В тот момент мне почему-то вспомнился забавный путевой случай в лесной деревеньке близ города Мамфе. Тронутые гостеприимством ее жителей, мы угостили новых друзей русской водкой. Пустую бутылку крестьяне тут же воткнули в землю горлышком вниз — мол, пусть предки отведают несколько капель заморского зелья да и нам помогут, чтобы аналогичные радости впредь повторялись.
Читая «На земле мимоходом», я ощущаю личность писателя, человека, которого люблю за душевность, за искреннее и серьезное отношение к жизни. Франсуа — художник милостью божьей. Внутри весьма скромного домика, расположенного в далеко не фешенебельном квартале Дуалы, развешаны картины, принадлежащие его кисти.
— Ты же художник! — восхитился я одной из них.
— Пустяки, — возразил он. — У меня не хватает времени на живопись. Я занимаюсь ею урывками, как необученный кустарь-любитель. А то, что делается второпях, скорее можно назвать чепухой, а не искусством.
Африканские художники формируются в сложных условиях. Чтобы стать профессиональными творческими работниками, им приходится идти на многие лишения и самопожертвования. Мне вспоминается судьба другого камерунского писателя, Жака Бенгоно, автора книг «Кулу и Зее», «Семь дверей и семь ключей», «Белая куропатка», начавшего путь в литературу с профессии уличного продавца овощей. А драматург и актер Мвондо Второй долго работал в качестве боя — домашнего слуги. Франсуа — не исключение. Он месяцами был без работы, в полной мере испытал нищету и голод. Оказавшись главой и кормильцем большой семьи, он охотился, рыбачил, добывал масло из плодов масличной пальмы, расчищал серпом поля перед посевом (труд мужчин) и псе время писал стихи, а потом романы в родном Криби на берегу Атлантики.
С первым годом независимости у Эвембе связано многое. В памятный 1960 год был организован национальный конкурс поэзии, живописи и скульптуры, на котором был отмечен сборник его стихов. Тогда же ему наконец удалось устроиться в министерстве информации и обосноваться в Яунде. Когда но инициативе писателя Рене Филомба была образована Ассоциация камерунских поэтов и писателей, Франсуа Эвембе стал ее активным членом.
После его переезда в Дуалу в одну из моих командировок он прочел мне несколько глав из нового романа — «Здесь Эссуна».
— В новой книге, — разъясняет Эвембе, — я протестую против расизма во всех его скрытых и явных формах и проявлениях, я пытаюсь снять с пего маску и обнажить его злобную и опасную суть.
Молодой человек по имени Эссуна поражен жизнью, открывающейся ему в школе. Мораль, усвоенная в семье, входит в противоречие с жизнью. То, чему обучают, и то, чем живут и как живут, — разные вещи. Он вызывающе ведет себя с преподавателями католической школы, выступая их обвинителем. Эссуна по воле автора одновременно живет как бы тремя жизнями: молодого гражданина, революционера-партизана и фантастического колдуна. Повсюду его постигает разочарование. В конце концов Эссуна порывает с жизнью, которая так и не принесла ему удовлетворения.
«Эссуна умер. По положено ли начало решению проблем, поставленных им?» — такими словами заканчивается роман Эвембе. на этот вопрос роман но отвечает. Ради чего, ради какой цели жил и умер Эссуна? Если бы он поразмыслил глубже, истолковывает свое произведение писатель, то он бы понял, что главное для человека — постичь смысл бытия, задаться вопросом, который Эссуна опоздал поставить: «Ради чего человек живет на земле?».
В одной из программ радио Яунде Эвембе призывал коллег обратиться к теме современности.
— Наши произведения, — говорил он, — должны быть актуальными. Многие из нас роются в прошлом, занимаясь проблемами, уже изжитыми временем.
Сегодняшняя Африка задумывается над настоящим и будущим. Возможно, она подобно Йони предпочитает долгие внутренние монологи, чтобы в конце концов разобраться в своей судьбе, добраться до подлинного понимания жизненных противоречий. Без мысли о грядущем нельзя себе представить этот бурлящий, обновляющийся континент, на котором из разрозненных народов, из замкнутых культур рождаются новые нации.
…Обняв за плечи старшую дочь, Франсуа читает мне свое любимое стихотворение «Требование»:
Пусть мне дадут мое место,
Мое место в завтра,
Мое место в послезавтрашнем дне.
Я — дерево, пускающее побеги.
Я трепещущее от соприкосновения
С Грядущим.
Место! Да, да место!
Место молодости!
Место надежде!
Девиз Фостэна Китсибы
…Фостэн улетал в Абиджан. Прощаясь, он мягко улыбнулся и сказал:
— Ну, Владимир, выставка в Яунде позади. Приеду в Абиджан, замкнусь в своей конурке, буду работать, работать и работать. В ноябре там состоится моя очередная выставка. Нужны новые вещи, свежие во всех отношениях. Больше всего я боюсь повторов. …На них кончается художник. Поиски нового, совершенствование — закон искусства. Даже мне, самоучке, это ясно.
В память о художнике я храню его чеканку «Материнство».
Материнская любовь, самое невыразимое, самое беспредельное и сильное человеческое чувство, невидимыми волнами исходит от этой медной мадонны.
— Однажды перед своим домом в Браззавиле я увидел молодую мать с первенцем на руках, — рассказывает Китсиба. — Она примостилась у обочины понянчить, успокоить закапризничавшее за спиной дитя. Вся ее фигура дышала светлой, беззаветной любовью, безграничным счастьем. Всматриваясь в лицо малыша, баюкая его, она ничего вокруг не замечала, не чувствовала. В этот миг в моем сознании родился смутный, ускользающий образ этого чувства; я не смогу описать его в словах, но можешь верить мне, что я впервые ощутил величие материнской любви. Если в африканской семье долго нет ребенка, женщину ждет одни удел — развод. Рождение первенца вызывает ликование всей семьи. С первым ребенком у нас связано многое. Это — новая жизнь, новые надежды. Это — рождение семьи. Отцы наших больших семей, обычно невнимательные к последующим детям, трогательно заботятся о первенце. Но в этой моей чеканке есть и универсальная идея материнства.
Творчество Китсибы пользуется большой популярностью, в чем есть и своя оборотная сторона: Фостэн расстается с большинством своих работ.
— Я живу искусством в прямом и переносном смысле, — вздыхает Фостэн. — Многие из моих давнишних картин затерялись где-то в Европе. У меня же в лучшем случае хранятся цветные диапозитивы.
Уловив в моих глазах сомнение, Фостэн добавляет:
— Конечно, коммерческая сторона присутствует, но не диктует мои творческие вкусы. Я вынужден продавать картины, иначе не смогу трудиться.
На яундской выставке 1971 года 34-летний художник выставил 10 картин и 33 чеканки. Из них только шесть вернулись в его полуподвальчик, одновременно выполняющий функции жилища и ателье.
…А призвание определилось так. Сын конголезского рыбака из деревеньки в префектуре Боко часто сопровождал отца на рыбную ловлю на узкой, неустойчивой пироге, выдолбленной из толстого ствола дерева. Обманчивы просторы Конго. Опытный рыбак знает, что спокойствие и степенность реки напускные. Ни малейшей ошибки по простит река новичку. Закрутит в коварном водовороте его пирогу, перевернет ее и утащит рыбака в свои мутные пучины навсегда…
— Сети забрасывать, — говорил отец Фостэну, — надо осторожно: гляди, вместо рыбы поймаешь крокодила, а с ним шутки плохи.
Маленький Фостэн, забываясь, не спускал глаз с отца, завороженно следил за его движениями, экономными, точными и ловкими. Мальчика волновала отчаянная, предсмертная пляска рыб в сети, меняющаяся рябь реки. После рыбалки Фостэн углем на стенах хижины воспроизводил по памяти сцепы на реке. Отцу было по душе увлечение сына. Он нередко созывал соседей и односельчан полюбоваться рисунками мальчика. Крестьян они забавляли. Тем более что Фостэн для них был родным — ведь любой ребенок считается сыном всей деревни. У стен хижины завязывались оживленные дискуссии по поводу его рисунков. Пожалуй, таких успешных «выставок», как в те далекие дни на родине, у него больше никогда не было. Отец раздобыл Фостэну цветной мел. Неграмотный крестьянин-рыбак не слишком разбирался в тонкостях рисования, но, по словам Фостэна, его изумляло схваченное в рисунке движение, конкретность образов. Особенно он хвалил рисунок, где сын изобразил рыбака, вытягивающего рыбу.
— Совсем как я это делаю на Конго, — смеялся он, цокая языком.
— Фостэн, ойе, ойе! — скандировали в знак похвалы крестьяне (ойе — распространенное приветственное восклицание в центре Африки: «Молодец, хорошо!»).
В 14 лет подросток, закончив сельскую начальную школу, пешком преодолел 150 километров до Браззавиля, чтобы продолжить учение в большом городе. Обучаясь профессии метеоролога, Фостэн на досуге бродил по улицам, часами задерживался на выставках, просил советов у художников, для которых мостовая служила и ателье, и лавкой.
— Когда какой-нибудь художник сдавался на мои уговоры и с разумной сдержанностью раскрывал тайны своего мастерства, — рассказывает Фостэн Китсиба, — мой мозг сверлила одна мысль: «Смогу ли я стать настоящим художником?»
Втихомолку Фостэн рисовал и сам. Работая в середине 50-х годов в бюро прогнозов погоды, рисовал сцены африканского быта, пейзажи, в том числе и морские виды. За несколько франков он нанимал мальчишек, которые довольно успешно сбывали его холсты.
В 1958 году в судьбе Китсибы произошел важный поворот. На его пути оказался камерунец Гаспар де Моко, «один из первых художников Западной Африки», как утверждает Фостэн. Де Моко увидел на улице мальчишку с картинами Фостэна. Они заинтересовали его.
— Кто их автор? — справился де Моко.
— Фостэн, — просто ответил мальчик.
— Ты сможешь провести меня к нему в ателье?
— Конечно.
Де Моко пришел в убогую хижину-ателье Фостэна Китсибы с сырым земляным полом.
— Вы неплохо рисуете, но у вас много нарушений пропорций, неправильно построенных композиций… Приходите ко мне, будем работать вместе в моем ателье. У вас есть способности, — резюмировал де Моко.