— А, это вы… — Трансконтинентальная связь передавала слова, но лишала их эмоциональной окраски, скрадывая интонацию и тембр голоса. Я не мог определить, какую реакцию вызвал мой звонок. И от этой неопределенности мне было не по себе.
По-видимому, он тоже испытывал неловкость. После того как мы обменялись несколькими фразами, он предолжил продолжить разговор по электронной почте. В тот же вечер я отправил ему письмо, в котором сообщал, что у меня появилась возможность приехать на Мадагаскар, если, конечно, они заинтересованы в сотрудничестве. На этот раз ответ был более адекватным:
«Здравствуйте!
Получил ваше письмо и с удовольствием на него отвечаю. Что касается лучевой терапии на Мадагаскаре, у нас имеется аппарат „Кобальт-60“ и брахитерапия с высокой мощностью дозы, но, к сожалению, ни то ни другое не работает. В прошлом году наше правительство приняло решение о строительстве центра лучевой терапии в Антананариву. В этом центре будет бункер для брахитерапии, два бункера для линейных ускорителей, комната для КТ-сканера, кабинет для приема пациентов и комната для медперсонала. Строительные работы начались в ноябре прошлого года. В настоящий момент мы ищем средства для приобретения самой аппаратуры — ускорителей, сканера, HDR. Наше отделение радиотерапии — единственное в стране. Оно состоит из профессора, двух ассистентов, двух медицинских физиков и шести ординаторов. Ваша помощь в реализации проекта по строительству нового центра будет приветствоваться. Спасибо, что решили работать с нами.
С уважением,
Ж.-Н. Рабемахафали».
Кажется, завертелось. Теперь надо как-то убедить начальство. Без благословения от моего шефа, завотделением лучевой терапии в Рокривере, ничего не выйдет. А заинтересовать его подобной затеей — не самая простая задача. Тут нужен подход.
— Скажите, доктор Ли, как вы относитесь ко всякого рода международным проектам?
— ?
— Ну как, нам же теперь велено двигать медицину на Мадагаскаре. Так вот они, оказывается, решили и лучевую терапию подключить…
— Кто это «они»? — настораживается завотделением (неужели клюнул?).
— Они — это Майкл Толл и компания. Я недавно узнал об этом от своей студентки, которая с ними работает.
— Без нашего ведома? Если проект касается лучевой терапии, то этим проектом должны руководить мы, а не Майкл Толл!
— Вот и я так подумал. Насколько я понимаю, они собираются ехать на Мадагаскар будущим летом, чтобы вести там переговоры о строительстве нового онкологического центра. Хорошо бы, чтобы кто-то из нас при этом присутствовал…
— Ехать на Мадагаскар? — уголки рта моего начальника опускаются, и его красивое корейское лицо принимает мрачно-задумчивое выражение.
— Если хотите, можете послать меня.
— А ты не против, Алекс? На Мадагаскаре, говорят, красиво. Я бы сам поехал, но у меня тут столько обязательств… Может, и правда съездишь вместо меня, а?
— Съезжу, конечно, если надо. Я Африку люблю.
Какой же я все-таки ловкач! Сам себе удивляюсь.
«Уважаемый господин Рабемахафали!
Пишу вам, чтобы подтвердить, что наши планы остаются в силе. Мы хотели бы приехать на Мадагаскар в начале июля. Будете ли вы в это время в Антананариву?
С уважением,
А. С.»
«Здравствуйте, господин Александр!
Получил ваше письмо, с удовольствием отвечаю. Да, мы будем на месте и в июле, и в августе, никуда отсюда не собираемся. Но мне хотелось бы расспросить подробнее о цели вашего визита. В предыдущем письме вы писали о сотрудничестве и так далее. Не сочтите за грубость, но что именно вы предлагаете? Вы собираетесь подарить нам ускоритель? Или деньги на ускоритель? И какую роль во всем этом должен сыграть я? В чем тут выгода для меня? Или я просто единственный, с кем Вам удалось связаться?
Надеюсь, Вам понятно мое замешательство.
Искренне,
Ж.-Н. Рабемахафали».
Такого поворота я не ожидал. Конечно, в том, что он мне не доверяет, нет ничего удивительного. На его месте я бы, вероятно, тоже отнесся с недоверием. Но как тогда расценивать его предыдущее письмо с подробным описанием состояния лучевой терапии на Мадагаскаре? Я решил задать несколько встречных вопросов: какие раковые заболевания наиболее распространены в их стране и как их лечат? Какими диагностическими возможностями располагают их радиологи и патологи? Какие препараты химиотерапии используются у них для лечения тех или иных заболеваний? И, наконец, о лучевой терапии: если центр, о котором он мне писал, будет построен, кто будет разрабатывать планы лечения и какие программы для этого будут использоваться? Кто будет отвечать за контроль качества и регулярное тестирование оборудования? Цель моего визита — установить личный контакт со специалистами в области лучевой терапии на Мадагаскаре и собрать необходимые сведения, чтобы лучше понять, чем мы могли бы быть им полезны. В конце письма я признался, что не знаю, в чем тут выгода лично для Рабемахафали. «Но, — писал я, — хочется верить, что есть и другие, не менее важные мотивирующие факторы. В настоящий момент будущее проекта всецело зависит от вашего содействия. Если то, что я изложил выше, представляется вам целесообразным и вы готовы мне помочь, я начну планировать свой визит».
Ответное письмо пришло почти сразу:
«Здравствуйте, господин Александр!
Благодарю вас за ответ. Искренне желаю, чтобы ваше достойное начинание увенчалось успехом во благо малагасийского народа. Приношу свои извинения за грубость предыдущего письма. В Интернете полно жуликов, приходится все время быть начеку. Но ваше письмо развеяло мои сомнения, и я уже переслал его нашему руководству. Конечно, мы рады такой возможности. Будем готовить почву для вашего визита. Было бы хорошо, если бы у вас получилось провести в Тане хотя бы четыре недели. За месяц можно многое успеть.
Ждем вас!
До встречи,
Ж.-Н. Рабемахафали».
Итак, связь налажена. Но эта победа — ничто в сравнении с достижениями Алисы. В том, что нам дали деньги на поездку, была исключительно ее заслуга. Ее нехитрая стратегия требовала особого умения: она умела набиваться в протеже ко всем, кто мог быть ей полезен. Марвин Обрайен, Саймон Пауэлл, Майкл Толл. Теперь список наставников пополнился и мной. Я не возражал. Наоборот, это сочетание юношеского максимализма с бульдожьей хваткой вызывало у меня восхищение. О таком компаньоне можно только мечтать. К тому же, думал я, она уже бывала на Мадагаскаре, знает, что там к чему. «А можно Марвин тоже поедет с нами? Ему как раз в июле нужно попасть в Ранумафану». Таким образом у нас образовалась целая группа.
«И все-таки почему Мадагаскар? Что, в Нью-Йорке некого лечить?» На подобные вопросы у меня припасено несколько умных ответов — с цитатой из Ницше про «любовь к дальнему», с разглагольствованиями про необходимость совершить поступок и проч. Есть и более очевидный довод: дело врача — лечить людей вообще, а не только тех, кто живет по соседству. В том, что в Африке я как врач нужнее, чем в Нью-Йорке, сомневаться не приходится. Другое дело, что там, где нет врачей, как правило, нет и инфраструктуры, позволяющей врачу делать свое дело. Но об этом я, вдохновленный перспективой нового африканского приключения, предпочитал не задумываться.
Однажды Майкл Толл — на правах ментора — поведал Алисе свое кредо: «Если тебе стало скучно жить, садись в самолет; если чувствуешь, что исчерпал запас идей, садись в самолет…» У меня есть похожий принцип. Если тебя потянуло на авантюру вроде строительства онкоклиники на Мадагаскаре, надо прежде всего отрезать себе отходной путь. Лучший способ — как можно скорее купить авиабилет. Тогда тебе будет жалко потраченных денег, и это заставит тебя довести дело до конца. Короче говоря, мы купили билеты.
Я уже и забыл, что изучение нового языка — одно из самых радостных занятий, какие бывают. В свое время в американской школе я учил французский, немецкий и латынь. Из всего этого остался только французский, хотя когда-то, если надо было пустить пыль в глаза, я от нечего делать цитировал хрестоматийное «Gallia est omnis divisa in partes tres…»[251] или «Quo usque tandem abutere, Catilina, patientia nostra?»[252]. По-немецки же я могу сообщить лишь, что «ich bin ins Kino gegangen»[253].
Уже во взрослом возрасте, перед тем, как отправиться в Гану, я в течение года учил ашанти-чви — птичий язык, ставший впоследствии одним из главных персонажей моей повести «Вернись и возьми». По возвращении в Нью-Йорк я изо всех сил старался удержать эту птицу: ездил в Ганский район, докучал таксистам, чье имя выдавало аканское происхождение. Недавно, общаясь в чате с одним из моих ганских приятелей, я с удивлением обнаружил, что кое-что до сих пор помню. Могу еще с грехом пополам поддержать немудрящую беседу на бытовые темы. Все же знанием языка это не назовешь. Если что и осталось, то не сам язык, а его послевкусие, счастливое воспоминание о нем, и это дороже всех оцифрованных фотографий.
В Рокривере малагасийский язык преподавали по принципу разговорника. Главная задача учащегося — затверживать слова и фразы на все случаи жизни; в подробности грамматики можно не вдаваться. Каждое занятие начиналось с навязшего в зубах диалога:
— Манаун! (Привет!)
— Манауна! (Привет!)
— Иза н’анаранау? (Как тебя зовут?)
— Ни анараку дей Александр. (Меня зовут Александр.)
— Айз’ йанау ну мипетчак? (Где ты живешь?)
— Ани Америка ау ну мипетчак. (Я живу в Америке.)
— Фирь таун’ йанау? (Сколько тебе лет?)
— Фал ма’афантатчанау. (Приятно познакомиться.)
— Ма’афинаритч ить финерен’ить. (Это замечательная страна.)
Кажется, по аналогичному принципу работают популярные программы Rosetta Stone, Pimsleur, Duolingo, Babbel и иже с ними. Допускаю, что метод Rosetta Stone более эффективен, чем пыльные учебники с дотошным разбором грамматических структур (много ли носителей английского языка знают про present perfect continuous?). Но мне, педанту, куда милей другой метод, воскрешающий воспоминания об уроках в советской школе, где витают слова «морфология и синтаксис»; где подлежащее подчеркивать одной чертой, сказуемое — двумя, а дополнение — пунктиром. Где «жи-ши» через «и», где «ча-ща» через «а». Где училка английского Галина Иванна вызывает меня к доске, просит объяснить разницу между глаголами walk и work (произносимые ею, эти слова действительно звучат похоже: «вок» и «вёк»), и я вок-вёк-вякаю что-то очень умное, стараясь произвести впечатление на красавицу Юлю Жарковскую. Говорю с расстановкой, что разница есть, и существенная: walk — это mandeha, а work — miasa. «Miasa ny mpianatra: mandalina sy mandroso izy»