Кочо в сочетании с сырым говяжьим фаршем «кытфо» и топленым маслом — традиционная пища племени гураге, живущего в юго-западной части Эфиопии. Там же обитает куда более многочисленный народ оромо. Моя приятельница Саэда, уроженка Оромии, вспоминала: в детстве у них в саду росла энсета, но родители свято верили, что, будучи оромо, они лишены способности правильно готовить кочо. Поэтому время от времени они звали соседей из племени гураге, чтобы те помогли им с заготовкой ценного продукта. Соседи умело снимали пласты древесины со ствола энсеты, закапывали их в землю, а ровно через полтора года появлялись на пороге со словами «Ваш хлеб пора выкапывать».
Но ни кочо, ни дабо не могут претендовать на звание «национального хлеба», ибо основная хлебная культура Эфиопии и Эритреи — не пшеница, не ячмень и уж точно не энсета, а эндемичный высокогорный злак под названием тефф. Из перекисшего теффового теста пекут ынджеру, серый пористый блин, sine qua non национальной кухни. Ынджеру используют и в качестве общей тарелки, на которую горками выкладываются пряные мясные соусы, салаты и каши, и — вместо ложки, отщипывая от «тарелки» по кусочку и захватывая этими кусочками мясную или овощную начинку. В процессе выпекания ынджеру не переворачивают, поэтому снизу блин получается гладким, а сверху — ноздреватым.
Есть мнение, что эфиопская пища отличается от прочей африканской еды так же, как сама Эфиопия — древняя, изолированная цивилизация — от остальной Африки. И все же вкусовое сочетание тут типично африканское: «хлебная» основа из перекисшего теста плюс жирное и пряное жаркое. Конечно, тефф — чисто эфиопский злак, но и кенийская каша из забродившего сорго («уджи»), и ганские блюда из ферментированной кукурузной муки («кенке», «банку») обладают похожими вкусовыми качествами. Зато вкус мясного, овощного или рыбного блюда, к которому прилагаются все эти кислые каши и блины, в каждой стране абсолютно свой. В Эфиопии для приготовления жаркого («уота») используется сложный набор специй «бербере» и специальное топленое масло «нитер киббэ». Они и придают уникальный вкус. Но еще более уникально то, как все это выглядит: разноцветные кучки бараньего и куриного уота, пастообразного чечевичного соуса, тушеных овощей и прочих яств разложены по окружности блина-тарелки наподобие лепестков диковинного цветка. Сердцевиной цветка нередко служит «кытфо», сырой или полусырой фарш со специями «митмита» и творогом «айибе».
Эфиопская кухня — раздолье для вегетарианца, ибо в церковном календаре тоуахдо[373] что-то около двухсот пятидесяти постных дней. Приятель, женатый на эфиопке, любит рассказывать, как в первый день супружеской жизни жена приготовила на обед изысканное блюдо из чечевицы. На второй день было другое, не менее изысканное блюдо… снова из чечевицы. На третий день — третий рецепт из чечевицы, и так далее. Двадцать дней — двадцать чечевичных блюд, а на двадцать первый день к столу подали сырое мясо. На самом деле ассортимент вегетарианских блюд не ограничивается одними бобами («щиро») и чечевицей («мысир»), в ход идут все привычные овощи и корнеплоды. Есть блюда из картофеля, свеклы, цветной капусты, листовой капусты, мангольда. Овощи томят на медленном огне с луком и чесноком, а под конец добавляют разнообразные пряности. Классическая смесь «бербере» может включать до двадцати различных специй. Некоторые из них для европейца если не привычны, то во всяком случае узнаваемы: красный перец, чеснок, имбирь, базилик, кориандр, гвоздика, пажитник (более известный русскому человеку как «уцхо-сунели», главный ингредиент смеси «хмели-сунели»). Есть и менее узнаваемые: семена чернушки, рута, ажгон; и, наконец, такие, каких за пределами Африканского Рога практически не найти: корарима (Aframomum corrorima), нуг (Guizotia abyssinica) и так далее.
Распространяясь по комнате, запах «бербере» будоражит ольфакторную память. Вспоминается бильярдное сукно Абиссинских гор и отары овец, издали похожие не то на белый налет лишайника, не то на муравьиные личинки, взмыленная горная река и дорога-серпантин среди лесистых круч, театрально подсвеченных лунным прожектором. Древнее зодчество — замки Гондара, стелы Аксума и скальные церкви Лалибелы, а между этими вехами — деревенский быт, хижины «тукуль бет», ночлег-завтрак с видом на пасеку или на пастбище в желтых цветах мескель, пластмассовые стулья на лужайке, осы, пикирующие на остатки вчерашней ынджеры в пряном соусе…
Все эти давние впечатления неожиданно всплыли пару лет назад — во время двухнедельного пребывания в Грузии в прекрасной компании Сергея Гандлевского и Маазы Менгисте. Хрестоматийные виды древних монастырей — Гергети, Джвари, Давид-Гареджа — напомнили мне другую древнюю и высокогорную страну, родину Маазы, где я побывал в 2013 году, взявшись переводить на русский рассказы выдающегося эфиопского писателя Данячоу Уорку.
— Данячоу Уорку? Обожаю. Но вы-то откуда про него знаете? — удивилась Мааза, когда мы с ней только познакомились. Я пустился в подробное повествование о своем путешествии «по следам Данячоу», об эпизодическом общении с его семьей, а заодно об эфиопской теме в русской литературе от Пушкина до Гумилева. — Понятно, — кивнула Мааза. — А я видела робота-Пушкина. Такой вот арт-проект. Воскрешение великого поэта с помощью искусственного интеллекта, что-то в этом роде. Какие-то энтузиасты трудятся над этой хренью уже который год. Тратят кучу денег, совершенствуя технологию. Он у них уже и губами шевелить может, и бровями. Но все-таки… э-э… не вполне живой.
С этого и началась наша дружба. Спасибо Михаилу Йосселю, пригласившему всех нас принять участие в программе «Summer Literary Seminars». В течение двух недель, в перерывах между занятиями, мы всей компанией слонялись по Сололаки, по Бетлеми, по Воронцово и барахолке на Сухом мосту, обедали в «Захар Захарыче», ужинали в безымянном подвальчике на улице Асатиани, переходили с саперави на чачу и, захлестнутые этой волной, выныривали в караоке-баре, где другие участники литературного семинара уже кусали микрофон и орали вразнобой песню Boney M «Daddy Сool». А в четвертом часу утра, когда все расползались по своим апартаментам, неутомимая Мааза садилась проверять сочинения студентов.
Для человека свободной профессии Мааза обладает редкой, почти невероятной дисциплиной. При этом она начисто лишена педантизма, да и вообще человек веселый и легкий в общении. Вся внутренняя работа писателя остается за кадром. Об интенсивности этой работы можно судить лишь по отдельным, обрывочным высказываниям. Как-то в ходе разговора Мааза вскользь упомянула, что некоторое время назад ей пришлось выбросить уже готовую рукопись книги, над которой она корпела в течение двух или трех лет. Когда я попытался расспросить подробнее, она отмахнулась: «Ну, просто я перечитала и поняла, что это очень плохо. Восемьсот страниц полной чуши. Чем пытаться реанимировать, лучше выбросить и начать сначала».
Ей дебютный роман «Лев глядит с высоты» принадлежит к тому разряду произведений, который принято называть historical fiction. Действие разворачивается в Аддис-Абебе в середине семидесятых, когда на смену императорской власти Хайле Селассие приходит кровавый режим «Дерг». В центре повествования — главврач больницы «Тикур Анбесса»[374], его семья и соседи. Один из соседей, молодой человек, выбравший карьеру военного, оказывается приближенным Менгисту Хайле Мариама и получает приказ убить свергнутого императора. Сами Хайле Селассие и Менгисту Хайле Мариам фигурируют в книге в качестве второстепенных, но тщательно выписанных персонажей. События, о которых идет речь, произошли в год рождения Маазы, и уже тот факт, что ей хватило смелости и последовательности взять на себя этот толстовский труд, достоин восхищения. Особенно если учесть, что задолго до нее, уехавшей из страны ребенком (но до сих пор не забывшей, как арестовывали ее деда, члена правительства Хайле Селассие), революцию 1974 года уже описывали именитые романисты Бирхану Зэрихун, Абе Губенья, Нега Мезлекия и другие. Пять лет назад, работая над переводами из Данячоу Уорку, я прочел и эти нашумевшие в свое время книги и теперь могу сказать со знанием дела: книга Маазы не просто не вторична по отношению к своим предшественникам; она — лучшее из всего, что было написано на эту тему, включая трилогию Зэрихуна и «Записки из брюха гиены» Мезлекии.
Вообще, если говорить о современной эфиопской литературе, речь обязательно пойдет о группе сорокалетних писателей, покинувших Эфиопию в раннем возрасте, ныне живущих в Америке и пишущих по-английски, но не только не утративших связь с литературной традицией хабеша, а наоборот — ставших ее наиболее заметными на сегодняшний день представителями. Введите в Гугл фразу «Ethiopian writer», и поисковик тотчас выдаст их имена: Мааза Менгисте, Динау Менгесту, Мети Бирабиро. С Динау я знаком шапочно, зато Мети — моя добрая приятельница (и, как выяснилось, приятельница Маазы); в моей книжке «Ужин для огня» она выведена под именем Деми.
То, что у Мети с Маазой завязались приятельские отношения, наверное, неудивительно (обе — американские писательницы эфиопского происхождения, примерно одного возраста), хотя, вообще говоря, это — полюса. Мааза — профессор Принстона и Нью-Йоркского университета; нежная, хрупкая женщина, изъясняющаяся литературным языком. Мети же — сорвиголова, стереотип свободного художника с сигаретой в зубах, с авторучкой в правой руке и рюмкой (чуть было не написал: «авторюмкой») в левой, с непредсказуемой жизненной траекторией: что ни год, новая страна, новый язык и новая влюбленность — в Бейрут, в Рио-де-Жанейро, в какую-то глухую деревню на границе Руанды и Демократической Республики Конго… За ней не поспеть. В детстве она попала в итальянский лагерь для беженцев из Эфиопии; оттуда их с матерью и старшей сестрой вывезли в Италию. Когда ей было четырнадцать, она решила сменить Италию на Америку и купила билет в Лос-Анджелес, где жили какие-то дальние родственники. Из Лос-Анджелеса уехала в Нью-Йорк, где фактически бомжевала, живя то у одних, то у других знакомых. При этом умудрилась написать книгу и поступить в институт, а после института — в аспирантуру Гарварда. Закончив аспирантуру, она преподавала литературу в тюрьмах и колониях для несовершеннолетних, по году жила в Париже, Мадриде, Мехико, Рио-де-Жанейро, Саудовской Аравии и Восточном Конго; овладела пятью или шестью языками, включая арабский. В последнее время она живет в штате Джорджия, где учится на социального работника.