Я не стал спорить с мнением моего спутника, которое он высказал как дипломат, а не как экономист. Было слишком очевидно, что ему трудно касаться подлинных причин застойности местной деревни. Эти причины имели политический характер, вокруг них велись жгучие споры, причем часто под вопрос ставилось само отношение тогдашнего правительства республики к крестьянству. Никто из участников полемики не сбрасывал со счетов влияния, действительно серьезного, традиционных верований на быт деревни, но были крайне редки и утверждения вроде тех, что я услышал от сопровождавшего меня дипломата-экономиста. Нет, малагасийский крестьянин отнюдь не равнодушен к прогрессу.
От Анцирабе, тихого провинциального городка, славящегося своими минеральными источниками, к деревне Сахациху вела пыльная проселочная дорога, становящаяся непроезжей после первого же дождя. Она извивалась по склонам уходящих за горизонт холмов. Невысокие деревья были видны только у далеко разбросанных по степи крестьянских домов под крутыми черепичными крышами. Там, где дождевые потоки смыли травяной покров, проступала багровая, словно запекшаяся кровь, земля. Холмы казались израненными, да они и были изранены эрозией — непрекращающимся натиском дождей и ветра.
Кое-где у дороги встречались небольшие стада коров — мелких, худых, с неожиданно массивными, широко раскинутыми рогами. Один из пастухов жестом руки остановил пас и, подойдя к машине, попросил у шофера воды. Его черное от загара, все в глубоких морщинах лицо было полузакрыто полями соломенной шляпы.
— Чье стадо он пасет? — спросил я через шофера.
— Свое, — не без гордости ответил пастух.
— Сколько же голов в его стаде?
— Шесть быков и тринадцать коров.
Мне вспомнилось, что говорил мне в Антананариву знакомый агроном. Он жаловался, что крестьянский скот малопродуктивен:
— Его содержат не потому, что молоко коров будет продано, а на быках можно пахать и боронить. И молока крестьянин не продает, и плуга с бороной не знает. Скот в его глазах ценен сам по себе, как символ зажиточности, богатства.
Со сходной картиной мне довелось несколькими годами раньше столкнуться в Гвинее среди скотоводов фульбе плато Фута-Джаллона. Но там положение резко изменилось, как только крестьянин получил возможность с выгодой продавать своих быков. Еще в колониальные годы местные мясо и молоко появились на городских рынках, а когда цена была невыгодна, стада контрабандой перегонялись в соседнее Сьерра-Леоне.
Я попросил шофера узнать у пастуха, куда он гонит стадо. Водитель перевел, что крестьянин надеется продать двух коров на мясо в Анцирабе. Видимо, мой антананаривский собеседник не был полностью прав. А вскоре я получил и еще одно подтверждение того, что его взгляды устаревают. В деревушке Сахациху я увидел крестьян, пашущих на быках.
Сахациху трудно назвать деревней. Скорее это место, где сходятся тропинки, бегущие от одной крестьянской усадьбы к другой. Дома широко разбросаны по округе. На небольших полях выращиваются рис, арахис. К каждому дому жмутся фруктовые деревья.
Таких деревушек сотни на горном плато Центрального Мадагаскара. Одни из них беднее, другие богаче, но в общем они словно повторяют друг друга, будучи застроены одинаковыми, сходными до мелких деталей домами и окружены тем же самым холмистым пейзажем в пестрых пятнах крохотных рисовых полей. Леса здесь давно сведены, чтобы освободить землю под пастбища скоту, и выжженная солнцем голая степь зеленеет лишь в глубине долин, где десятки запруд задерживают идущую на орошение воду ручьев и речушек.
Многие на Мадагаскаре задумываются над тем, как улучшить жизнь населения таких деревень. В Сахациху крестьяне сами нашли выход из порочного круга нужды и технической отсталости. Около 30 семей деревни образовали кооператив.
Мне довелось встретиться с председателем этого кооператива Жозефом Расулуфувелу. Невысокого роста, загорелый до угольной черноты, с крепкими, мозолистыми руками, он только европейским костюмом отличался от окружавших его крестьян. Он рассказал, что кооператив пока что остается сбытовым — крестьяне сдают урожай риса, а кооператив организует его вывоз и продажу скупщикам. Кроме того, создано коллективное поле, урожай с которого идет как на оплату различных административных расходов кооператива, так и на покрытие налогов.
Но, главное, объединение позволило деревне приобрести быков и некоторый сельскохозяйственный инвентарь. Организация французских трудящихся «Французская народная помощь» предоставляла кооперативу средства, на которые были куплены несколько плугов. Это было большое подспорье для крестьян.
Председатель показал мне длинную прямую жердь с острой овальной лопаточкой на конце.
— Такой мотыгой и сегодня обрабатываются почти все поля на Мадагаскаре, — пояснил он. — Но много ли ею сделаешь? А плуг умножил наши силы.
Деревня ждала дождей, и полевые работы уже начались. Горбатый бык зебу неторопливо тянул плуг, оставляя позади красную полосу взрезанной земли. Председатель нагнулся, взял в руку комок земли, раздавил. Потом, повернувшись ко мне, сказал:
— Скоро начнем сев. Дожди близко.
Такие кооперативы постепенно становились всё более популярными на Мадагаскаре. Они возникали буквально по всему острову. Какая-то их часть вскоре распадалась, наталкиваясь на различные трудности как экономического, так и административного порядка, но остальные крепли, медленно, но упорно расширяя сферу деятельности.
Деревня буквально с напряжением всех сил рвалась из тенет вековой нужды, и ее величайшая беда была в том, что на острове сохранялось влияние сложившегося еще в колониальные годы своеобразного блока крупных торговых компаний и тысяч мелких посредников — ростовщиков и скупщиков. С помощью хитроумной системы цен они разоряли крестьянина, лишали его средств, необходимых для обновления хозяйства.
Интересные поиски решения проблем деревни мне довелось наблюдать на западном побережье Мадагаскара — в городе Мурундаве.
Трудно сразу определить, в чем секрет обаяния этого тихого, провинциального городка. Он и в бескрайней голубизне Мозамбикского пролива, на берегу которого расположился этот небольшой порт, и в зелени деревьев, окружающих едва ли не каждый дом, и в пестроте цветущих за изгородями кустарников, и в дружественной, спокойной приветливости жителей. На снежно-белых песчаных дюнах, словно большие черные рыбы, лежат узкие рыбацкие лодки — пироги. На улицах мало прохожих и еще меньше машин. Воздух сухой, раскаленный, как редко бывает в приморских африканских городах, обычно душных и влажных. Может быть, именно сухость воздуха делала здесь все краски особенно интенсивными, особенно яркими. А лучи солнца, как в зеркале отражались и в словно лакированной листве кокосовых пальм, и в песках побережья, и в железных крышах невысоких городских домов.
Одной из самых интересных оказалась в Мурундаве встреча с директором местного синдиката коммун. Это был еще молодой, но хорошо знающий свое дело, очень энергичный специалист. Мы встретились в его офисе, одноэтажном здании, занятом административными службами синдиката. Единственным украшением директорского кабинета были многочисленные схемы, диаграммы и карты.
— Что такое наш синдикат? — начал директор свой рассказ. — Проще всего можно определить его как экономическую организацию коммун — низовых органов местного самоуправления области. В отдельности они слабы, но если объединить их ресурсы, подчинить их деятельность единому плану, то тогда, как мы считаем, они могли бы стать рычагом для подъема всей хозяйственной жизни провинции.
— Мы преследовали помимо экономических и социальные цели, — уточнил директор. — Нас беспокоил рост безработицы в Мурундаве. Кроме того, мы хотели облегчить участь крестьян. И в известной степени нам это удалось.
Вместе мы осмотрели мастерские, где синдикат ремонтирует свою технику, цех по сушке земляного ореха, складские помещения, находящиеся в городе магазин и ресторан синдиката, построенные им жилые дома. Директор рассказал также, что вскоре будет закончено сооружение крупной бойни и холодильника. Недалеко от города заложена плантация цитрусовых, которая после завершения всех работ займет площадь в 50 тысяч гектаров.
— Эта плантация будет крупнейшей на острове, а возможно, и на всем Африканском континенте, — с гордостью заметил директор. Одним словом, синдикат действовал энергично, дело велось с размахом. Свыше тысячи человек получили работу после его создания, что для города с сорокатысячным населением, как Мурундава, не мало.
— А каким образом ваша деятельность сказывается на положении в деревне? — спросил я, когда после довольно долгой поездки мы вернулись в директорский кабинет.
Директор подошел к полке, на которой стояли большие стеклянные банки с образцами выращиваемых в округе сельскохозяйственных культур.
Взяв в руки банку, наполненную белыми бобами, он сказал:
— Это капская фасоль. Правительство предоставило нам монополию на ее скупку. Но в то же время мы, конкурируя с частными фирмами, закупаем у крестьян арахис, бобы, различные овощи. Раньше фирмы диктовали крестьянину свои цены, а теперь они вынуждены учитывать цену, которую предлагает синдикат. Мы со своей стороны стремимся к тому, чтобы наша закупочная деятельность не ущемляла интересов земледельца. Очень важна и производственная сторона нашей работы. В различных коммунах мы имеем поля, на которых сами выращиваем те же культуры, что и окрестные деревни, но на основе современных агротехнических методов. Крестьяне наблюдают, учатся, заимствуют.
Было около полудня, когда я вылетел из Мурундавы в Антананариву. Самолет летел невысоко, и было хорошо видно, как менялся сам облик земли там, внизу. Сначала тянулись леса, в зелени которых резко выделялись массивные серые колонны баобабов с голыми, лишенными листвы кронами. Но вот от земли поднялась невысокая гряда красных холмов и лес исчез. Вернее, он оставался только на восточных, открытых влажным, дующим с Индийского океана ветрам склонах. А дальше под крыльями самолета были различимы лишь новые и новые гряды бегущих с севера на юг невысоких гор с лысыми верхушками и разделенных глубокими долинами. Редко-редко мелькали деревушки, и только вблизи столицы стали гуще поселения, вновь появились зеленые оазисы рощ; можно было видеть лоскутки обрабатываемых полей.