…После ужина мы всей компанией пошли в кино, как делают в Америке евреи, китайцы, мусульмане, индийцы — словом, те, для кого американское Рождество не вполне «свой» праздник. Смотрели какую-то слащаво-комедийную чепуху. Когда вышли из кинотеатра, шел снег. Вот счастье, которое будешь помнить. А если и забудешь, не беда: пока ты жив, всегда есть шанс что-нибудь вспомнить. Ариджит травил байки, Коджо спорил о чем-то с Умут и Соравом, было шумно, весело, как часто бывало в ту пору. Это была очень тесная группа людей, которых практически невозможно представить за одним столом, тем более за рождественским столом. Нас связывали профессия врача и запал всеприимной молодости. В пустом торговом центре из репродуктора сиротливо доносились «джингл-беллс». У каждого свои рождественские ассоциации — у кого «джингл-беллс», у кого макосса, у кого стихи Бродского про то, что «в продовольственных слякоть и давка» и про то, что жизнь качнется вправо… А у меня с того дня к числу стихов, крутящихся в голове под Рождество, прибавились еще и стихи Алексея Цветкова:
по дороге домой купила торт готовый
радовалась до слез мужа с руки кормила
пока я думал об этом боге который
так и носит нас по всем камерунам мира
8. Конголезская кухня
«На самом деле ДРК — не такое страшное место, как все говорят», — сообщила мне Мети Б., вернувшись из джунглей Восточного Конго. Но Мети, чьим бесстрашием я не устаю восхищаться, все же не самый надежный источник. Тем более что сами конголезцы, кажется, считают иначе. Даже моя бывшая однокашница Мария Мобула, уехавшая в Киншасу по окончании мединститута, чтобы продолжить благое дело Дени Муквеге, отзывалась о своей вновь обретенной родине без особого восторга. Все, кто бывал, подтверждают: в Конго не просто плохо, там ужасно. Таковы были и мои собственные впечатления от Киншасы, где я гостил у Марии десять лет назад. Трудно поверить, что за эти десять лет все радикально изменилось. Но я знаю по крайней мере двоих людей, разделяющих мнение Мети. Правда, их оценка относится не к сегодняшней ситуации, а к тому далекому времени, когда вместо ДРК был Заир и когда Киншасу еще называли по старинке Леопольдвилем.
Эти люди — Анн-Мари и Пьер Драпо, родители Элоди Драпо, нашей с Аллой близкой приятельницы и соседки по лестничной клетке. Бельгийка Элоди, как и я, родилась в стране, которой больше не существует: в ее американском паспорте в графе «место рождения» написано «Заир». Ее мать, Анн-Мари, была одной из тех белых поселенок, которые по праву считали Африку своим домом; Заир она знала не хуже, чем Стефани Цвейг — Кению или Дорис Лессинг — Родезию. Она жила там с детства, в совершенстве владела лингала и даже составила один из первых лингала-французских словарей. Ее будущий муж, Пьер, приехал в Заир уже во взрослом возрасте, но и он провел там без малого пятнадцать лет. Они познакомились в Кисангани. Он работал инженером-мостостроителем (впоследствии все мосты были взорваны во время Второй Конголезской войны), она — учительницей (составленный ею словарь до сих пор используется в некоторых конголезских школах). В Киншасе, куда они перебрались незадолго до рождения дочери, у них была усадьба с фермой вроде той, на которой жила Карен Бликсен у подножия холмов Нгонг. С приходом Лорана-Дезире Кабила все это кануло в небытие. Заир переименовали в Демократическую Республику Конго, мосты взорвали, а белых конголезцев, умудрившихся без потерь пережить диктатуру Мобуту, при новом режиме выдворили из Киншасы. Вернувшись в Европу, Анн-Мари и Пьер обосновались на юге Франции, где у семьи Пьера сохранилось родовое имение с виноградником. С тех пор они всецело поглощены виноделием. Конго, вернее Заир, родители Элоди вспоминают так, как белые эмигранты вспоминали дореволюционную Россию. Потерянный рай, навсегда превратившийся в ад; неизбывная боль из лирики Георгия Иванова. «Было все — и тюрьма, и сума…»
Последние несколько лет мы видимся с Элоди и ее семьей почти ежедневно: мы соседи, наши дети дружат. Вместе справляем праздники, вместе ездим в отпуск. За это время я услышал много историй о Заире, которого больше нет; о бытности Пьера и Анн-Мари в Киншасе, в Кисангани, в Лубумбаши. О разгульной жизни белых поселенцев: каждую субботу — волейбол в закрытом клубе, потом — казино, дискотека, а в качестве кульминации — пьяные автогонки по ночной Киншасе («Однажды, — хвастается Пьер, — я врезался в ограду резиденции Мобуту, но охранники сами были такие пьяные, что ничего не поняли и меня отпустили»). Так жили они полвека назад, и сейчас, поджарые, энергичные старики (Пьер похож на своего тезку, Пьера Ришара, как тот мог бы выглядеть в старости, если бы не так скрупулезно следил за своей внешностью), они тоскуют по каждому запечатленному в памяти кадру той жизни, от субботников «салонго» («Салонго-о, — распевают они дуэтом после нескольких бокалов, — салонго-о-о…») до рыбалки на реке Конго (никаких удочек со спиннингами, только морды[364], верши — в них и барракуда шла, и огромная рыба-капитан, и гигантские конголезские креветки). Вспоминают со смехом даже неудачную операцию, после которой Анн-Мари практически ослепла на один глаз. Говорят: при Мобуту Сесе Секо, хоть имя дико, все было не так уж плохо, не то что при Кабиле. Мобуту хотя бы что-то строил, пытался как мог развивать экономику. Ввел «салонго», в Киншасе стало гораздо чище. Потом началась война в Анголе, вся эта заваруха с Кабиндой. Кубинцы взорвали железную дорогу, по которой из Заира в Анголу экспортировали бронзу, и это сильно подорвало экономику страны. Железная дорога, кстати сказать, была построена не португальцами, а англичанами, и те, понятное дело, не собирались ничего заново отстраивать. Мосты, железные дороги — это главное; если бы не взорвали, могли бы жить… Вспоминают анекдоты шестидесятилетней давности: Мобуту приезжает в гости к Косыгину. После торжественного обеда Косыгин предлагает африканскому гостю развлечься русской рулеткой. Объясняет правила игры: шесть камор, один патрон. У Мобуту дрожат поджилки, но, будучи африканским диктатором, он не может дать слабину. Подносит дуло к пилотке из леопардовой шкуры, кладет палец на спусковой крючок… На его счастье, камора оказывается пустой. Через некоторое время Косыгин приезжает в гости к Мобуту. После торжественного обеда отец нации предлагает русскому гостю развлечься заирской рулеткой. Объясняет правила игры: шесть девственниц, одна из них — людоедка.
Помимо лингала-французского словаря, Анн-Мари могла бы запросто составить и поваренную книгу. «Конголезская кухня в изгнании». Этот предмет горячо интересует Анн-Мари, и все мои познания в этой области — от нее и ее дочери. Хотя с момента ее отъезда из Африки прошло несколько десятилетий, бывшая жительница Киншасы до сих пор ведет хозяйство по-конголезски, заготавливая впрок сушеную рыбу и острый перечный соус «пили-пили». Ее коронное блюдо — крокодил, маринованный в кокосовом молоке. Точности ради следует заметить, что это не самое типичное блюдо конголезской кухни. Кокосовое молоко используют только на самом востоке страны. Там, где говорят на суахили.
Конго — это тот самый водораздел между Западной и Восточной Африкой. Те, кто живет на востоке, имеют весьма смутное представление о жизни в западной части континента, и наоборот. Их разделяют непролазные конголезские джунгли, и разительные различия между Западом и Востоком прослеживаются во всем, включая кухню. Основа всей западноафриканской кулинарии — красное пальмовое масло и ореховая паста; основа восточноафриканской — белое кокосовое молоко и карри. В культурном отношении Центральная Африка (Конго, Габон, Камерун, ЦАР) куда ближе к Западной, чем к Восточной. Иными словами, в Конго тоже едят фуфу. На первый взгляд конголезская кухня значительно проще и менее самобытна, чем нигерийская или камерунская. Но, разумеется, здесь тоже есть своя специфика, и свидетельством тому — «поваренная книга» Анн-Мари Драпо. Вот несколько блюд из этого компендиума:
Либоке — рыба, приготовленная целиком в банановых листьях, придающих блюду запах и привкус зеленого чая.
Лумба-лумба — курица, тушенная с листьями, чей сильный аромат — нечто среднее между чабрецом и базиликом.
Матембеле — густой суп из листьев ямса, африканских баклажанов и курицы с кардамоном.
Мзунзе — листья масличной моринги, содержащие все полезные вещества на свете. Эти чудо-листья, обладающие островатым вкусом, который слегка напоминает вкус хрена, в Конго тушат и перетирают в пюре. Но мне больше нравится то, как морингу готовят в Бенине: с семенами горчицы и кунжута.
Моамб — курица в пальмовом соусе. Для того чтобы приготовить настоящий моамб, курицу нужно сначала закоптить, а затем в течение длительного времени тушить вместе с густой массой, получаемой из мякоти плодов масличной пальмы. Эта мякоть имеет приятный, слегка кисловатый вкус, отличающийся от вкуса собственно пальмового масла, которое получают из тех же плодов. Мфумбва — листья дикорастущей лианы Gnetum Africanum. Листья мфумбвы тушат с традиционным центроафриканским набором: ореховое масло, сушеная рыба, мясо, точнее субпродукты (почки, требуха — «нгомбо, мабуму ба фуа»), но все это не в силах перебить вкус самой мфумбвы. Это вам не шпинат, не трава с фермы, а дикорастущая лиана, прямиком из джунглей, и это сразу понятно. У этих листьев какой-то неописуемый аромат: терпкий, бананово-душистый, липко-сладковатый и в то же время горький, сконцентрированный, как у очень крепкого чая, даже ядовитый, но и привлекательный, быстро вызывающий зависимость. И действительно, люди из Центральной Африки так «подсели» на мфумбву, что вырубили ее почти полностью, а культивировать так и не научились, так что в наше время она становится дефицитным, дорогостоящим продуктом.
Нгаи-нгаи — блюдо из рыбы с листьями розеллы. Эти листья похожи на щавель, но с диковинно-тропическим привкусом, как если бы щавель рос в джунглях. Кислый соус «нгаи-нгаи» хорошо сочетается с сушено-соленой сайдой («макайабу»), ближайшей родственницей португальского бакальяу. Макайабу вымачивают в течение суток, после чего натирают имбирем, чесноком и куркумом и оставляют еще на несколько часов. Когда рыба как следует промаринуется, ее жарят на пальмовом масле и подают под шубой из тушеных листьев «нгаи-нгаи». Соленая рыба, кислые листья, чеснок, имбирь и пальмовое масло складываются в сложный, многоплановый, меняющийся вкус с бесконечным послевкусием.