Намечая поездку в Канкату, я надеялся, что она позволит мне точнее представить, как происходит вытеснение архаичных поверий новыми религиозными взглядами. Однако не менее интересным было и увидеть человека, который своей деятельностью придал конкретную форму и организованное начало будоражащим крестьянскую мысль стихийным процессам. Какая внутренняя сила, какие качества характера позволили ему встать во главе нового движения? Воображение невольно вызвало в памяти могучие фигуры библейских пророков.
Мы ехали уже минут сорок, как вдруг шофер резко затормозил. Посмотрев в его сторону, я увидел, что он разговаривает со стоящим у обочины дороги человеком в белой рясе со стальным распятием на груди.
— Это Маланда, — шепнул мне на ухо чиновник. Я не успел его разглядеть, машина снова рванулась вперед. Говоривший с Маландой шофер повернулся ко мне.
— Пророк примет вас, — сказал он.
Через несколько минут мы въехали в Канкату и остановились на большой, пыльной, выбитой тысячами ног площадке. Справа и слева были видны тянувшиеся от дороги вниз два длинных навеса, под которыми — кто на циновках, а кто и прямо на земле — расположились люди. Много было женщин, причем едва ли не большинство с детьми. Мужчин было заметно меньше.
Деревня построена на довольно крутом песчаном склоне холма, и, выйдя из машины, мы пошли вниз, к видневшемуся невдалеке высокому частоколу. Сопровождавший меня чиновник куда-то ушел, но вскоре появился вновь вместе с одетым по-европейски молодым человеком, который до возвращения Маланды вызвался показать места богослужений. По его сигналу нам открыли калитку и пропустили за изгородь.
Я с любопытством огляделся по сторонам. Справа и слева от калитки, у самого частокола стояли два длинных, сколоченных из жердей сарая с крышами из пальмового листа. Несколькими метрами ниже я увидел цементированную площадку под высоким навесом. Здесь обычно и происходили богослужения. К выбеленной торцовой стороне всего сооружения был прикреплен многометровый странной формы крест, в котором совмещалось распятие с крестом св. Антония. Он был выкрашен в красный цвет. Сбоку перед алтарем был установлен еще один опять-таки красный, крест, перекладина которого была сдвинута вправо так, что своим очертанием он напоминал громадную букву «г». Бывший с нами молодой человек пояснил, что за этот крест больной, ждущий от Маланды исцеления, держится рукой и смотрит вверх, на распятие, пока «пророк» читает молитву.
В это время нас позвали к Маланде.
Он ждал нас у своего дома, такой же глинобитной мазанки, как и соседние крестьянские жилища, только крупнее. Край соломенной крыши спускался к самой земле и был полукругом обрезан над ведущей в дом дверью. У стены, на земле стояли десятки пузырьков и бутылок — с медикаментами, как мне позднее объяснили. Нам вынесли стулья. Только увидев, что мы сели, сел в плетеное белое кресло и Маланда.
Теперь я мог хорошо рассмотреть этого человека. Нет, в его облике не было ничего от величественных образов Микеланджело. Он был высокого роста, сухощав. В густых, коротко остриженных волосах блестела седина, седыми были и пышные, щеткой подстриженные усы. Держался он совершенно свободно, с большим достоинством. Меня поразил его взгляд: умный, проницательный и одновременно детски чистый.
Мне вспомнилось все, что я слышал о Маланде в Браззавиле. Это было немного. Точная дата его рождения неизвестна, даже год его появления на свет — 1910-й определен весьма приблизительно. Когда Маланде было около десяти лет, он прошел обряд крещения и получил имя Виктора. Канката — родная его деревня. Школы здесь не было, и начальное образование он смог получить лишь после того, как поехал в Леопольдвиль на заработки. Там он поступил в вечернюю школу с преподаванием на лингала. Сначала Маланда работал в мастерской одного европейца в качестве резчика по дереву, но потом занялся огородничеством, которое обеспечивало его средствами к существованию.
За те годы, что Маланда провел в Леопольдвиле, он привлек к себе внимание католических священников. Французская исследовательница Жанна-Франсуаза Венсен, собравшая довольно Подробные сведения об этом периоде жизни будущего «пророка», отметила, что он выделялся среди верующих своей набожностью. Он не пил и не курил. Сам он рассказывал, что в те годы ежедневно причащался и слушал обедню. Некоторое время Маланда принимал участие в движении Мукунгуна, возникшем для борьбы с влиянием колдунов и знахарей, но потом отошел от него.
— Это движение было организовано колдунами для борьбы против своих соперников, — позднее объяснял он французской исследовательнице свое решение.
Начало моего разговора с Маландой ознаменовалось небольшим, но довольно характерным эпизодом. Приехавший со мной из Браззавиля журналист заговорил с пророком по-французски, объясняя, кто я и зачем ищу с ним встречи. Маланда в ответ резко спросил у него, почему он, сам лари, не говорит с другими лари на родном языке? Знакомый мой чрезвычайно смутился. Дальнейшая беседа шла на племенном диалекте Маланды, хотя он хорошо понимал французский и хорошо на нем изъяснялся. Лари — ветвь народа баконго.
На мои вопросы Маланда отвечал сразу, без долгих раздумий или колебаний, оставляя впечатление полной искренности.
— Что побудило вас заняться проповедничеством и исцелениями?
— Внушение бога.
— Почему вы избрали столь уединенное место для своей деятельности?
— Оно было мне указано господом.
— Покидаете ли вы временами деревню?
— Никогда.
Здесь в наш разговор вмешался один из сопровождавших Маланду учеников и пояснил, что по стране бродят десятки лжепророков. Если Маланда покинет родную деревню, его могут спутать с одним из этих шарлатанов.
— Есть ли у вас ученики и последователи? — продолжал я задавать вопросы.
— Есть.
— Есть ли у вас семья?
— Да, у меня двое детей.
Маланда говорил спокойно, без малейшего раздражения. Было очевидно, что он слепо верит сам и в божественное внушение и в свою избранность. Конечно, эта убежденность не могла не привлекать к нему верующих. К тому же его проповедь, как я вскоре убедился, выполняла важную социальную функцию.
В середине разговора нас прервали. Кто-то из верующих хотел видеть «пророка». Но прежде чем он нас оставил, я задал еще один вопрос:
— Чего вы хотите достичь своей проповедью?
Ответ был лаконичен:
— Освободить людей от зла.
И снова в беседу вмешался один из учеников Маланды. Он начал рассказывать, что в прежние времена страх молодежи перед колдунами, перед ворожбой был так велик, что она бежала из деревень, пряталась от колдунов в городах. Маланда освобождает людей от этого страха. Люди приходят к нему со всей страны, и Маланда защищает их от зла. Он их и излечивает, если они больны. Ведь болезнь порождена злом, за которым скрываются колдуны.
«Независимо от того, в каком направлении действует ворожба, она всегда остается способом закрепления статус-кво, методом выражения традиционного неравенства и средством противодействия возникновению новых неравенств», — писал в своей работе «Обычай и преступление в первобытном обществе» выдающийся английский антрополог Бронислав Малиновский. Мне пришли на память эти слова, когда я слушал объяснения ученика Виктора Маланды.
Во время поездки по стране я видел, что конголезское общество переживает период бурной ломки традиционного жизненного уклада, традиционных отношений. Видимо, в этой обстановке консервативные, стремящиеся сохранить былые порядки группы использовали древние верования в магию, в силу колдуна, ворожеи для того, чтобы не допустить перехода власти из их рук в руки молодого поколения, которое восставало против авторитета стариков, против общинной кабалы, душившей личную предприимчивость и инициативу. В этой своеобразной атмосфере проповедь Маланды вырывала почву из-под ног традиционалистских элементов. Колдун, этот носитель древней религиозной идеологии, утрачивал свое влияние.
Пока Маланда был занят, я в сопровождении его ученика побывал в сараях, где на деревянных помостах были свалены фетиши, принесенные сюда ищущими исцеления верующими. Здесь были шкурки мелких хищных животных. Мне объяснили, что с их помощью колдуны превращают спящего человека в соответствующего зверя, и тот опустошает курятник соседа. Лежали кучки могильной земли. По словам моего сопровождающего, она служит для того, чтобы вызывать души предков. На одном из помостов я видел ритуальные ножи самой причудливой формы — в виде птицы, почти полного круга с острием в середине, похожие на полумесяц. Мне заметили, что, отдавая этот нож, вождь отказывался от своей мистической силы. Фетишами были браслеты из мелких бус, с помощью которых женщины охраняли себя во время беременности от сглаза. Я видел коробочки из коры, содержащие охру или мел, растертые в порошок. В одной корзине лежали камни. Как мне сказали, они принесены из области Куилу, где нет ни мела, ни охры. В небольшом ящичке я обнаружил десяток мелких деревянных фигурок, которые назывались «муджири» — «лихорадка». Они защищали от малярии. Много собрано в этих сараях и различных народных музыкальных инструментов.
Как видно, фетишем мог быть буквально любой предмет. Но что же придавало им зловещую или, напротив, спасительную силу в глазах крестьян?
Исследования местных религий показали, что через фетиши проявлялось влияние предков. Первоначально они служили главным образом для защиты от болезней, несчастий, но опытный колдун с помощью специальных снадобий мог наделить фетиш и способностью причинять людям зло. Вера в фетиши, выраставшая из культа предков, сосуществовала с верой в колдуна, в чародея. Если вспомнить их консервативную социальную роль, то не удивительно, что в крестьянстве тяга к перестройке жизненного уклада, общественных отношений сопровождалась стремлением избавиться от их магических влияний, тормозивших обновление деревни.
— Та (отец) Маланда требует от верующих, чтобы они отдавали ему фетиши, — говорил мне его ученик. — Он берет на себя и защиту от колдунов и исцеление — все, что верующий ждал от фетиша.