— Вот видите, — рассмеялся доктор, — в конце концов мне с университетским образованием приходится учиться считать у кафров.
Глава XLIIНА КРАЮ АФРИКИ
Под колесами «татры» задребезжали металлические плиты железнодорожного моста через реку Кей. Стальная паутина траверсов и поперечин как бы стирает последнюю мизансцену страны кафров. Мы — на южной границе Транскея!
Теперь впереди еще Ист-Лондон, Порт-Элизабет, Моссел-Бей и Кейптаун. «Гарден-Рут», Парковая дорога Южной Африки, вот она здесь на карте — черным по белому.
— Сколько километров нам еще остается?
— 1200! Через пять дней будем у мыса Доброй Надежды.
— Иншалла — на то воля божия, как говорил старый дорожный рабочий-ливиец, перед Сиртом. Мы тогда тоже уверяли его, что через неделю будем в Каире. А потом семь недель проторчали на одном месте…
Значительно больше двух тысяч километров набежало на счетчике спидометра с того момента, как «татра» пронеслась по Бейтскому мосту через реку Лимпопо на северной границе Южно-Африканского Союза. Две тысячи километров грандиозных автострад и каменистых дорог, нового пахучего асфальта и пыльных «жалюзи» волнистого дорожного покрытия. Край, в котором рука дорожных строителей еще только размахнулась на великие дела, но об одном строители забыли: о километровых столбах. Временами водитель европеец даже на самых лучших южноафриканских шоссе чувствует себя беспомощным. Он привык к белым каменным призмам, установленным на каждом километре автострады на основных магистралях (а в Чехословакии даже через каждые 200 метров) и показывающим пройденное и остающееся расстояние. Поэтому южноафриканские шоссе кажутся европейцу-водителю похожими на кельнера в домашних шлепанцах. На протяжении тысяч километров едет он, тщетно высматривая, стоит ли где-нибудь хотя бы один столб, который подсказал бы при рассмотрении дорожной карты, где он, собственно, находится. Водителю остается лишь полагаться на спидометр своей машины и на «расписания», при помощи которых южноафриканская фабрика автомобильных шин «Индия» проявляет свою заботу об автомобилистах.
У каждой батареи бензозаправочных колонок, разбросанных в предместьях городов, стоят жестяные ярко расписанные щиты с заголовком «Шины Индия» («Tyres India»). А под ними — длинный столбец названий населенных пунктов с двумя рядами цифр под графами «outward» и «return», то есть «туда» и «обратно». Один ряд поднимается от нуля до тысячи, другой опускается до нуля, как в железнодорожном расписании. Пока продавец заправит в бензобак пять галлонов бензина и смахнет пыль с ветрового стекла, водитель успевает рассмотреть, насколько низко сдвинулось название поселка, в котором он находится, в перечне бензоколонок на таблице.
От Иоганнесбурга до Кейптауна по шоссе, проходящему у края пустыни Калахари, ровно 933 мили, то есть 1500 километров. Третью часть этого расстояния мы оставили за собой, когда в Кимберли свернули с автострады на восток, делая большой объезд через Базутоленд к берегам Индийского океана. Это была удачная замена! Вместо тысячи километров пустыни и высохших саванн мы проехали две с половиной тысячи километров по краю, где жизнь кипит ключом.
Теперь начинается последний этап пути.
— Так сколько же нам еще остается? 1200 километров. От Праги мы проехали 36 тысяч. Значит, нам остается только три процента всего пути.
— А шоссе гладкое, как ток. Что ни сотня километров, то две с половиной тысячных пройденного пути пролетают, так что не успеешь и оглянуться!
Итак, оставалось три процента всего расстояния от Праги до мыса Доброй Надежды.
Шевчиковская школа[33] скрипичной игры
В горах за прибрежной полосой Индийского океана расположен маленький городок Грейамстаун, но совсем непохожий на глухое горное гнездо. Хотя городок насчитывает лишь около 20 тысяч жителей, в нем есть университет. В этот спокойный благоустроенный уголок съезжаются студенты не только из Южной Африки, но и из далекой Кении, Танганьики и Родезии. Грейамстаун — это южноафриканский Оксфорд, университетская столица Южно-Африканского Союза.
«Татра» остановилась перед небольшим загородным домом. Из его окон доносились самые разнообразные звуки. Два-три фортепиано, флажолеты скрипки, высокое сопрано, мастерское аллегро двух кларнетов и гудение виолончели.
— Можно нам поговорить с профессором Гартманом? — спросили мы в коридоре у молодого бледного мужчины.
— Он приедет примерно через полчаса. Не могу ли я быть вам чем-либо полезен? Меня зовут Дю Плесси… — сказал, протянув нам руку, молодой человек. Мы назвали себя.
— Мы еще в Танганьике слышали о вас, профессор. Ваша ученица играла нам под Килиманджаро ваши произведения. Мы привезли вам приветы из Маранго и от трейдера Томеша…
— Из Map… но почему же вы не захватили с собой Лани! Проходите… Завязалась дружеская и сердечная беседа о Килиманджаро, о Праге, о Чешской филармонии, о Талихе,[34] о молодых чешских и словацких композиторах, о музыкальном образовании в Южной Африке. Потом Дю Плесси сел за рояль, и пальцы его коснулись клавиш в нежной прелюдии. Бетховен, Чайковский, Лист. А затем Дворжак, Сметана, Фибих, Сук, Гурник… Мысли наши унеслись далеко на родину.
Отзвучали последние ноты вальса Дворжака, и в комнате на миг воцарилась тишина…
— Откуда здесь вдруг взялась «татра» с чехословацким номером? — раздался приятный баритон за окном. Дю Плесси бросился к дверям. — Сюда, сюда, господин директор. Разрешите вам представить…
Через минуту директор Гартман уже сидел в кресле и предавался воспоминаниям. И снова начались разговоры о Праге, о консерватории, о концертах в Рудольфинуме.
— Скажите, пожалуйста, издает ли еще Урбанек ноты? А как зал имени Сметаны? Знаете, Прага никогда не изгладится из моей памяти, хотя я там был всего несколько раз. С большой радостью ездил я с отцом из Вены в Чехию, в Будейовице и к профессору Шевчику в Писек. Собственно, я немного ваш, хоть и являюсь уроженцем Вены. В нашей семье была примесь чешской крови. Дядя мой, кроме чешского, никакого другого языка и не знал… Не хотите ли немного осмотреть консерваторию?
— Только не пугайтесь, — сказал директор Гартман, спускаясь по винтовой лестнице в темный подвал. — Это вам не Пражская консерватория. Здесь, в Грейамстауне, когда-то стоял гарнизон, и в этом старинном здании была тюрьма; вот в этих катакомбах, — он указал на ветхие тесные каморки в стене, — узников когда-то приковывали к стенам тяжелыми цепями. Это были в большинстве случаев рабы, пытавшиеся бежать. Теперь бывший застенок превратился в консерваторию. Но я вам покажу и что-то другое, что, вероятно, больше вам понравится, — и он закрыл люк над лестницей, ведущей в подземные застенки. Мы остановились в классе, где были расставлены пюпитры с нотами.
— Посмотрите, — и Гартман перевернул нотную тетрадь обложкой кверху. — Школа скрипичной игры Шевчика. По другой мы здесь и не обучаем. Я считаю ее лучшей школой скрипичной игры во всей мировой музыкальной литературе, — и директор провел рукой по титульному листу, словно поглаживая его. — Вы, наверно, не ожидали, что в Южной Африке найдете школу Шевчика. Это был превосходный виртуоз и педагог…
Видимость — 65 километров
«Настоящая карта входит в серию дорожных карт, изданных для вашего удобства компанией «Вакуум». Просим оказать любезность и написать нам о новых или реконструированных шоссе и пользоваться изделиями «Вакуум».
Таким примечанием на двух языках — английском и африкаанс — снабжена каждая из роскошных цветных карт южноафриканских шоссе. На всех этих рекламных картах имеются данные о состоянии и о типах дорог, обозначены расстояния в километрах, а также высота горных перевалов над уровнем моря.
Среди окутанных ночным покровом гор съезжаем мы на приморскую равнину. Далеко впереди засверкало море огней. На перевале дорога как бы переломилась, и узкая полоска света на далеком горизонте рассекла ночную тьму на два отдельных мира. Она мерцает волшебными бликами, волнуется и переливается, как парчевая завеса в сиянии театральных рефлекторов. Сверкающими рубинами бакенов заткана искрящаяся кайма побережья, а снопы света маяков бороздят горизонт.
— Пожалуй, напишем картографам из «Вакуума», что они плохо рассчитали расстояние от Грейамстауна до Порт-Элизабет. Мы уже оставили позади 75 километров, а до тех огней, внизу в порту, если верить карте, должно быть еще добрых 65.
На лицо Мирека падает слабый свет, отражающийся от карты, развернутой на коленях.
— На таком расстоянии мы не могли бы этого видеть! Ведь это все равно, что расстояние от Рокицан до Праги!
Асфальтированное шоссе монотонно шуршит под колесами «татры», и в окошечке спидометра сменяются цифры: 10, 20, 30. Огни едва заметно приближаются.
— Кажется, они все-таки правы!
— Кто?
— Да картографы, которые составили эту карту…
На шоссе, словно протянутом по линейке, иногда промелькнет встречная машина, и снова на горизонте мерцающий поток огней. 50 километров! На 62-м километре мы въехали в почти пустынный пригород Порт-Элизабета. Огни маяка настолько приблизились, что, казалось, до них можно достать рукой. Они рассыпали миллионы звезд по пенящимся гребням волн, рвущихся к молам порта.
Картографы «Вакуума» оказались правы.
На половине пути между городами Порт-Элизабет и Моссел-Бей мы неожиданно влетели в девственный лес, буквально влетели. Лес застал нас врасплох, ибо в Южной Африке, далеко к югу от тропика Козерога, мы не ожидали встретить ничего подобного. Правда, он оказался лишь миниатюрой первобытного леса и через несколько километров вновь исчез, как призрак. Но все же этот миниатюрный лес ни в чем не уступал девственным лесам на склонах Килиманджаро или на равнинах Южного Конго. Хаос буйной растительности, гигантские деревья, увитые лианами, как усами Краконоша,