Постояв с минуту, крякнул и, согнувшись, полез под вагончик, где он часто отдыхал в тени в дни томительной летней жары на приготовленной из соломы постели. Утомленный поездкой на центральную усадьбу, он быстро заснул, будучи уверенным, что в такую мокрую погоду арбузы красть никто не пойдет. Спал он чутким солдатским сном и проснулся от какого-то неясного шума. Архип поднял голову. Небо очистилось, над головой помигивали звезды. Полная луна мягко освещала притихшее пшеничное поле. Архип слышал, как кто-то с треском разрезал арбуз, хрустнув ломкой кожурой, и начал торопливо есть, шумно выплевывая семечки.
«Опять стервец какой-то на бахчу лазил. Не столько ночью украдет, сколько плетей истопчет», – подумал Архип и решил напугать ночного шаромыгу; приподнявшись, нащупал лежащее на соломе ружье.
Ночной гость уже кончил есть, согнувшись, рылся в мешке. Архип видел, как он достал, очевидно, заранее приготовленный разводной ключ, подошел к комбайну и начал смело отвинчивать какую-то часть.
«Ты гляди, какой поганец! Машину раскурочивать пришел. Ну, погоди, лиходей!»
Архип осторожно, на четвереньках выполз из своего мягкого логова, встал, вскинул ружье на изготовку, тихо, но грозно окрикнул:
– Стой! Руки вверх!
– А я и так стою, а руки, видишь, заняты, – раздался спокойный голос Мартьяна.
Архип сначала немного опешил. Такой встречи он не предвидел. Но все же решил действовать по всей строгости.
– Ни с места, говорю! Поднимай руки! – приказал он вторично.
– Убери, дядя Архип, свою игрушку, – не оборачиваясь, спокойно проговорил Мартьян.
– Не шевелись, поражу! – для острастки Архип щелкнул затвором.
– Действует самопал-то? – насмешливо спросил Мартьян.
– Ну, знаешь!..
От такой неслыханной дерзости Архип растерял все слова. Такое сказать про его двустволку!
– Наверное, в стволе воробьишки ночевали… – Мартьян покосился через плечо и снова продолжал бесцеремонно действовать ключом.
– Говорю, отойди прочь! Ей-богу, трахну! – еще грознее и настойчивее предупредил Архип Матвеевич.
– Не маячь со своей пушкой, а то встану и отниму…
От таких слов Архипа занесло, как необъезженного без узды коня.
– Да как ты смеешь, паразит, говорить мне такие слова? Откудова ты взялся, чтобы машину раскурочивать? Какое ты имеешь право в ночное время к машине лезть? Поднимай руки, не то сражу наповал!
– Я тебя так сражу… Когда я пришел, ты где был?
– Это тебя не касаемо… – решил увернуться Архип от ответа.
– Нет, друг, касаемо! Дрыхнул ты, бес хромой! А что полагается за сон на посту? – напирал Мартьян.
– Не желаю знать…
– Врешь, знаешь. Расстрел!
– Но, но!
– В двадцать четыре часа и к стенке!
– Не пужай. Сейчас не война…
– Вместо того чтобы бахчи и хлеб караулить, он под будкой дрыхнет. Я подошел к шалашу твоему. Никого! Хоть воз накатывай!
– Чего ты пристал как заноза?
– Это ты привязался. Спасибо скажи, что самопал твой не забрал. Пропечатали бы тебя комсомольцы в газете, а Даша разрисовала бы твою сонную физию на потеху всего района.
– Ты мне зубы не заговаривай, – обескураженно сказал Архип. – Отходи от машины, слышь! – добавил он уже менее настойчиво. Он знал, комсомольцы на такие дела мастера, особенно Дарья-хохотушка.
– Отстань! – отмахнулся Мартьян. – Чем болтать, возьми второй ключ и придержи гайку, а то прокручивается.
– А что ты задумал?
– Приспособление налаживаю. – Мартьян подробно объяснил что к чему и попросил помочь.
– Тебя же уволили? – присаживаясь на корточки, спросил Архип.
– Это неважно. Главное, хлеб убрать, – сказал Мартьян.
– Само собой, – согласился Архип.
– Ты один здесь? – быстро и ловко действуя ключом, спросил Мартьян.
– Не-ет, – понижая голос до шепота, ответил Архип. – Она тут… Спит.
– Кто она? – резко вскинув головой, спросил Мартьян.
– Глафира Антоновна. – Осененный догадкой, Архип покрутил головой; склонившись к Мартьяну, продолжал: – Совсем недавно уснула. Тек-тек…
– Ты чего текаешь?
– Спит, говорю, тута одна-одинешенька. Я с вечера про тебя сказанул ей словечко. Она мяукнула и в будочку, тю-тю! Такой, брат, кондёр получился.
– Ты крепче держи! – яростно зашептал Мартьян. – У тебя инструмент в руках или…
– Она горюет… А бабенка, я тебе скажу, боже ж мой! – не унимался Архип.
– Слушай, я тебе такого боженьку покажу, мизгирь хромой! – замахиваясь тяжелым ключом, гневно зашипел на него Мартьян.
– На себя оглянись. Тоже не очень прытко скачешь. Хороша Глаша, да не наша! – подзадоривал Архип, чувствуя, что уцепил противника за самое больное место.
– Дядя Архип, смотри, тресну по скуле!
– Сдачи получишь.
– А про меня что ей болтал?
– Докладывал, как ты с женкой да с тещей прощался.
– А ты видел?
– А то нет! За плетешком стоял. Ты что, совсем расхлебался с ними, али так, для блезиру?
– Совсем, дядя Архип, как гора с плеч!
– Давно бы пора. Тяжелые тебе попались люди. В особенности эта язва, Агашка. Ведь полны сундуки добра, а все на базар норовят.
Архип заговорил было о Спиглазове, но Мартьян сердито прервал его.
Глафира давно проснулась и слышала весь их разговор, стараясь унять волнение, которое с каждой фразой усиливалось все больше и больше.
– Долго ты будешь меня тут держать? – спрашивал Архип.
– Еще немножко. Подержи скобу…
– Оставь. Утром с Глафирой закончите, да и Федька помогнет.
– А где Федя? – спросил Мартьян.
– Известно где: у своей Дашки. Сенька на току. Я тоже сейчас к себе в шалаш подамся. Ну вас к едреной фене…
«Архип и вправду может уйти, а как же я? Вдвоем с Мартьяном останусь?» – сидя на жестком соломенном матраце и кутаясь в байковое одеяло, с тревогой в сердце размышляла Глаша. Одеться и выйти наружу? Просить Мартьяна, чтобы ушел? Но как можно прогнать человека, который налаживает приспособление к ее же машине в степи среди ночи?
Боясь пошевелиться, она осторожно приоткрыла дверь. На белую простынку легла ласковая полоса лунного света и будто протянула от сверкнувшей на небе звездочки яркую, словно посеребренную нить. Глаша прикрыла босые ноги концом одеяла и почувствовала, что ей хочется, чтобы слишком разговорчивый Архип поскорее ушел. Подумала почему-то без обычной стыдливости и страха.
– Спит ведь, и горюшка Мало, как мы тут ее машину раскурочиваем… А может, и притворяется, – рассуждал Архип.
– Перестань же! – упрашивал его Мартьян.
– А что? Как будто ты совсем дите малое и не соображаешь, сколько в каждой женщине притворства!
«Вот болтун!» – злилась в вагончике Глаша.
– Тебе-то откуда известны такие тонкости? – спросил Мартьян.
– А все бабы на один манер.
– Ну ладно. Раз собрался, жми на свои бахчи. Там уж, наверное, возов пяток накатали…
В приоткрытую дверь вползал дразнящий арбузный запах. Глаше вдруг нестерпимо захотелось съесть прохладную крупитчатую сердцевинку арбуза, а надоедливый Архип все не уходил.
– Последний раз говорю, – донесся голос Мартьяна. – Если хоть еще одно глупое слово брякнешь, сам разрисую тебя в газете и на доску вывешу.
– Какие могут быть глупости? Обыкновенное житейское дело, милок, – проговорил Архип Матвеевич.
– Глафиру не трогай.
– Да что твоя Глафира, святая?
– Для меня да, – сказал Мартьян.
– Чтой-то не верю, – усомнился Архип.
Глаша натянула смятое одеяло на уши, которые так горели, что, кажется, даже сережки раскалились.
– А ты поверь.
Мартьян сложил инструменты в рюкзак и вытер паклей руки. Небо совсем вызвездилось и стадо еще чище; влажный после дождя воздух студеней и звонче. На токах все еще пели девушки, баян протяжно и звучно выводил радостную мелодию.
– Ведь как, поди, за день-то умаются, а все равно будут петь до зари, – вертя цигарку, проговорил Архип.
«Наверное, он никогда не уйдет, противный», – грустно вздыхая, думала Глаша.
– Пойду по объекту пройдусь, – словно угадав ее мысли, сказал Архип. – А то как бы эти певцы на бахчи не пожаловали.
Пожелав спокойной ночи, он зашагал по твердой, утоптанной на меже тропке.
Оставшись один, Мартьян принес начатый им арбуз и положил на широкий стол, дивясь, каким путем попал сюда этот старый, дубовый, монаховский кухонный раскоряка. Отрезав ломоть, Мартьян выковырял ножом семечки и принялся есть.
Открыв дверь вагончика, она тихо из темноты сказала:
– Может быть, и мне отрежешь кусочек?
– Ты не спишь? А я думал…
Мартьян схватил со стола перочинный нож и с треском отрезал толстенный ломоть арбуза.
– Да куда ты столько отвалил! Его и рукой-то не ухватишь, – сдержанно, но радостно засмеялась Глаша. Принимая от Мартьяна кусок, прибавила: – Где-то у меня здесь газетка была старая. Я сейчас найду ее и постелю.
– Погоди минутку… – Мартьян сходил и принес лист фанеры. Пристроив его на порожке, сказал: – Так лучше будет.
– Как же лучше? Проход загородил, – отломив от куска сердцевинку, проговорила она.
– Пока ходить некуда.
– Мало ли что! А мне сказали, что ты на вокзал уехал. Ты сам-то чего не ешь? – Глаша перескакивала с одного на другое, растерянно радуясь тому, что он вернулся, и в то же время боялась показать это слишком явно.
– Собрался было на станцию, а в душе такое, что хоть под паровоз вниз башкой…
– Какую ерунду ты говоришь!
– Шагаю, а ноги идут все тише и тише, – словно не слыша ее восклицания, продолжал он. – Все опять вспомнил, как тогда на свадьбе тебя к Николаю ревновал, а потом переключился на Варвару, а сердце-то, оказывается, не коробка скоростей. Сам даже не помню, как очутился в наших мастерских и с утра до вечера лопасти мастерил для твоего комбайна. Крюки наварил, чтобы захватывали полегший хлеб.
Глаша, покончив с арбузом, попросила Мартьяна выкинуть кожуру. Сдерживая порывистое дыхание, нащупала одеяло, словно куда-то торопясь, завернулась в него и легла. В открытую дверцу заглядывали глазастые звезды, луна уплыла на запад. Девчонки на токах перестали петь, а может, разбрелись парочками.