На следующий день я снова посещаю короля. Мне кажется, Дьянколо Дьоло тоже страдает сонной болезнью, хотя я его об этом не спрашивал. Затем иду взглянуть на кузницы Сикасо, они на краю деревни, рядом с крутыми холмами, где в ямах кузнецы плавят металл чудесно примитивным способом. Низкие крыши на небольших сваях, покрытые тяжёлой соломой. Здесь парни дуют в меха, растягивая их как тесто и направляя на угли, находящиеся в середине. Крупные, крепкие юноши с детскими чертами лица и стройными телами, совершенно голые, куют под открытым небом.
Они куют, стоя на коленях и раскачиваясь всем телом, размахивая железякой, у которой даже нет рукоятки. Куют, расставив ноги, замахиваясь до самых небес, чёрные гении-Вулканы. Их головы тщательно выбриты. Их тела неописуемой красоты – таких я до сих пор не видел и вряд ли когда-либо увижу. Они производят такое же впечатление огромности, соперничающей с необъятностью пространства и пейзажа, как Давид Микеланджело. Мне не нравится, как изваян Давид, но я не могу назвать ни одной статуи, которая выражала бы собой такое слияние человека с огромностью Вселенной, – ведь обычно человек выглядит крошечным на фоне пейзажа. Фигура Давида действует на нас, наверное, и своими размерами; но эти чернокожие юноши обычного роста превосходят все мыслимые человеческие пропорции формами и движениями своих молодых тел.
Они куют иглы, мечи, копья из железа и меди, которые сами выплавляют из руды в расположенных неподалёку ямах. Известно, что они принадлежат к отдельной племенной касте, будучи одновременно и кузнецами, и жрецами, и хранителями племенных верований, поскольку они изготавливают оружие и покоряют огонь.
Сикасо. 8.I.1929
Только они вправе обрезать девушек, делать татуировки, и сколько при этом скромности в этих темнокожих юношах!
Так и проходит вся вторая половина дня – то в компании прокажённого соседа, то возле грузовика с товаром, который пока никуда не едет, то в гостях у кузнецов, с которыми я очень подружился. Их всего восемь, они выходцы из разных семей, хотя и выглядят как братья. Садясь обедать, они предлагают и мне горячий кускус, кокосовый сок и пальмовое вино, я с радостью принимаю их приглашение, тем более что мне совсем не хочется восвояси – к прокажённому и к моему Конюху. Кое-кто из кузнецов даже способен поддержать беседу по-французски, так что мы довольно долго и весело обсуждаем какую-то ерунду.
Потом один из них, Зана, любитель поохотиться на гиппопотамов, говорит, что его брат болен и хотел бы со мной повидаться. На циновке возле хижины лежит почти мальчик, но телосложения богатырского; болезнь совершенно изнурила его, он весь пылает. Грудь и живот ходят ходуном – он задыхается. Моего появления он сначала пугается, потом приникает щекой к моей руке и что-то лопочет.
– Что он говорит? – спрашиваю я его брата, присевшего в изголовье и легонько поглаживающего больного по плечу. Зана оборачивается ко мне – поначалу мне кажется, что он не расслышал вопроса, но потом он отвечает, не скрывая слёз:
– Луи ил ди не па мулил, луи мон флел авал боку флус, мусје! (Его он говолит не умилать, его мой блат много глипп, месье!)
Иду за хинином, обещаю, что парень непременно выздоровеет. Теперь и кузнец уверен в благоприятном исходе (кто, впрочем, знает, чем всё закончилось!) и шутит при моём возвращении:
– Луи семпле флус, семпле флус, мусје! (Его плостой глипп, плостой глипп, месье!)
Я горд тем, что кузнец, идолопоклонник и жрец так верит в белых людей и их лекарства. «Вот где белые могут прослыть великими: пусть даже они и разграбили эти края, но теперь они хотя бы защитят и спасут то, что осталось!» – думаю я.
Вечером заявляется при полном параде управляющий Фонтена: не окажу ли я ему большую услугу («юн гланд селвис, мусье!») – не одолжу ли я ему на этот вечер фонарь. «Да чёрт с тобой!» – думаю я и отдаю фонарь. Я даже рад тому, что в этот вечер мне придётся бродить по деревне в кромешной темноте. Не буду человеком, распространяющим вокруг себя сияние, которого все видят и все приветствуют. Иду на ужин к своим друзьям-неграм и опять оставляю ужин Конюха нетронутым (пусть он поделится им с другом).
После ужина иду прогуляться в полном одиночестве: то и дело сбиваюсь с пути, потом нахожу дорогу, меня это даже развлекает. На пустыре сажусь отдохнуть под огромным сырным деревом и прислушиваюсь к жизни деревни. Как хорошо, что солнце наконец зашло. Мимо проходят группами мужчины и женщины, ведут разговор. Я блаженствую. И вдруг ко мне подходят старики, я не могу разглядеть их в темноте; с ними дряхлый гриот (песенник), по их словам, слепец. Вокруг собирается кучка деревенских жителей. Гриот мерно ударяет в крохотный бубен, сделанный из калабаса. Поёт тонюсеньким голоском, который вот-вот порвётся, как непрочная нить.
Все восхищённо слушают, а потом вдруг закатываются от смеха. Спрашиваю, в чем дело. Какой-то юноша поясняет, о чём тот поёт: «Ты мужчина, ты белый, ты хороший, ты смелый; ты знаешь, что тебе нужно, что не нужно, вся страна твоя, главный идол – твой. Ты столь высок, что выше всех нас!» Вот почему они пришли в такой восторг. Они знают, что гриот слеп и, может, случайно угадал то, что соответствует реальности. Воодушевлённый, гриот теперь поёт лишь об этом: «Ты высокий, ты выше всех, ты выше хижины…» Дарю ему подарок, чтобы отделаться, и он теряется в ночи.
Глава седьмая
Африка героев, тайн и эпосов. Куропатки-убийцы. Ночь на Нигере, охотники на бегемотов и голубые обезьяны у могилы Сумангуру.
Я вновь предоставлен сам себе. Возвращаясь в потёмках, пытаюсь прибиться то к компании юношей, то к стайке девушек, заговариваю с ними, но лиц собеседников не разглядеть. Вдруг вижу: навстречу шагает белый человек с фонарём. Поймав меня в пятно света, он подступает, его лицо выражает радушие и вместе с тем омрачено грустью.
– Добрый вечер!
– Добрый вечер, вы давно тут?
– Я местный, живу тут на окраине, занимаюсь торговлей. Когда я узнал, что вы приехали на грузовике Фонтена, надеялся, что он пошлёт за мной. Потом подумал – наверное, это вам не захотелось со мной встретиться.
– Такого и быть не могло! Я тоже ничего не понимаю! И вот уже два дня ломаю голову, как добраться до реки Нигер, у меня рушатся все планы.
– Очень даже вас понимаю! Вот я и решил вас найти. Дело в том, что у меня есть партия товара, несколько мешков местного перца, которую я должен отвезти в Бамако, да хоть завтра.
– И вы можете взять меня с собой?
– Могу.
Смотрю на этого человека – единственный, кто освещён в этой ночи, он выглядит довольно странно. Невысокого роста, полный, он чуть не плачет от радости, что сможет сделать мне одолжение. Узнав, что я оказался в непростой ситуации, он решил прийти мне на помощь. Он готов совершить свою поездку на несколько дней раньше, чем собирался, и преодолеет вместе со мной пятьсот километров – это всё равно что от Белграда до Гевгелии62; настолько у белых в этих краях силён закон гостеприимства.
Впрочем, мой новый знакомый не европеец, а ливанец, именно ливанец, а не еврей: белые считают ливанцев наполовину темнокожими, негры – наполовину белыми. Может быть, потому у этого левантинца63столь унылый вид: здесь все его считают чужаком – даже Фонтен, принимая меня, о нём не вспомнил, а и никто из негров, с которыми мне случалось говорить, о нём не упомянул. Да, ему удалось каким-то загадочным способом, незаметно для окружающих, что характеризует его как скрытного восточного человека, сколотить некий капитал. Он сетует на тяжёлую жизнь, на свои болячки. Поговорив немного о Ливане, мы любуемся звёздами. Южные созвездия для моего собеседника дело привычное, и он показывает мне те, что прежде не были мне известны, рассказывая об их движении по небесному пути.
Выезжать решили на рассвете. Мои чернокожие друзья Зана, То, Дьяндуба и другие, подрагивая от холода, вышли меня проводить. Их кожа, блестящая и гладкая днём, теперь покрыта мурашками и кажется посыпанной пеплом. Мне вдруг становится очень жаль расставаться с ними. Вот бы остаться с ними навсегда – в той части мира, где жизнь столь проста и тиха!
Светло-зелёный грузовик ливанца впервые выезжает из гаража, крытого пальмовыми листьями. Шофёр, негр, выписанный из Буаке, почему-то совсем не внушает доверия. Ливанец наблюдает за погрузкой мешков, заполненных мелкими перчиками, от запаха которых першит в горле. Увидев, сколько у меня багажа, он, несмотря на то что я согласен половину вещей бросить, снимает по меньшей мере треть своего груза, а затем усаживается между мной и шофёром и, несколько раз перекрестившись, велит заводить мотор. Едем по бескрайней саванне, она, как всегда, довольно монотонна, хотя местами и живописна. Рыжие муравейники встречаются всё реже и становятся всё меньшего размера, зато – чаще вдалеке, у болот, где земля не сохраняет следов, – можно видеть процессии животных. Это целые стада, но издали не различить, то ли это буйволы, то ли слоны.
В тот день мы проехали триста километров с небольшим, по дороге нам попались всего две деревни. В первой останавливаемся на обед. Маленькая, скромная деревушка на берегу речки Багоэ, которая позже должна протекать через опасные болота вокруг Сана. Жители деревни – представители очень красивого племени, но грязные, трусоватые и нищие. Сначала при виде нас они бросаются врассыпную, как обезьяны. На головах женщин необычайно красивые расписные сосуды. Просим их принести нам воды. Берег речушки утопает в зелени, поэтому здесь много птиц – они кружат над деревней. Выше по течению – водопой, к реке безбоязненно приходят животные саванны, антилопы и ещё какие-то копытные, виды которых мне незнакомы. На деревьях вокруг хижины, возле которой мы едим, оказывается множество голой ребятни: дети поедают фрукты, скрываясь от палящего солнца.
Сегодня у меня именины. В этот день в Белграде и Палилуле, в моём саду и на Старом кладбище, наверное, лежит снег. А у меня такая сухость во рту и в гортани, что я едва могу говорить. Всё здесь раскалённое. Здесь солнце – враг, вода – враг, фрукты – враги. Следуя примеру ливанца, который считает, что проточная вода не несёт в себе заразы, я окунаю голову в каждый ручей, который мы пересекаем, и пью много и часто. В хорватских Фужинах, где мы с Дероко однажды проводили лето, ручьи были холодными; теперь они наверняка покрыты льдом. Чего бы я не отдал за малый кусочек того льда! Едем через вторую деревню – Бугуни