, ничего ты не можешь, твою речь невозможно понять. «Уонте м’асе?»[349] — спросил я у девушки. Она встретила мой вопрос суровым молчанием. «Уонте м’асе? — повторил я даже с некоторой угрозой в голосе. — Уопэ сэ мекаса брэоо анаа?»[350] «Очречрефо, — вмешалась наконец ее соседка, — онте у’асе эфрисэ онка чви: эйе освиани фри Лесото!»[351]
Второе место после языка в перечне поводов для ностальгии занимает еда. Десять лет назад, вернувшись из Ганы, я мучил своих нью-йоркских друзей африканскими ужинами, стряпал всякую экзотику, надеясь приобщить их к ганской кухне. И, надо сказать, те старания не пропали даром: мои кулинарные подвиги вдохновили великого поэта и кулинара Бахыта Кенжеева на бессмертные стихи. Вот такие:
Простой африканский мальчонка
с лирическим жаром в крови
любил антилопью печенку
и грустные песни на чви…
Курчавый, лихой поваренок,
он радостно бил в барабан,
и был даровитей с пеленок
всех Бушей и прочих Обам.
Но счастья ему не хватало,
и был он порой одинок,
пока несравненную Аллу
не встретил простой паренек.
С какой неземною любовью
в пылу кулинарных забот
он жарит ей ухо слоновье
и глаз крокодилий печет…
Неправда, дорогой Бахыт, ни слоновьего уха, ни крокодильего глаза я не готовил: эти блюда не входят в ганский рацион. А вот гигантская тростниковая крыса, которую в Гане называют «акрантие» или «grasscutter» («траворез»), еще как входит. Этот деликатес подают по особым праздникам с перечным супом «нкракра» и шариками фуфу — пюре из кассавы и плантанов. Как по мне, очень вкусное блюдо. А в качестве гарнира — традиционный американский юмор, шутка из серии «зачем цыпленок перебежал дорогу?» Эту хохму я тоже состряпал сам. Вот послушай: почему траворез перебежал дорогу? Потому что трава на другой стороне всегда зеленее! Ганские коллеги оценили мою шутку или сделали вид, что оценили, так же как делали вид, что понимают мой неправильно интонированный чви.
Итак, я вернулся в город, где не был почти десять лет. «Ты вернулся сюда, так глотай же скорей…» Наш приезд пришелся на воскресенье, а по воскресеньям в Гане толкут фуфу, варят суп «абэнквайн» из пальмовой мякоти с козлятиной, томатной пастой, сушеными креветками и семенами «прекесе» (Tetrapleura tetraptera); или суп «нкатьенквайн», куда вместо пальмовой мякоти добавляют арахисовую пасту, а вместо фуфу подают рисовые шарики «омо туо»; или густую похлебку из окры с крабами, сушеной рыбой, имбирем и листьями «гбома» (к этой похлебке подают не фуфу и не омо туо, а банку — густую кашу-затируху из закисшей кукурузной и маниоковой муки). Словом, по воскресеньям в Гане принято много есть. Традиционный формат для воскресных пиршеств — буфетное обслуживание.
Африканцы вообще предпочитают то, что по-русски называется «шведский стол». Ресторан с самообслуживанием, где всего можно брать понемножку или помногу, накладывать горкой, даже смешивать несколько блюд в одно, кто как любит, но только без европейских выкрутасов вроде меню в красивом переплете, без комплексных обедов с первым, вторым и третьим, без подбора вин к каждой смене блюд. Весь этот заморский этикет легко можно найти в Аккре — в фешенебельных заведениях вроде Skybar. Там готовят вкусную европейскую еду. Среди клиентуры Skybar ганцев не меньше, чем экспатов. Но, в отличие от экспатов, ганцы ходят в подобные заведения не затем, чтобы поесть; заказывают в основном напитки. Ганские шеф-повара, получившие образование в лучших кулинарных институтах мира, возвращаются на родину, чтобы готовить «на экспорт». Для внутреннего пользования требуется совсем другое: плотные ряды металлических чанов с жирным, духмяным варевом разных цветов — оранжево-красным, темно-зеленым. Это традиционные ганские супы. Чем больше чанов, тем лучше ресторан.
В том ресторане, куда нас повели в день нашего приезда, вереница чанов тянулась, как поезд, чьим вагонам не видно конца. Кроме вышеперечисленного здесь был еще суп «абунубуну» из гигантских улиток, перемолотых листьев кокоямса, сушеного сома «дуэне» и лисичкоподобных грибов, которые собирают в джунглях. Было «туо заафи» из пшенной муки с супом из окры, листьев «айойо» (Corchorus olitorius) и ферментированных семян рожкового дерева. Там, где кончались супы, начинались блюда из риса: джолоф, уааче. С последним у меня связаны нежные воспоминания: как десять лет назад мы с друзьями Коджо и Квези, тоже врачами из «Корле Бу», покупали уааче в ларьке под названием «Барселона» — том самом, в котором они питались, будучи еще студентами-медиками. В 2010 году при упоминании «Барселоны» и «уааче» мои друзья сглатывали ностальгический комок, вспоминая студенческие годы. А теперь комок сглатываю я, вспоминая, как летом 2010‐го мы сидели на набережной рядом с этой «Барселоной» и ночные гигантские волны разбивались о дебаркадер, и это было счастье. Другое счастливое воспоминание: как под конец моего пребывания в Гане ко мне приехала Алла, и мы купили келеуэле в газетном кульке и пошли слоняться по городу.
Келеуэле и уааче — уличная еда, самые простые блюда ганской кухни. Келеуэле — плантаны, жаренные в пальмовом масле с имбирем, а уааче, хоть имя дико, это попросту рис с фасолью. Единственное, чем уааче отличается, например, от латиноамериканского «гайо-пинто», — это способ приготовления самого риса: в Гане его принято варить в настойке из просяных стеблей. Еще одно популярное блюдо из фасоли называется «ред-ред». Это — фасоль в перечном соусе с плантанами. Особую пикантность ред-ред придает специальным образом ферментированная селедка «момони», близкая по вкусу и запаху к шведскому «сюрстрёммингу»[352]. Но, в отличие от сюрстрёмминга, момони не едят в сыром виде, а прожаривают на пальмовом масле (отчего тухлый запах частично уходит) и добавляют в ред-ред уже в конце. Если фасоль в этом рецепте заменить кашей из ямса, вместо ред-ред получится «мпотомпото», блюдо, которым часто кормят детей. А если в мпотомпото добавить сваренные вкрутую яйца и жареный арахис, получится блюдо «этор», которое в южной части страны готовят на свадьбу и на именины. Другая вариация на ту же тему — «апрапранса». Это праздничное блюдо, сочетающее запеканку из жареной кукурузной муки «аблемаму» с селедкой момони, фасолью в пальмовом масле и крабовыми клешнями, следовало бы занести в «Красную книгу» ганской кухни: в наши дни его готовят не чаще, чем в России — калью или няню[353]. Но нам повезло: в том «воскресном буфете» была даже апрапранса.
Были там и батончики из заквашенной кукурузной муки, отваренные на пару в кукурузных листьях («га кенке»), и острый соус «шитор», хорошо сочетающийся с вяжущим вкусом кенке, и рыба в томатном соусе («фанте-фанте»), которую принято подавать вместе с кенке и шитором. Было жаркое из листьев кокоямса («нконтомире») с перемолотыми семенами африканской дыни («эгуси») и соленой тилапией («коби»); был гювеч из африканских баклажанов, которые в Гане называют «садовыми яйцами»; была цесарка, фаршированная кускусом из маниока вперемешку с яйцом, пальмовым маслом, томатной пастой и солониной («гари фото»). Был пудинг из тигрового ореха (он же — земляной миндаль или чуфа), который по вкусу и правда орех, а на самом деле — клубень. Был, в общем, пир на весь мир, и мои американские попутчики, Лора и Санни, поковыряв вилками и то, и это, перегнулись через стол к коллегам из «Корле Бу»: «Скажите, а картофель фри тут нельзя заказать?»
Для Лоры с Санни это было началом муки, продлившейся полторы недели. После того как я в преддверии поездки прожужжал им все уши о достоинствах ганской кухни, выяснилось, что в этой стране им решительно нечего есть. Все слишком остро, слишком жирно, слишком странно. Под конец их передергивало от одного вида ганской еды; если бы не картофель фри, им пришлось бы здесь голодать. Тем временем я, окончательно освоившись, уплетал за обе щеки, болтал на чви — в общем, раздражал их каждым словом и жестом.
В какой-то момент один из ганских коллег отвел меня в сторону пошептаться: «Понимаешь, Квабена, ты — ганец. То есть ты, конечно, и американец, и русский, и кто там еще. Но в глубине души ты — ганец, мы это сразу почувствовали. Поэтому ты говоришь на чви и любишь Гану. Но твои друзья… они нам тоже нравятся, но… они же такие… такие… американцы…» Я с удовольствием принял этот комплимент, замаскированный под жалобу на привередливых американцев. Какая грубая лесть, как приятно!
Особенно приятно, что меня снова назвали ганским именем Квабена — мальчик, родившийся во вторник. Так меня называли когда-то в Эльмине. Теперь это имя само по себе расшевелило ворох беспорядочных воспоминаний — узнаваний. Миху нйинаа[354]: эти горки кенке и клубни ямса; эти маршрутки с надписями религиозного содержания на заднем стекле; эту придорожную распродажу плюшевых диванов, автомобильных шин, мраморных колонн; этот бодрый хип-лайф, который круглосуточно крутят по радио (Ruff-n-Smooth, R2Bees, P-square, Wande Cole, Kofi Mole). И то, как нсуовуры[355], торгующие водой в пластиковых пакетах, проплывают между встречными потоками машин, неся свой ежедневный товар, как водится, на голове; и то, как с утра выстраивается очередь в лачугу, где продают уааче. И клетчатые сумки «Ghana must go», и лихих таксистов в растаманских шапках и дредах… Таксист любит отчаянную езду, острые ситуации, он никому не уступает, воспринимая дорогу как поле битвы, садится на хвост другой «тойоте», еще более побитой, чем его собственная. Но у той «тойоты» не работает стоп-сигнал, и, когда она внезапно тормозит, мы чуть не врезаемся, затормозив в считаных сантиметрах от аварии. Душа уходит в пятки, и мне хочется придушить нашего лихача-водителя, но самообладание — главное, и вместо того, чтобы обматерить его, я говорю: «Молодец. Хорошая реакция». «Это Господь мне помог», — отзывается он, не глядя на меня и не меняя сурово-отрешенного выражения лица. «Ньяме адом»