Через дорогу начинается парк, где представлена местная флора во всем ее пышно-диковинном разнообразии: гревиллея, мелия, плюмерия, берхемия, джакаранда, лаконос, эритрина, ююба, мопане, марула, свинцовое дерево, пробковый дуб, нортамберлендская сосна, родезийский тик… Рядом с парком — сад скульптур. Издали он кажется стандартной приманкой для туристов, но при ближайшем рассмотрении оказывается чем-то еще: таких скульптур мы еще не видели, это не ширпотреб и не фабричная продукция; все, что здесь выставлено, по меньшей мере интересно, а кое-что просто здорово. Курируют эту галерею два брата, Ллойд и Дэвид Мангвенде. Они — сами скульпторы, некоторые из выставленных здесь работ сделаны ими. Вот эту скульптуру ваял Ллойд, а вот эту и вон ту — Дэвид. Они долго водят нас по саду, угощают домашним пивом «чибуку». Дэвид раскуривает косяк и рассказывает о чудесном городе Булавайо, где нам непременно надо побывать. Наступает вечер, нам пора уходить и надо что-то купить у них, поддержать. Мы снова бродим по саду, пытаясь что-нибудь выбрать. Все сделано мастерски, с фантазией, композиционно сложно и неожиданно. Цены по западным меркам смехотворные, но проблема в размерах: в Америку эти массивные скульптуры не увезешь. Наконец мы выбираем четыре скромные статуэтки и договариваемся о цене: семьдесят пять долларов. Но тут обнаруживается, что у меня при себе только пятьдесят (я думал, больше). Принимают ли они кредитные карты? Увы. Тогда я готов взять у них две статуэтки вместо четырех и заплатить за них имеющиеся у меня пятьдесят баксов. Лица наших хозяев омрачаются, Дэвид скручивает еще один косяк. «Знаешь что? — говорит он после некоторой паузы. — Давай так: ты дашь нам свои пятьдесят баксов и возьмешь все четыре статуэтки. А потом пойдешь в продуктовый магазин… вон тот, видишь? Там принимают кредитки. Пойдешь туда и еще на двадцать пять баксов купишь нам что-нибудь поесть. Договорились?»
6. Ливингстон
Замбийская писательница Намвали Серпелл начинает свой роман «Олд-Дрифт» с «ошибки Ливингстона»: дескать, шотландский путешественник открыл будущую Замбию, как Колумб — Америку, по недоразумению, приняв «Грохочущую воду» («Моси ва тунья») за искомый исток Нила. И хотя на самом деле все было совсем не так (экспедиция, приведшая Ливингстона к водопаду Виктория, состоялась в 1855 году, а экспедиция в поисках истоков Нила — в 1866‐м), версия Намвали звучит красиво. Жертвуя исторической достоверностью ради художественного вымысла, она продолжает: после того как взору Ливингстона предстал великий водопад, он потерял свою походную аптечку, в которой хранил, как талисман, пузырек с хинином. Вскоре он умер от малярии. В знак уважения к путешественнику африканцы выпотрошили его труп и зарыли сердце не то под баобабом, не то под деревом мопане, а кишки отправили обратно в Великобританию[394]. Назвав водопад в честь английской королевы, Ливингстон якобы предсказал падение Британской колониальной империи: ведь «Victoria falls» — это еще и фраза, означающая «Виктория падает»!
Такова версия Серпелл, чей роман-эпопея охватывает всю историю Замбии, от Ливингстона до недалекого будущего (действие книги заканчивается в 2023 году), когда в результате скрещивания комаров и дронов в Лусаке возникнет новый вид живых существ, способный поработить человечество. В книге много элементов фантастики, особенно под конец, но самое интересное — реальные исторические события, порой более невероятные, чем авторский вымысел. Например, печально известная космическая программа Замбии, детище революционера Эдварда Нколосо, узревшего в свой домашний телескоп неоспоримые доказательства жизни на Марсе и вознамерившегося отправить в космос семнадцатилетнюю Мату Мвамбву в сопровождении двух котов. В качестве космического корабля Нколосо предложил использовать алюминиевую бочку. Когда репортажи из лаборатории Нколосо стали появляться в западных СМИ, президент Замбии Кеннет Каунда осознал, что его бывший соратник по борьбе, возомнивший себя естествоиспытателем, выставляет их страну на посмешище. Космическую программу поспешно свернули, мотивировав это беременностью афронавтки. Мата Мвамбва так и не отправилась в космос, зато стала, полвека спустя, одним из ключевых персонажей книги «Олд Дрифт».
Дело художника, как заметил в свое время Александр Сопровский, не запечатлять события с максимальной точностью, а, наоборот, очернять и приукрашивать. Что Намвали и делает со свойственной ей изобретательностью. Но даже если бы она попросту констатировала хронику событий, все равно вышло бы интересно: в истории Замбии достаточно «готовой литературы». Чего только стоит история самопровозглашенной царицы-жрицы Элис Леншины и ее синкретической секты «Лумпа», переросшей в политическое движение анархистского толка; их противостояния правительству Кеннета Каунды (чей отец, пастор Давид Каунда, в свое время был духовным наставником Элис) и связанной с этим религиозной истерии, охватившей Замбию в те же годы, когда Нколосо развивал свою космическую программу. Или история замбийского еврейства (не путать с историей зимбабвийского племени лемба, исповедующего иудаизм). Об этом стоило бы написать отдельную книгу.
Ашкеназские евреи из Литвы и Украины прибыли в Баротселенд[395] во второй половине XIX века и были приняты здесь Леваникой, королем народа лози. Король проявил подобающее африканцу радушие и, выслушав речи братьев Эли и Гарри Суссманов о новых торговых путях и возможностях для коммерции, снабдил их лодками, провизией и командой опытных проводников для длительного похода по реке Замбези. Похоже, он не слишком верил в завиральные идеи Суссманов, но боялся обидеть их отказом. Легенда гласит, что, напутствуя проводников, Леваника предостерег: «Если наши гости не вернутся из похода живыми, вам тоже не жить». В последующие годы Суссманы преуспели в самых разных начинаниях, от скотоводства до железнодорожной промышленности. Теперь они были намного богаче короля лози, что, впрочем, не омрачило их добрых отношений с Леваникой. К этому времени Баротселенд уже стал частью Северной Родезии. В начале XX века сюда хлынула целая волна еврейских иммигрантов, спасавшихся от погромов. Считается, что именно благодаря влиянию Суссманов колониальные власти в Северной Родезии проявляли куда больше гуманности, чем в соседних регионах, по отношению не только к евреям, но и к коренному населению.
В 30‐е годы Северная Родезия еще раз послужила убежищем для евреев из Европы. Ни Южная Родезия, ни ЮАР, где африканеры объявили себя союзниками Гитлера, не принимали беженцев. Небольшая группа осела в Кении, но, судя по воспоминаниям Стефани Цвейг, там они тоже были на птичьих правах. И только в Северной Родезии еврейская община чувствовала себя как дома: здесь были синагоги, кошерные лавки, еврейские кладбища. При этом надо заметить, что положение евреев не было уникальным. В разные периоды своей истории эта земля привечала итальянцев, индийцев и других иммигрантов. Похоже, коренные жители — бемба, тонга, лози, чева — всегда отличались открытостью к чужестранцам (недаром здесь похоронено сердце Ливингстона). Человечность, именуемая здесь зулусским словом «убунту», вообще свойственна африканцам. С ней сталкиваешься повсюду, но в некоторых местах она особенно ощутима. Одно из таких мест — Гана; другое — Замбия.
В начале пятидесятых Симон Цукас и другие лидеры еврейской общины приняли активное участие в борьбе за гражданские права африканцев, а позже примкнули к освободительному движению. После того как протекторат Северная Родезия получил независимость и был переименован в Замбию, Цукас занял пост министра в правительстве Кеннета Каунды. Обо всем этом можно узнать в Ливингстонском еврейском музее. Мы попали туда за десять минут до закрытия, но смотрители, двое пожилых африканцев, отнеслись к нам с той же трогательной заботой, с какой король Леваника принимал братьев Суссман. «Вы евреи?» — поинтересовался один из смотрителей. И, получив утвердительный ответ, заключил: «Тогда вам надо все здесь как следует осмотреть. Мы никуда не спешим». После чего в течение часа водил нас по музею, а затем повел в железнодорожный музей, соседствующий с еврейским, и рассказывал о том, как ва-Суссман[396] строил железные дороги.
Есть в этом городе и краеведческий музей, названный, как и сам город, в честь того, кто здесь страдал, кто здесь любил и сердце здесь похоронил. Музей Давида Ливингстона. Вопреки моим ожиданиям, о самом путешественнике — его жизни, дружбе с африканцами и так далее — в музее нет ничего. Зато есть много муляжных фигур первобытных пращуров и ископаемых видов животных, много занимательной антропологии, зоологии, ботаники, а также история освободительного движения, жизнеописание Кеннета Каунды, вырезки из старых газет и прочие свидетельства минувшей эпохи… Словом, сборная солянка. Все экспонаты сопровождаются табличками с длинными объяснениями, потрясающими по своей назидательной прямолинейности и напоминающими учебники для начальных классов советской школы. Особенно впечатляет та часть экспозиции, где «наша деревня» противопоставляется «их городу». «Наша деревня, — гласит табличка, — это наш дом. Этот дом открыт для всех. Типичная деревня состоит из нескольких кланов. Каждому клану или семейству принадлежит группа хижин. Несколько деревень составляют вождество. Наша деревня — это наше культурное наследие, существующее испокон веков и потому способное устоять против любых социальных изменений. Это система взаимопомощи, благодаря которой наши предки выживали в самых неблагоприятных обстоятельствах. Для того чтобы выжить, они должны были освоить много ремесел. Они были искусны в плетении корзин и гончарном деле, в резьбе по дереву и работе с металлом. К несчастью, в наши дни кустарные промыслы все больше вытесняются фабричной продукцией. И хотя в нашей деревне всем хорошо живется, многие молодые люди мечтают уехать в город, где, как им кажется, и