– Я к чему это говорю – удобствие! Сводочку какую составить, расходчик черкануть, завсегда тут, под рукой. Сводочков-то у нас разных хватает! – певуче протянул Архип Матвеевич.
Про изобилие сводок, которые составлялись здесь, Агафон знал и на его слова ничего не ответил. Нагнувшись, он задвинул чемодан под кровать, не зная, что же ему нужно сейчас, именно в эти минуты, предпринять.
– Вы в Дрожжевке-то, кажись, у Мартьяновой тещеньки проживали? – дивясь пасмурности нового бухгалтера, спросил Архип и одновременно подумал, что с этим молчальником небось четвертинки не раздавишь. С бывшим-то бухгалтером, Зотом Ермолаичем, лафа была. Тот, бывало, попишет, попишет, пощелкает на счетах, глядишь, кликнет Матвеича и пошлет…
– Жил! – вспоминая последнюю дичайшую сцену, ответил Агафон. – Жил, жил, ну и что? – монотонно повторил он.
– Да так, ничего, сад-виноград… Сурьезная женщина! – со значением добавил Архип Матвеевич.
Поддерживать разговор, да еще о Мартьяновой теще, Агафону было тягостно и противно. Он снова выдвинул чемодан, долго рылся в нем и, достав полотенце и мыло, спросил, где он может умыться.
Архип Матвеевич охотно показал и, дробно стуча деревянной ногой, удалился, вконец разочарованный угрюмым, неприветливым бухгалтером.
Агафон умылся и вернулся в комнату. За стеной, в конторе, кто-то реденько, неуверенно кидал счетные костяшки. Идти туда ему не хотелось. Улавливая напряженный ход своих мыслей, он думал сейчас о появившемся на Большой Волге существе, нежно именуемом маленькой. В своем письме Зинаида Павловна ни разу не упомянула, что это его ребенок, а, наоборот, подчеркнула, что это ее дочь, и ничья больше. Все это сейчас было настолько странным и неожиданным, что никак не укладывалось в его утомленную голову. Теперь уже о Зинаиде он не мог думать без неприязни, убедив себя в том, что письмо ее от начала до конца фальшивое, нарочитое. Но прошлое как-то само по себе давило на его сознание с такой силой, что он не в состоянии был справиться со своими мыслями и не мог понять, как это произошло и почему все так внезапно и странно завершилось. Он понимал, что сейчас он теряет и Ульяну. Прошлое он уже почти забыл, но вдруг оно так напомнило о себе, что и жизнь стала совсем немила. Обидней всего было то, что ко всем возникшим событиям приплеталась Ульяна, которой он недавно сказал, что любит ее, как жизнь, но сам даже и отдаленно не намекнул, что у него происходило с Зинаидой Павловной и чем это кончилось.
«Да, все кончилось и с той и с другой; да, да, все», – повалившись на жиденькую подушку, убеждал он себя, снова перебирая в памяти события, происшедшие когда-то в садовом домике; и вдруг с отвращением ощутил запах тех проклятых духов, которые так тлетворно врезались в молодую память.
«Как я мог тогда забыть Ульяну и сделать такое, как?» – все острей и мучительней возникали вопросы один за другим, все ощутимее становился тупик, в котором он очутился. Даже рассказать о случившемся невозможно, нельзя никого посвящать в свою немыслимую тайну. Он не заслуживает ни сочувствия, ни жалости.
За стеной снова защелкали костяшки: тук-так, тук-так. Невыносимо было слышать эти упорные, ритмичные звуки, а еще тягостнее было сидеть в светлой, чисто побеленной комнатке, размером в четыре неполных шага. Агафон не выдержал, вскочил с кровати, толкнув дверь ногой, очутился в просторной комнате с широким двустворчатым окном. Там было три письменных стола, накрытых истрепанными, залитыми чернилами газетами. Два стола пустовали, а за третьим сидела Ульяна. Увидев Гошку, она удивленно раскрыла рот. Он тоже не ожидал этой встречи, остановил на ее лице неморгающие, бессмысленные глаза, с трудом припоминая, что Ульяна работает здесь и что встреча была неизбежной.
– Гоша! Почему ты тут? – хватаясь за край стола, громко выкрикивала она. – У тебя ужасный вид, что с тобой?
Агафон вяло покачал головой, чувствуя дрожь в руках, присел на стоявшую вдоль стены скамью. Ему стыдно было смотреть ей в глаза, принимать чуткую дружескую заботу. Ульяна с ужасом увидела, как у него неприятно дернулась густая темная бровь и жестко перекосилась закушенная губа. Она вскочила, поправила съехавшую набок лыжную с козырьком шапочку, связанную матерью из зеленой шерсти, и подбежала к нему.
– Ты заболел, да? – схватив его за руку, участливо спросила она.
Рука Агафона на самом деле была холодной и очень тяжелой, пальцы чуть заметно вздрагивали.
– Ясно, что ты заболел, у тебя и руки трясутся, да и под глазами купорос… Что случилось, почему ты приехал? Может, там, в больнице?.. – тормошила она его.
– Нет, нет! – запротестовал он. – Со мной приключилось…
Он, словно пьяный, качнул головой, расстегнул на желтой кожаной куртке молнию и зажал ладонью грудь.
– Что же такое с тобой приключилось? – облегченно вздохнув, спросила она. Естественно, что болезнь отца очень тревожила ее.
– Даже и не знаю, с чего начать, Ульяша…
– Пойдем туда, – показала она на дверь, откуда он вошел, и тронула его за плечо. – Тебе надо прилечь. Ты мне все должен рассказать! Хорошо?
– Ладно. Идем.
Не отстраняя ее руки, он поднялся и пошел вместе с нею в свою комнату, думая о том, что ничего утаить и скрыть от Ульяны он не может да и не имеет права. Пока она бегала в женское общежитие за каким-то лекарством, он снял куртку и сапоги, лег в кровать и укрылся одеялом. С полным ко всему безразличием он покорился ее заботам и безропотно выпил поднесенное лекарство, после которого его еще пуще начала бить дрожь.
– Ничего, сначала всегда так, – успокоила его Ульяна и присела на край постели.
– Первый раз в жизни пью такую дрянь, – натягивая одеяло до подбородка, заговорил он.
– Противная штука, – согласилась она. – Но зато успокаивает нервы. А я сидела и составляла сводку. Слышала, как подошла машина, но совсем не думала, что ты можешь приехать. Ты, наверное, решил нам помочь? У нас ушел бухгалтер, пьянчужка такой был… Ты когда заболел?
– Я совсем здоров, Ульяна, – вдруг твердым, чуть дрогнувшим голосом проговорил Агафон. Сдвинув на грудь одеяло, он кратко рассказал о легковой машине, о стычке со Спиглазовым и объяснил причину своего появления.
– Ого! Плохая история! Папка очень будет недоволен таким приказом. Роман Николаевич мог и подождать с выводами. Вот, значит, почему ты так расстроен, – огорченно заключила она.
– Нет, Ульяна, не только поэтому, – после длительного молчания ответил он.
– Тогда что же, милый, с тобой происходит? – удивленно спросила она. – Однако, мне кажется, что ты, Гоша, все-таки нездоров…
Ей так хотелось позаботиться о нем, поухаживать, как за больным, а он вдруг отверг всякие болезни.
– Здоров, – протяжно ответил он.
– Когда ты вошел, я даже испугалась. Измученное лицо, под глазами синяки. Может быть, ты вчера выпил лишнее?
– Ты же знаешь, что я мало пью.
– Ну, значит, у тебя что-нибудь случилось еще? Может быть, ты расскажешь мне? – настаивала она.
– Не могу, Ульяна! – сжав губы, он закрыл глаза, стараясь набраться мужества и покончить с этим делом раз и навсегда.
– Выходит, ты не доверяешь…
– Не в этом дело, дорогая моя, – прервал он ее.
– А в чем же? – тихо спросила она.
– Я получил сегодня письма из дому. Там вышла такая история…
– Ох, Гоша! Ты меня пугаешь! – вскрикнула Ульяна и, ближе придвинувшись к нему, ласково и доверчиво прикоснулась лицом к его щеке. – У вас там случилось несчастье? – вздрогнув, спросила она.
– Еще хуже, Ульяша. Ты меня прости, пожалуйста…
Агафон часто заморгал глазами и отвернулся к стене…
– Гоша!.. – Ульяна напряженно сжала обтянутые зелеными лыжными брюками колени и, чувствуя мелкую и противную дрожь в груди, боялась спрашивать дальше. Она ждала, что он скажет все сам, и понимала, что ему трудно говорить. А он как-то бесчувственно затих и не шевелился.
Прошло минуты две, напряженных и томительных. Ульяна тоже обладала пылким и неудержимым воображением и молчать долго не могла, да и не знала, в чем он провинился и за что его нужно прощать. Она осторожно тронула его за плечо, потом погладила волосы на затылке.
– Ты ведь знаешь, Гоша, что мы все очень любим вашу семью. Ты же знаешь! – с подчеркнуто доверчивым нетерпением продолжала она. Он все молчал, будто окаменев. Обидеть такую девушку, как Ульяна, – это все равно что ударить ребенка. Она-то ведь любила его, да еще как любила! Он это знал!
В это время за стеной раздался дребезжащий звонок телефона. Ульяна встала и вышла, бесшумно прикрыв за собою дверь. Он слышал, что она ушла, и не мог поднять головы, и ему вовсе не хотелось, чтобы она уходила. Сейчас ему стало совсем жутко, в голове бродили странные мысли: как это люди могут звонить по телефону, писать сводки… Ему хотелось лежать, забыться, однако он слышал сейчас самый малейший шорох, слышал и разговор Ульяны, несмотря на то что она говорила в трубку не очень громко.
– Не знаю, Михаил Лукьянович, что он мог там натворить, – отвечала она за стеной.
Агафон понял, что речь идет о нем, резко вскочил, отшвырнув одеяло, сел на кровать и уже ловил теперь каждое произнесенное Ульяной слово.
– Да что у него могло быть с хозяйкой? О-о!! Это, наверное, Михаил Лукьянович, неправда. Да, да! Очень. Случилось какое-то несчастье. Он не говорит… Наверное, трудно, оттого и не говорит. Ладно. Сводку послала. Спасибо. До свидания.
Окончив разговор, Ульяна тихо открыла дверь. Агафон сидел на кровати и встретил ее пытливым, настороженным взглядом, пригладил расческой всклокоченные волосы и с поразившим Ульяну спокойствием спросил:
– Персональное дело, да?
– Ты слышал? – Ульяна заперла дверь и прижалась головой к косяку. – Что произошло, Гоша? – спросила она.
– Глупая и вздорная бабенка. – Коротко и уже более связно Агафон рассказал о проделках Варвары и разыгравшейся потом дикой сцене.
– Значит, ту смешную статью о бахчах и машинах писал ты? – спросила она.