тителей, ведущих тяжбы или просто просящих совета. Затем его «Мерседес» можно видеть на улицах Уагадугу.
Кстати, любопытна фигура камсаого-набы. У африканских правителей, как правило, не было обычая кастрировать сторожей своих жен, то есть не было евнухов. Исключение составлял двор моро-набы. «До недавнего времени, вплоть до правления Кома II (1905–1942), — пишет ларалле-наба в книге „История королевских обычаев Уагадугских моси“, — камсаого-паба сам был евнухом, и моро-наба наследовал все его имущество после его смерти». В подчинении камсаого-набы находился зу-соба, главный евнух.
Институт племенных вождей — по-прежнему влиятельная сила в республике. В каждой из 36 этнических групп Верхней Вольты есть своя четкая иерархия рангов, титулов; сохраняются многие традиционные институты. В каждой из 7200 деревень страны есть свой вождь, а в некоторых потомственные правители величают себя не иначе, как королями. Однако большинство королей почти столь же бедны, как и их подданные, хотя и пользуются рядом привилегий.
Моро-наба Кугри — потомок могущественных повелителей прошлого. Ныне он лишен всякой административной власти. Он — хранитель исконной религии, вековых обрядов и бытовых традиций моси. Хотя культ предков и остается господствующей религией моси, с потерей политической власти моро-набами он заметно переместился в сферу семейных и родовых отношений. Однако его влияние, тем более в деревне, никак нельзя преуменьшать. Эта вера определяет уклад семейной жизни. Все предписанные ритуалы строго соблюдаются, вплоть до регулярных жертвоприношений. Единственное изменение чисто практического толка состоит, впрочем, в том, что теперь в жертву все реже приносится баран и все чаще цыплята, более дешевые и доступные каждому. С культом предков пытаются соперничать ислам, католицизм, протестантство и синкретические религиозные течения.
«Каким бы анахроничным ни казался некоторым анимизм, — говорится в одной из лекций Вольтийской ассоциации африканской культуры, — можно с уверенностью утверждать, что он еще составляет фактор равновесия в современном традиционном обществе страны моси». Его считают также «фоном для других религий», так как многие вольтийцы посещают христианские храмы по воскресеньям и мечети по пятницам, а по возвращении домой взывают о помощи к искусно вырезанным деревянным божкам, духам умерших предков. И в этом заключен источник силы института племенных вождей.
Канули в вечность времена, когда кивок моро-набы, одно мановение его руки решало все, вплоть до согласия на колониальную оккупацию. В прошлом по пятницам после приема посетителей моро-наба со свитой министров спешил во дворец колониального губернатора, который для видимости не предпринимал никаких действий без консультаций с верховным вождем моси. В годы первой мировой войны моро-наба Ком II разрешил, например, мобилизацию вольтийцев в колониальную армию. Позднее он помог колонизаторам узаконить принудительные работы для покорных ему подданных.
Почувствовав новые веяния, племенные вожди стали приспосабливаться к ним и, подобно рабочим и служащим, в 1970 году объединились в… профсоюз для охраны своих интересов. «Профсоюз вождей» — уникальное явление, но и оно говорит о каких-то сдвигах в общественном сознании. Предводители поняли, что будущее, каким бы безоблачным оно ни казалось, зависит от изменений, которые происходят в экономике и общественной жизни страны. В основном сейчас это уже грамотные люди, и опираются они не только на веру и традиции, но и в какой-то мере на научные знания. Сам моро-наба Кугри закончил лицей во Франции.
— Вождь сегодня — это не вождь вчера. Его власть уже не столь безраздельна, как раньше, — ответил, пожав плечами, один из наб (советников) на мой вопрос о роли вождей.
Однако, когда решается вопрос о том, кому быть новым вождем, дело по-прежнему доходит до ссор и междоусобиц.
С институтом вождей нельзя не считаться. За кого проголосует неграмотный крестьянин? Согласится ли он бросить в землю горсть удобрений, перейти с привычного проса на рис или даже взять в руки плуг вместо вековой мотыги? На такие вопросы часто легче ответить, спросив об этом не его самого, а старейшину его деревни. Одного слова вождя часто достаточно, чтобы изгнать правительственного чиновника из населенного пункта, куда он только что был назначен. Обязанностью вольтийских вождей правительство — как и в некоторых других странах — сделало сбор налогов. В любом городе или округе вождь является, по существу, вторым мэром.
Разные бывают вожди. Были и такие, что вместе с народом умирали в боях против колонизаторов. Есть и такие, что от чистого сердца помогают крестьянам осваивать новые методы хозяйствования, внедрять новые культуры. Я слышал, как один из комбоемба (старейшин моси) убеждал односельчан, что удобрения таят в себе особые силы, увеличивающие жизненную энергию растений, и что предки одобряют их применение.
— Когда мы спорим о роли вождей, — сказал мне сотрудник газеты «Карфур африкэн», — то речь идет не о конкретных личностях, не о людях, волей судеб ставших вождями, а об общественном явлении, перенесенном в двадцатый век из глубокого средневековья.
Многие обычаи и традиции входят в прямое противоречие с нуждами социального прогресса, выглядят в наши дни изживающими себя, чужеродными явлениями. Однако в таких странах, как Верхняя Вольта, подход к традиции не может и не должен быть заведомо негативным. Разными бывают сами традиции. Реабилитация в нравах вековой культуры прошлого, отбор традиций, используемых в новых условиях, просто необходимы для формирования современной вольтийской культуры и воспитания гражданина новой Вольты.
— Преемственность — закон жизни. Патриотизм рождается на основе знания родной культуры и истории, — заметил как-то Франсуа Бассоле.
Однажды технический советник при министерстве внутренних дел и безопасности Вине выступил в столичном франко-вольтийском культурном центре с оригинальной гипотезой: вольтийцы и жители французской провинции Бретань имеют общих предков. Долгие годы этот иностранец скрупулезно изучал диалекты в деревнях области Кая, что севернее вольтийской столицы, и констатировал их сходство с языком бретонцев. Само по себе это сообщение, конечно, не лишено интереса. Но…
— Оно неактуально, — заметил после «сенсационной» лекции поэт Огюстэн Сонде Кулибали. — Уже и без этого различные лекторы десятилетиями вдалбливают нам в головы, что мы — не вольтийцы, что африканцем быть не такое уж и завидное дело. Эта гипотеза — еще один козырь в пользу подобных утверждений. К сожалению, даже сегодня нам еще приходится доказывать, что мы — не дикари, а такие же люди, как и европейцы, и что мы не хотим отказываться от своего африканского происхождения.
В день десятилетия независимости президент республики Сангуле Ламизана открыл на столичном проспекте Независимости постоянный выставочный зал Национального музея. В одном из залов я случайно разговорился со старым резчиком по дереву Уэдраого Арзумой.
— То, что я здесь увидел, — подытожил Арзума свои впечатления после осмотра всех разделов выставки, — укрепляет меня в убеждении, что нам нечего стыдиться. Здесь мы, африканцы, открываем самих себя, привыкаем ценить свои руки, свою культуру, а не лицемерно захлебываться от наигранного восторга перед чужим.
Современная культура республики вырастает на основе достижений народной культуры тысячелетней давности. «Так как наша отсталая страна выходит из долгой ночи иностранного господства, — писала газета „Карфур африкэн“ в декабре 1970 года в статье „Главные задачи литературы и искусства в национальном развитии“, — важно учесть последствия этого печального состояния и ориентировать нашу литературу и искусство на возрождение. По этой причине источником национальной литературы и искусства должна быть жизнь народа, отраженная вдохновением наших художников, являющихся творческим отрядом на фронте борьбы за национальное развитие с помощью культуры».
— Есть у нас интеллигенты, которые полагают, что история — это прошлое, давно прошедшее и что главное сейчас — строить плотины и заводы. И только, — формулировал свою точку зрения вольтийский историк Жозеф Ки-Зербо, — История — память народа. Память характеризует даже индивидуальность человека. Если у него отнять память, то он будет ничем и никем. Народ, лишенный корней, лишен и индивидуальности. Кадры, не знающие родной истории, легко подвержены чуждым, но сильным влияниям западной колониальной цивилизации. Мы были искусственно отрезаны от своего прошлого. Руку к этому приложил колониализм. Сегодня, добившись независимости, мы исполнены решимости восстановить, реставрировать прошлое, все полезное в нем. Это важно для грядущего, ибо только патриоты способны преобразить свою землю, способны созидать.
Учебники истории Африки, написанные Ж. Ки-Зербо, изучаются в школах многих африканских стран. В исторической правде юные поколения черпают вдохновение для построения нового общества. Великие дела и подвиги предков берутся Африкой на вооружение.
Возвращаюсь к беседе с Франсуа Бассоле по поводу его книги по истории страны, озаглавленной «Эволюция Вольты с 1898 г. по 3 января 1966 г.».
— Некоторые из нас, руководствуясь конъюнктурными соображениями, призывают забыть колониальное прошлое, — сердился Франсуа. — Я с этим не согласен. История для меня — не последняя, а, скорее, одна из первых наук в строительство современного государства.
Бассоле, как и многие другие африканские интеллигенты, убежден, что с колониализмом надо порвать не только материально, но прежде всего духовно, вывернув все зло и ханжество наружу. В своей книге о В. И. Ленине этот вольтийский историк и публицист много места уделяет разоблачению тезиса о так называемой «цивилизаторской миссии» колониализма в Африке.
— В недавние колониальные времена, — продолжает Франсуа, — нас держали подальше от политики, а ныне империалистическая пропаганда пытается воспитывать пас так, чтобы белое казалось черным и, наоборот, чтобы неоколониализм представлялся африканцу наивысшим благом жизни. Я не верю в серьезность демагогической игры в «прогрессивных» и «реакционеров». Я всегда задумываюсь, кому на руку эта игра и вообще можно ли в Африке быть реакционером по убеждению. Есть ли на свете люди беднее африканцев? Впрочем, — это вам скажет любой африканец — всякий мой соотечественник, до вечного бедняка-земледельца уверен, что он ближе к социализму, чем к капитализму (если вы ему получше растолкуете, что такое социализм), так как живет в общине со всеми ее незыблемыми представлениями о коллективном труде, о коллективной солидарности. Беда заключается главным образом в том, что наши «революционные» пли, скажем скромнее, просто хорошие заявления и лозунги о борьбе за справедливость и прогресс часто расходятся с делами.