– Что же теперь будет? Надо что-то с ней делать. Может быть, обсудить? – спрашивал Федя.
– Можно и обсудить, – согласился Мартьян. – Только это и без тебя сделают. А вот что, Федя: повесь-ка ее в конторе на стенд, чуть пониже доски Почета. Завтра люди придут на работу, прочтут и обсудят…
Мартьян не вытерпел – безудержно захохотал на всю веранду. Сквозь смех решительно проговорил:
– Нет. Теперь я отсюда не уеду.
Агафон, читая газету, всеми силами старался сдержать волнение. Он никак не ожидал, что так скоро напечатают его критику.
– А удобно ли будет, Мартьян Савельевич? – колебался Федя. – Может, все же…
– Ты комсомольский вожак и делай, как тебе советуют, – сказал Мартьян. – Это же такой случай! А кстати, вот Агафон Андриянович, ваш шеф от парткома. Думаю, возражать не станет, – посматривая на Агафона, добавил Голубенков.
– Я не возражаю, – не отрываясь от газеты, ответил Агафон, представляя себе, как увидит и взбесится Роман Спиглазов.
– А дама-то вроде похожа… – заговорил было Федя.
– Похожа сама на себя, и гадать тут нечего, – резко прервал его Мартьян. Ему стало стыдно, но ничего поделать было нельзя. Весь поселок знал, как она разъезжала со Спиглазовым по бахчам.
– Как раз все твои мысли о неправильном использовании транспорта подмечены, – обращаясь к Агафону, проговорил Мартьян.
– Даже больше того…
Агафону было очень неприятно скрываться за вымышленным именем. Это походило на трусость. Хотел вначале тут же признаться Мартьяну в своем авторстве, но не решился. Понял, что безымянную даму Спиглазова приняли за Варвару. «А я и не знал, что наговоры окажутся правдой. Хорошо еще, что в фельетоне она безымянная…» – смущенно подумал он и ушел из дому.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Все дальнейшие события разыгрались на следующее утро в конторе. Федя выставил заметку на видном месте, а Даша – любительница таких карикатур – для большей привлекательности обвела столбец коричневой тушью. Любуясь, она восторженно, чтобы поддразнить Федю, говорила:
– Ну прямо прелесть этот Амирханов! Не то что наши некоторые активисты… Прямо расцеловала бы этого Амирханова. Такой умный и смелый!..
– Не знаю еще, что из этого выйдет, – не обращая внимания на подковырки своей подружки, отвечал Федя.
Утром первой, кто увидел газету, была секретарша Мария Петровна. Прочитав заметку, она ойкнула и схватилась за сердце. Потом стали приходить остальные сотрудники, появились шоферы, механики, зоотехники, чабаны. Они на разные лады комментировали статью и карикатуру, сопровождая обсуждение разными остротами и хохотом.
– А початки-то зачем у козленков в зубах? – спросил кто-то.
– Не видишь, машина пустая, ну и догоняют грузовичок, чтобы в кузов положить.
Мария Петровна пыталась увещевать комментаторов, оттереть их от стенда, выпроводить куда-нибудь и даже обратилась за содействием к появившемуся Агафону. Улыбнувшись, он только развел руками:
– А что я с ними поделаю? Уж если вывесили, значит, все должны прочесть.
– Разве можно было такую срамоту вывешивать? – нервно вороша на столе бумаги, сказала Мария Петровна.
– Почему же срамота?
– Ужас! Дама какая-то… Ни стыда, ни совести! – прижимая ладони к вискам, возмущалась она.
– У газеты нет совести или у дамы? – спросил Агафон.
– Да ну вас всех! Неужели вам нравится этот скандальчик на всю область? Роман Николаевич – женатый человек…
– Вот с женой и нужно бы на бахчи ездить, – посмеиваясь, сказал кто-то из шоферов.
– Что за галдеж? – спросил у секретарши вошедший Спиглазов.
Читатели сразу притихли и замолчали. Сторонясь, нарочно приоткрыли стенд для более удобного обозрения.
Роман Николаевич даже не взглянул на щиток; униженно и неловко улыбнувшись, прошел в кабинет. Он уже знал, читал заметку и теперь поджидал Соколова, чтобы переговорить с ним, обсудить событие.
– Кто мог написать такой пасквиль? – спросил он у прибывшего Соколова.
– Ума не приложу, кто бы мог это сделать! – пожимая плечами, ответил Соколов. Заметка ему тоже не понравилась, особенно упрек партийной организации, которую он временно возглавлял.
– Когда у нас последний раз были газетчики? – спросил Спиглазов, бегая по кабинету из угла в угол.
– После того писателя вроде бы никого не было, – припоминая, сказал Соколов. – А может, он и тиснул?
– Не поверю, чтобы такой порядочный человек мог так оскорбительно писать о людях, принявших его как друга.
– Кто его знает, – усомнился Соколов. – Он тоже на наших грузовичках в грязи загорал у Черной речки. Один раз трактором вытаскивали…
– Постой! – останавливаясь перед Соколовым, выкрикнул Роман. – Я, кажется, кое-что начинаю соображать…
– Припомнил кого-нибудь?
– Думаю, что это новенький бухгалтер! – злобно и торжествующе заявил Спиглазов. По знакомому обороту речи в заметке он интуитивно понял, что попал на верный след.
– Не может этого быть, – возразил Соколов.
– А я говорю – он, – настаивал Спиглазов. – Все факты взяты из его докладной записки.
– Какой такой записки? – спросил Соколов.
– Писал он мне, да не знаю, куда я ее задевал, – торопливо роясь в столе, проговорил Спиглазов. – Кажется, изорвал, дурак! Ну ладно, мы его сейчас вызовем и спросим…
– Этого ж нельзя делать, Роман Николаевич, – возразил Соколов.
– Почему? – удивился Спиглазов.
– Потому, это ж будет похоже на расправу с рабкором. А может, вовсе и не он. Тогда совсем получится черт знает что!
– Я ручаюсь, что он!
– Ну, предположим… Да ты сядь, не кипятись.
Теперь уже Соколову не нравилась озлобленность Спиглазова и вообще его поведение во всем этом деле. Погладив влажный лоб, он продолжал:
– В сущности, ежли разобраться по-честному, по-партийному, фактики-то соответствуют действительности.
– Ну, знаешь!.. – возмутился Спиглазов.
– Тут и знать нечего: используем машины хуже некуда.
– Значит, меня смешали с грязью, сплетню сделали общественным мнением, и ты считаешь – правильно? – презрительно, с трясущимися губами спросил Спиглазов.
– Видишь, какое дело, Роман, – после длительного размышления начал Соколов. – Я ведь тебя насчет «сплетен»-то предупреждал. Помнишь?
Спиглазов опустил голову и ничего не ответил. Разговор такой действительно был.
– А потом «сплетня»-то, дорогуша, – употребляя свое любимое выражение «в сущности», продолжал Михаил Лукьянович, – имеет под собой реальный факт. Завернул ты, Роман, не в ту борозду…
– Все давным-давно кончено! – насупившись, сказал Спиглазов.
– Допустим, в заметке использован старый факт. Но, в сущности, ты ничем не докажешь, что тебя оклеветали… Ведь заметку-то нужно обсуждать, подтверждать факты или опровергать. А как ты ее опровергнешь?
– Значит, надо, по-твоему, выносить на общее собрание чабанов и доярок и у всех на виду прополоскать директорское белье?
– В сущности, может, так и придется… – сказал Соколов.
– Утешил, нечего сказать. Называется, поддержал авторитет руководителя!
Вообразив себе галдящее собрание, истерический вопль Раисы, Спиглазов почувствовал на спине холодную испарину.
– Авторитет-то зарабатывается долго, а теряется в один миг.
Соколов поднялся. Свертывая нагревшуюся в руках газету, добавил:
– Теперь от газетчиков отпиской не отделаешься. Жди, еще нагрянут. Наши арбузики в Москву докатятся…
– А кто вывесил эту стряпню? Ты скажи, чтобы сняли, а то сегодня с утра митингуют и ничего не делают, – используя свой последний аргумент, сказал Спиглазов.
– Ты, может, запретишь еще и газету читать? – сурово проговорил Михаил Лукьянович и, не простившись, покинул кабинет.
Оставшись один, Спиглазов выдрал из газеты статью и карикатуру, порвал на мелкие клочья и швырнул в корзинку.
Встал, оделся и уехал в отделение.
В конторе он не показывался два дня.
Вечером, после работы, когда в бухгалтерии никого не осталось, Ян Альфредович позвал Агафона, ткнул пальцем в заметку с карикатурой, спросил:
– Не знаешь, Гоша, чья работа?
– Моя, Ян Альфредович, – признался Агафон и покраснел.
– Я так и подумал. Скажу тебе честно: смело начинаешь, только излишне зло…
Агафон объяснил, что статью выправили и словесно усилили.
– В таких делах без потерь не обойдешься. Правда, я хотел бы видеть и читать более широкие, основательные комментарии не только о нашем госхозе, но и о других… Ну, да ладно, – по привычке резко менять тему разговора заключил Хоцелиус. – Идем к нам чай пить. Ты нас совсем забросил, Агафон с Большой Волги…
В доме Яна Альфредовича отнеслись к событию по-разному. Жена его держала в таких случаях нейтралитет. Марта была целиком на стороне корреспондента. Ульяна находила заметку грубой и бестактной. В карикатуре ей понравились лишь детская тележка и козлятки. Агафон не возражал; еще в конторе он попросил Яна Альфредовича не открывать его авторства.
– Нельзя же так… Мало ли что может случиться с каждым человеком, – строго посмотрев на Агафона, сказала Ульяна.
– Тут просто маленькая профилактика, – шутливо проговорил Агафон.
– Профилактика! – ожесточенно набросилась на него Ульяна. – По-твоему, всякие отношения надо втискивать в газетные столбцы? А если у них большая любовь?
– Какая там любовь! – заметила Марта невозмутимым, скептическим тоном. – Он, говорят, и с Раисой-то совсем недавно расписался, а теперь снова с другой. Прав Агафон.
– Ах какие вы с Гошкой моралисты, однако! – Ульяна обрушила на них поток гневных слов. – Может, по-вашему, всех влюбленных надо профилактировать, санитарно обрабатывать, как козлят, а потом регистрировать в гуртовой ведомости?
– Ульяна! Ты каждый раз, когда приходит Гоша, ужасно себя ведешь, – сказала вошедшая мать и начала расставлять на столе тарелки с едой.
– Почему ужасно, мама? Я хочу с ними спорить! – Она обдала Агафона обжигающим взглядом.