Люди племени гере отправляют своих сыновей, юношей, в джунгли, где они более трёх лет находятся под присмотром колдунов и жрецов, ведущих свою тайную жизнь в горах; где именно – никто не должен знать, никто не должен их видеть. Только по прошествии трёх с половиной лет семья узнаёт, жив их юный сородич или нет. За это время юноши постигают секреты рыбной ловли, охоты, любви, войны, воровства, медицины, земледелия и т. п. Проникают они и в таинства, без которых любое из перечисленных умений как бы и не существует, не может быть применено. Ибо стрела убивает не потому, что она остра и отравлена, а потому, что над ней произнесены особые заклинания, делающие яд смертельным. Навык охоты – это умение произносить такого рода заклинания.
Здесь привыкают к голоду и страданиям. Известно, что юноше, для того чтобы доказать, что он овладел всеми знаниями, необходимыми для нанесения татуировки, предстоит пройти ещё целый ряд испытаний, продемонстрировав выдержку и самообладание. Уже при первой инициации, превращающей юношу всего лишь в мужчину, ему предстоят неимоверные муки. Мне рассказывали, что в результате таких испытаний погибло немало молодых людей. Правда и то, что многие юноши, сочтённые погибшими, на самом деле были тайком переправлены на другую гору, где, подвергшись дальнейшим обрядам посвящения, стали жрецами, колдунами, знахарями и «пантерами».
На протяжении многих лет в ночной урочный час на расположенной неподалёку горе и вблизи малых поселений раздаётся страшный рёв Ньяму – верховного жреца, наставника юношей. Ньяму постоянно носит маску. Среди людей он появляется на высоких ходулях. Ни с чем нельзя сравнить страх, трепет и благоговение, которые он вселяет в чернокожий народ. Никто не смеет выяснить, кто же такой этот Ньяму, откуда он, почему кричит. Это сулило бы верную смерть любопытным. Завывания Ньяму могут означать то, что одного из обучающихся юношей не стало. Он бесследно сгинул, умер. Наверное, сам же Ньяму его и съел. Звуки, издаваемые Ньяму, оглушительны – человеческой гортани такое исторгнуть не под силу. Мне показывали маски Ньяму: с внутренней стороны, там, где должен быть рот, оказалась некая фистула из высверленного осколка метеорита. Метеориты в особом почёте у туземцев и являются неизменным атрибутом охоты и магических обрядов.
Впоследствии мне захотелось увидеть танец сразу двух Ньяму, о которых жителям деревни было известно, что они живут где-то рядом. Чтобы обряд состоялся, мне было достаточно назначить сумму, и староста, не дознаваясь, кто же такие эти Ньяму и где их искать, просто объявил тамтам, пообещав при этом Ньяму вознаграждение. Начались приготовления, хотя никто не знал, пожелают ли Ньяму явиться. Они пришли, исполнили свой танец и ушли, так и оставшись инкогнито. Никто не посмел следовать за ними, чтобы посмотреть, в каком доме они укроются. Невозможно, чтобы Ньяму никогда не пробовали человечины. Это совершенно исключено, поскольку обряд посвящения, в результате которого они обрели свой статус, требует человеческой жертвы, и, как полагается, этот человек должен быть одним из ближайших родственников.
Уже по завершении первого этапа обучения, позволяющего юноше стать полноценным членом племени, наставник принимает решение о передаче ему знаний более высокого порядка, и в этот момент юноша непременно должен сказать, кого из родни он отдаст на заклание, чтобы удостоиться заключительных испытаний. Поэтому стоит лишь крестьянам заподозрить, что кто-либо из юношей на самом деле не погиб, а продолжает обучаться, вся деревня приходит в ужас, особенно его семья. Рассказывая о таких племенах, антрополог-путешественник Жорж Дитерлен42приводил в пример случай: некий человек, напившись и потеряв из виду своих приятелей, забрёл в горы, где был разбит лагерь, в котором проходили инициацию. Как только он туда попал, его окружили люди, которые тут же запели боевую песнь «мокоротло» и крепко его связали. Затем к нему подошёл некто из толпы и стал отрубать ему пальцы на ногах. Остальные в это время пели – всё громче и громче, чтобы заглушить его вопли. После этого ему топором перерубили ноги и выскребли костный мозг. Зверства продолжались до поздней ночи, и самое активное участие в них приняли двое сыновей жертвы.
Следующий этап испытаний занимает несколько лет, за это время юноши проходят несколько ступеней инициации. Их продвижение вперёд, по всей видимости, зависит от обстоятельств – насколько быстро освободится место старейшины. В любом случае, от них требуются новые доказательства выносливости и новые человеческие жертвы. Несколько лет назад здешний администратор Пруго затеял большое разбирательство в отношении одного из двенадцати местных тайных сообществ. Оно касалось общества Вихиби, члены которого учиняли в деревнях настоящую резню. Для приготовления своих зелий и ядов они использовали только человеческое мясо, а если с кем-то вступали в разговор, тут же спрашивали: «А у тебя есть человечина?» Тут и там слышались разговоры о трупах, о человеческой крови и плоти. Осквернение могил и похищения покойников были обычным явлением. Расследование, проведенное Пруго, было беспрецедентным.
Как только жертва поймана, для инициируемого после бесчисленных мучительных приготовлений наступает момент последнего испытания. Убитая жертва связывается вместе с посвящаемым – грудь к груди, руки к рукам, нос к носу. Их спускают в глубокую яму, крытую валежником и листьями. Подход к яме охраняют все прочие члены Вихиби. В таком положении юношу оставляют как минимум на три дня – в кромешной тьме, плотно примотанным к жертве, которая постепенно начинает разлагаться. Памятуя о том, что негры крайне боязливы и легко поддаются панике, можно себе представить, в каком состоянии юношу достают из ямы. А после этого организуется большое празднество, в ходе которого ему, всё ещё привязанному к жертве, приходится танцевать. Затем труп снимается с новоиспечённого идолопоклонника, делится между всеми согласно иерархии и съедается. Каждая из частей тела способна придать особую силу тому, кто её съест. Особо ценятся щёки и половые органы.
В Мане совсем недавно состоялся процесс над человеком-пантерой – только что посвящённым юношей, который утверждал, что попался на своей первой жертве. Жители одной из деревень сообщили властям об исчезновении односельчанина: он лёг спать в своей хижине, и его якобы похитила пантера: на земле были обнаружены следы когтей и клочья шерсти. Администратор, усомнившись в этой версии, собрал жителей и сказал главному жрецу, что тот будет приговорён к смертной казни, если не скажет, кто виновен в исчезновении крестьянина. Жрец принёс клетку с котом тигрового окраса, сплясал вокруг, пропел заклинания, умылся водой из заветного источника, а затем по кругу обошёл всех своих односельчан, долго всматривался в них и наконец указал на троих, которых назвал виновными. Они были немедленно арестованы.
Неподалёку на опушке леса нашли останки одной руки и кострище. В ту же ночь оказалось, что двое из арестованных отравлены. Арестовать «пантеру» и при этом уберечь узника от яда крайне трудно: его же сотоварищи, боясь, что он их выдаст, найдут способ его отравить. В живых остался лишь третий юноша, который не знал своих дружков по именам. Он заявил, что на пиршестве ему достались худшие куски, хотя там был и повар, не язычник, который принёс соль (она у негров считается редкостной и очень дорогой приправой), а также мальчик, который носил воду и развёл костер. Несмотря на пытки, он так и не сказал, что за ритуал заставил их убить человека и съесть его, зато показал шкуру пантеры, в которую облачался, и когти, которые цеплял на пальцы ног. И даже если бы не было этих свидетельств о каннибализме в окрестностях Мана, в него легко поверить – достаточно увидеть, как вздрагивает при встрече с белым человеком звериное негритянское тело, жуткое, чумазое, облепленное грязью, каким диким, почти безумным взглядом такой негр смотрит на встречного.
На реке Зазандра нас настигает ночь. Это та самая река, к которой мы так лихорадочно спешили два-три дня назад, чтобы успеть вовремя её пересечь. Жители расположенного на этом берегу села Зазандре, занимающиеся извозом через реку, отказываются доставить нас на другой берег. Они боятся ночи, кайманов и порогов. Хотя с одного берега на другой протянут канат, за который они обычно цепляются, увлекая плот, ничто не может их заставить сделать то же самое в темноте. Решаем заночевать где-нибудь подальше от реки, где места не столь болотисты.
Поэтому направляемся к пустым хижинам, предназначенным для путников, чаще всего чёрных, иногда белых, которых постигла наша судьба. Пока слуги разбирают постели и натягивают москитные сетки, расставляют столы и стулья, создавая в этом голом круглом помещении лишь на один вечер иллюзию цивилизации, я выхожу прогуляться по деревне, которая нас окружает. Выйдя из освещённого круга, создаваемого шторм-фонарями, попадаю в непроглядную темень. Сильно похолодало. Сквозь низкие проёмы, ведущие в хижины, видно, как голые негры греются у очагов, прикрывая кулаками глаза, чтобы их не раздражал дым. Некоторые уже расстелили у костра свои подстилки и легли спать. Кто-то, лязгая зубами от холода, проносится мимо меня во мраке.
Поскольку прямо над нами вздымается гора, понятно, что и другие здешние ночи не теплее этой, поэтому удивительно, что местное племя не обзавелось одеждой, которая защищала бы от холода. Наши бои совсем продрогли и всё время кашляют; они спят между похожим на беседку сооружением и входом в хижину, прямо у нашего порога, – жмутся друг к другу, как овцы, и страдают от холода не меньше, чем от страха провести ночь в местах, где ходит столько слухов о людоедах. Я разрешаю своим боям вынуть из тюков все тряпки и укрыться ими. Мне и самому так холодно, что я едва дожидаюсь первых лучей солнца.
Ни свет ни заря спускаюсь к реке и вижу длинные полосы тумана над водой, дымку на склонах гор. Такое же зелёное горное утро, как у нас на Студенице или в Фужинах. В воде отражаются деревья, растущие на окраине могучих джунглей – дремучих лесов, где царит вечная ночь. Голые юноши запрыгивают в пироги, грубо вытесанные из стволов деревьев, и отправляются на рыбалку. Одну из пирог – ту, что поближе к берегу, я решаю использовать для того, чтобы сложить на неё умывальные принадлежности и бритвенный прибор. Подходит негритянка, совершенно голая, с тяжёлыми упругими грудями, которые, кажется, тянут её вниз, к земле, к воде, и зачарованно наблюдает, как я наношу на щёки и подбородок крем для бритья. Мажу щёки и ей,