2206 килограммов — всего со всем грузом, включая вес седоков, с которыми она приехала на край Африки, при восьми центнерах эксплуатационной нагрузки. В уме мы прибавили к этому два гектолитра бензина, бидоны с маслом и запасы воды и пищи, которые она тащила на себе через горы и пустыни в глухих уголках «Черного континента».
Закончилась встреча перед ратушей в Кейптауне. Дружеская и официальная, сердечная и служебная. Разошлись толпы людей, которые приостановили движение на самой оживленной артерии Кейптауна. Разъехались журналисты и фотографы, чтобы вовремя доставить заметки и фото в издательства послеполуденных и вечерних газет. Снимки чехословацкой автомашины, сопровождаемые сенсационными текстами о переезде через Африку. Разошлась горсточка друзей, и на какой-то момент мы снова остались одни. Одни с машиной, которая была нашим верным другом, защитником, надеждой и предметом забот в течение долгих месяцев. «Татра» стояла одинокая, как бы покинутая и испуганная при виде стальных гигантов, с жалостью смотревших на нее с высоты своего величия.
Что-то заставило нас подойти и по-дружески потрепать «татрочку» по капоту, поблагодарить ее и подбодрить. Ведь она же возвратится в Африку, на которую завоевала право первенства. Возвратится в сотнях дисков еженедельного киносборника «African mirror» («Зеркало Африки»), который через несколько дней разойдется по кинотеатрам всех африканских стран, расположенных южнее экватора. Сотни тысяч белых и черных будут вытягивать шеи, чтобы вместе с кинорепортером заглянуть под задний капот, куда далеко в северной стране руками чехословаков был установлен мотор, наперекор всем техническим правилам и укоренившимся традициям. Они будут смеяться точно так же, как смеялись случайные зрители на улицах Кейптауна, когда через объектив кинокамеры увидят поднятый передний капот, а под ним вместо мотора две запыленные шины. Кинозрители увидят также чехословацкий трехцветный флажок на флагштоке и прослушают комментарии на английском, французском или португальском языках об африканском отрезке кругосветного путешествия, а затем проводят взглядом отъезжающий серебристый автомобиль, вырисовывающийся на фоне Столовой горы…
«Татра» возвратится в Африку, на которую завоевала право первенства, воплотившись в десятки и сотни машин той же марки, которым она открыла дорогу на этот континент.
На капоте «татры» мы дописали текст телеграммы, которая от мыса Доброй Надежды полетит далеко на север, в Прагу. 5 июня 1948 года в 16 часов 43 минуты по южноафриканскому времени, служащий на телеграфе в Кейптауне поставил штамп на телеграмму и подал ее в соседнее окошечко для передачи в Европу по эфиру:
«ГАНЗЕЛКА ЗИКМУНД КЕЙПТАУН ПЯТОГО ЗАКОНЧЕН АФРИКАНСКИЙ ОТРЕЗОК ПУТИ ВОКРУГ СВЕТА ТЧК 37270 КИЛОМЕТРОВ 27 СТРАНАМИ АВТОМАШИНА С ЭКИПАЖЕМ 2206 КИЛОГРАММОВ ТЧК НАИВЫСШАЯ ТЕМПЕРАТУРА СОМАЛИ 59 ЦЕЛЬСИЯ ВОЗДУШНОЕ ОХЛАЖДЕНИЕ БЕЗОТКАЗНО СОХРАНЯЛО НАМ ЖИЗНЬ ПУСТЫНЕ ТЧК БЛАГОДАРИМ ТАТРОВЦЕВ 18 ОТПЛЫВАЕМ В БРАЗИЛИЮ ТЧК ПРИВЕТЫ СЛУШАТЕЛЯМ И ЧИТАТЕЛЯМ».
Откуда-то из порта доносились протяжные гудки судовых сирен…
Глава XLIIIОХОТА НА КИТОВ
— Hallo, boys — привет, ребята! Как раз вовремя! Через минуту отплываем.
По бетонному молу небольшой пристани в Салданье навстречу нам шел маленький подвижной человечек в коричневом комбинезоне, в замасленной кожаной фуражке. Его морщинистое, продубленное солеными ветрами лицо расплылось в дружескую улыбку. Это был Хенрик Хенриксен, капитан китобойного судна «Штелленберг».
— Вот только погрузим этот вагон угля. Сегодня мы, верно, много не добудем. Выходим довольно поздно, а море бурное. Обычно мы выходим около полуночи, чтобы в открытом море полностью использовать дневной свет. А сейчас скоро полдень… Между прочим, сегодня мы вам, вероятно, вывернем желудки наизнанку, — зубоскалил капитан.
— Но, капитан, мы не первый раз выходим в море и до сих пор мы еще ни разу рыб не кормили, — защищались мы общими силами.
— На пассажирском пароходе, не правда ли? У нас на «Штелленберге» это несколько иначе. Там у вас под ногами было 10 тысяч тонн, а может быть, и больше, а у нас каких-нибудь жалких 250. Иногда даже половину экипажа укачивает, а у этих парней уж есть опыт. Для них дом — это море, а не земля. Если сегодня вас не вырвет, то уж, значит, этого с вами никогда не случится!
— Тогда, пожалуй, нам действительно придется туго, — сдались мы. — Но что же делать? Раз уж собрались в поход… вы думаете, что…
— Думаю! В прошлом году вышел со мной в море один земляк, норвежский репортер. Вы бы на него поглядели! Через полчаса он уже лежал, как колода, а домой мы его привезли полумертвым. А вы постарайтесь запомнить: когда выйдем в море, полагайтесь только на руки, а не на ноги. В такую погоду нам нелегко будет вылавливать вас из моря…
Он приложил руку к козырьку фуражки и исчез в каюте.
Мы поспешили за фотоаппаратами и пленкой. Вода в заливе была спокойна. Водное зеркало лишь слегка волновалось, зажатое обрывистыми берегами Салданьи, а на противоположной стороне сливалось с низким горизонтом Лангебана. Два-три судна со спущенными парусами покачивались у деревянного мола; филигранная моторная лодочка отделилась от рыбачьих лачуг в глубине залива. Группа запыленных, измазанных негров поспешно перекидывала последние лопаты угля из поданных вагонов на корму «Штелленберга», где его подхватывали другие руки, чтобы как можно скорее убрать с палубы. Юнга вытаскивал золу из-под котлов маленькими ведерками на блоке и опрокидывал их в море. При этом он, фальшивя, насвистывал английскую песенку и поминутно сплевывал в золу.
«It's a long way to Tipperary…»[38]
Водятся ли у берегов Южной Африки кашалоты?
Мы отчалили.
Едва покинув залив, старый «Штелленберг» затрещал по всем швам. На высокой волне его нос задрался кверху. В следующий момент перед суденышком разверзлась пучина, обнаженный киль обрушился в глубину и врезался во вставший стеной новый громадный вал, катившийся навстречу. С кормы донесся такой треск, словно судно должно было рассыпаться. Это корабельный винт работал вхолостую. Носовая мачта качалась, как пьяная. Временами казалось, что тело весит центнеры, и тут же сразу ноги чуть не отрывались от мокрой палубы.
Через полчасика мы заметно побледнели.
— Вам нужно все время ходить, двигаться и как бы играть с судном, как будто вы хотите раскачать его еще сильнее. Это вам поможет! — советовал капитан.
Легко сказать «играть с судном», когда желудок подкатывает к горлу!
— Послушай, меня тошнит.
— Так вырви! Я уже покормил рыб. Пойдем вместе. Вдвоем легче… Хорошенькое утешение!
Из кухни запахло рыбой. Засаленный поваренок высунул голову из двери:
— Обед, господа! Идите же! Раз есть расход, должен быть и приход! Понемногу мы привыкали: минутку — на носу, у гарпунной пушки, минутку — у руля, минутку — любование видом с птичьего полета из бочки на мачте. Странное это ощущение, когда видишь глубоко под собой то нос, то корму судна, а потом вдруг пьяная мачта подвесит бочку над вздувшимися водами сбоку от судна. Но старый матрос, стоящий рядом, только опирается подбородком о край бочки и спокойно покуривает, как будто все происходящее его не касается. Кажется, будто море его совершенно не интересует; он лишь бурчит себе под нос английский вариант «Лилли Марлен».[39]
Неожиданно он тычет пальцем в воздух. — Вот он где!
В бушующих волнах ровно ничего не видно. Но на судне все начеку. Капитан одним прыжком очутился у пушки, механики — у паровой лебедки и у тормоза, придерживают линь, к концу которого привязан гарпун. Через две минуты из волн метрах в 200 от носа судна взлетает гейзер пара. Судно немного повернулось, и через минуту машины затихли. Однако кит уже больше не появлялся. Нам пришлось бы ожидать еще минут 20, прежде чем он снова и бог знает где вынырнет на поверхность. Кит всегда вдыхает воздух в течение двух минут, а затем минут на 15–20 погружается в воду.
Но было уже далеко за полдень, и капитан не хотел тратить времени на неопределенное ожидание. Дальше в открытом море киты ходят обычно стаями. Короткая команда, и «Штелленберг» мчится по волнам дальше на запад.
— Вчера мы притащили двух китов и одного кашалота. Чертовская удача. На «Валвисе» позеленели от зависти, — рассказывал капитан, глядя вдаль поверх носа судна. — Если бы сегодня мы хоть две штуки добыли, можно было бы быть довольным. До полуночи мы бы уж вернулись.
— Вы добыли кашалота? А прежде считали, что у берегов Южной Африки кашалоты никогда не появляются.
— Болтовня. Не верьте этому! Давно уже доказано, что это не так. Правда, они здесь попадаются редко, но парочку за год мы все же добываем. Жаль, что вы уже не сможете увидеть вчерашнего. Хороший был экземпляр, но до часу дня от него не осталось ни кусочка.
Матросы смазывали гарпун желтоватым вазелином и проверяли барабаны лебедки для навивки линя. Нос судна зарывался в волны, которые с каждой минутой вздымались все выше. Свист ветра и рев волн смешивались с криком бесчисленных чаек, круживших вокруг мачты.
— Далеко ли поплывем, капитан?
— Это зависит от обстоятельств. На прошлой неделе мы добыли первого кита уже через полчаса после отплытия. А бывает, что гоняешься за ними 50–60 миль, прежде чем что-либо встретишь. Как повезет! Иногда через час возвращаемся с двумя китами, а другой раз целыми днями блуждаем по морю, и гарпун нам тогда нужен не больше, чем качели!
Мы остались на носу одни. Капитан ушел в свою каюту. Он бодрствовал уже две ночи и хотел отдохнуть. Лишь два-три матроса бродили по палубе, да один китобой неустанно наблюдал за морем из бочки, укрепленной высоко на мачте. Мы стояли, облокотившись о поручни, и вспоминали полные приключений описания охоты на китов, прочитанные в детстве. Вспоминали увлекательные, как роман, рассказы Франка Буллена, моряка со старинного китобойца «Кашалот». Он рассказывал о таких кашалотах, которые могли перекусить лодку, как сливу, преследовали охотников, нападали на китобойные суда и своими тупыми, угловатыми головами гнали их по бушующим волнам…