Таким образом, и представления о бездетности как общественном позоре, и обращения к предкам за помощью, и очищение как средство защиты от беды — все это звенья типичной для предклассового общества системы истолкования окружающего мира, системы последовательной и стройной. Когда в нее пристально всматриваешься, то отдельные ее части так же хорошо сочетаются, как элементы головоломки, решение которой найдено.
Мысль человека архаичного общества настойчиво стремилась к ясности, к последовательности в объяснении мира, но на результатах этих усилий не могла не сказаться ограниченность опыта, знаний. Само горячее стремление упорядочить свои представления о мире толкало его сознание на путь создания гигантских, охватывающих вселенную конструкций, которые в мнении общества выглядели столь же реальными, как сама действительность, хотя в свете наших знаний кажутся чудовищным нагромождением фантастических деталей, мифических картин. Архаичное сознание, познавая действительность, одновременно создавало свой воображаемый мир, и акт познания был вместе с тем актом творения.
Из какого материала строился человеком образ окружающего мира? Его сознание своеобразно классифицировало, группировало накопленное. Признаки, по которым шло сближение отдельных понятий, целиком определялись общественным — и исторически напластовавшимся и повседневным практическим — опытом; на них сказывались в то же время уже сложившиеся, ставшие традиционными представления. В конечном счете в архаичном сознании даже весьма отвлеченные понятия и представления воплощались в предельно конкретной, как правило, форме.
В частности, это своеобразное противоречие архаичного сознания ярко обнаружилось в народном искусстве. В Африке — с особой силой. Мне кажется выразительным один пример — ашантийские куколки акуаба из Центральной Ганы. Это образец геометрической обобщенности в искусстве — плоский диск головы венчает конусообразное тело, крестообразно пересеченное узким тонким цилиндром двух рук. А вместе с тем этот символ богини плодородия обычно украшен отдельными, весьма конкретными и реальными деталями: на диске лица различимы племенные шрамы, к нему прикреплены серьги вроде тех, что носят ашантийские женщины. На конусообразное тело может быть надето платье — точная копия настоящего.
Контраст между предельной обобщенностью целого и опять-таки предельной достоверностью подробностей разителен!
Но вернемся к тому, как архаичное общество систематизировало накопленные им знания. Вновь бросаются в глаза известная двойственность, внутренняя противоречивость работы мысли в этом направлении. С одной стороны, в ней отражался властный волюнтаризм архаичного сознания, которое пыталось подчинить действительность собственным законам, своей воле. А с другой — эта систематизация опиралась на представления о реально существующих в природе отношениях и связях, причем именно ограниченность этих знаний питала характерный для архаичного мышления волюнтаризм.
В детских сказках о льве — царе зверей, о хитрой лисе, о робком зайце далеким эхом звучат усилия архаичного сознания классифицировать и, следовательно, осмыслить действительность. Одним из первых шагов в этом направлении и было перенесение представлений общества о самом себе на внешний мир, на природу. При этом не один мир зверей приобретал явственный отпечаток существовавших в обществе социальных отношений, но и растения, и рыбы, и птицы. Они начинали говорить человеческим голосом, жить по человеческим законам и через века захватили детское воображение. Однако то, что потом станет сказкой, долгие столетия во многом определяло отношения человека и природы, человека и общества.
Растения, которые выращивались в африканской деревне, делились на «мужские» и «женские», причем крестьянин вносил в растительный мир известную иерархию. На вершине этой лестницы находились в Западной Африке орехи кола, на низшей — различные овощи, которые выращивались женщинами рядом с домом. И эта классификация не была чем-то отвлеченным. От нее в значительной степени зависела система разделения труда в африканском крестьянстве, а в некоторой степени и система распределения урожая. Одни культуры могли выращиваться только женщинами, другие, напротив, исключительно мужчинами.
Когда в Лесной Гвинее, гористой, удаленной от крупных экономических центров области, появились в первые послевоенные годы приносящие некоторый доход посадки кофейного куста, то женщины края увидели в этой культуре средство обеспечить себе некоторую экономическую независимость. Кофейный куст, новый в этих местах, не был «охвачен» древней классификацией сельскохозяйственных растений, и потому с ним не было связано каких-либо запретов. Женщины поэтому могли возделывать кофейные плантации без опасения репрессий со стороны племенной общины. Они могли оставлять себе и доход, полученный от продажи сбора кофейных зерен.
Параллельно с этой системой существовала и другая — основывающаяся на движении луны и солнца. Скотоводы фульбе Западного Судана разделяли растения на группы в зависимости от дня недели и восьми пространственных направлений.
«Растения можно собирать по различным признакам, — писали малийский ученый Ампате Ба и французская исследовательница Жермена Дитерлен. — Кора, корень, листва или плоды должны быть сняты в зависимости от дня лунного месяца, которому соответствует данное растение, и взывая к ларам — духам — хранителям стад, которые связаны с движением месяца и положением солнца. Поэтому жрец силатиги, давая свои указания, скажет примерно следующее: „Чтобы совершить это дело, ты возьмешь листок не имеющего коры колючего вьюнка. Ты это сделаешь в такой день, когда солнце будет находиться в таком-то положении, глядя в таком-то направлении и взывая к такому-то лару“».
Какие еще признаки служили основой для систематизации? Пожалуй, один из главных — это внешнее сходство. Похожие предметы считались наделенными одинаковыми свойствами и потому объединялись сознанием.
Идея, что внешне сходные предметы обладают и внутренним сходством, даже некоторым сродством, оказалась чрезвычайно плодотворной. В архаичном обществе крайне широко распространилось убеждение, что между предметами с общими чертами существует некая глубинная связь, причем, влияя на один предмет, можно оказывать воздействие и на другой, хотя бы он и находился где-то далеко. И этот вывод был очень важен. Он давал человеку — пусть обманчивое — ощущение силы перед лицом природы. В собственных глазах он становился властелином мира — чувство, без которого ему трудно было бы пересечь ожидающие его впереди века слабости и рабства.
Сила слова
Можно сказать, что в известных пределах архаичное сознание исходило из принципа, что форма определяет, активно влияет на содержание. Выразительные проявления этой черты архаичного мировоззрения можно было наблюдать у костров, в которые во многих африканских странах миссионеры бросали маски и деревянные идолы. Ведь если церковники раздували их пламя скорее из административного рвения, то африканцы иной раз смотрели на происходящее с искренним ужасом: им казалось, что они на пороге гибели.
С этим кругом представлений связана и вера во власть слова, в заговор. Владелец одного из книжных магазинов Аккры рассказывал мне, что среди его покупателей большим спросом пользовались поступающие главным образом из Индии книги с магическими рецептами способов разбогатеть, завоевать любовь женщины или уважение окружающих. В районах, где сильно влияние ислама, марабуты изготовляли талисманы, защищающие от болезней, от заговора, от других несчастий. Талисман представлял собой кожаную коробочку, в которую вкладывался листок бумаги с написанной на нем фразой из Корана.
Уровень общественных знаний был таков, что человеку было нетрудно поверить, будто бы в окружающей его природе словно распылены собственно человеческие качества. Прежде всего жизненное начало, но также интеллектуальные и душевные свойства людей. И не только в сказках звери вдруг начинали говорить человеческим голосом, из яиц страуса появлялись прекрасные девушки, а крокодил спасал заблудившегося юношу. Долгие годы в Африке существовали тайные общества людей-леопардов. Те, кто допускался в эти союзы, верили, что они действительно способны к перевоплощению. Столь же распространенным было убеждение и в возможности зверей принимать человеческий образ.
В конечном счете эти представления отвечали определенному кругу идей, которые никогда не были сформулированы в отвлеченной форме, но тем не менее были известны каждому. Ими было пронизано все миропонимание архаичного общества, и они оказывали влияние на все поведение человека.
Эти идеи складывались в процессе классификации и систематизации обществом окружающих предметов и явлений, то есть в ходе своеобразного упорядочения действительности и ее познания. И характерно, что, сближая между собой отдельные явления и предметы, архаичное сознание как обнаруживало реально существующие между ними связи и отношения, так и навязывало им связи совершенно произвольные. В этом, как кажется, заключалась одна из противоречивых особенностей самого процесса познания, который вел и к открытию подлинных тайн природы и одновременно к созданию фантастических образов мира, самого общества.
К. Леви-Строс, анализируя стремление человека к познанию мира, задумывался над вопросом, как объяснить тысячелетия застоя в сфере накопления обществом объективных знаний. Пытаясь дать свое решение этой загадки, он писал: «Человек эпохи неолита или предыстории… наследует давнюю научную традицию; однако если разум, который вдохновлял его самого, как раньше его предшественников, оставался таким же, как у современного человека, то как объяснить, что он остановился и тысячелетия застоя разделяют неолитическую революцию и современную науку?»
Далее французский ученый писал, что сама природа допускала два пути ее научного познания. По его словам, один из путей близок к интуиции, он основывался на прямом восприятии и воображении. Второй же метод познания был далек от интуиции. Неолитическая революция, выразившаяся в создании сельского хозяйства и керамики, была подготовлена научным мышлением первого типа. Напротив, современная наука зиждется на втором методе познания.