– Мне бы хотелось, чтобы вы меня сопровождали, – сказал инспектор.
– Не уверена, что это разумно – будут ли мои друзья столь же откровенны в моем присутствии?
Гриноу скривил губы в невеселой полуулыбке:
– Это вы точно подметили, миссис Маллоуэн.
– Мне бы очень хотелось, чтобы вы называли меня Агатой.
Ухмылка стала теплой и широкой, превратив бульдожье лицо в нечто симпатичное.
– Хорошо… Агата… если вы окажете мне честь, называя Тедом.
– Тед!.. Какое чудесное имя… или мне стоило бы сказать «погоняло» из уважения к вашей профессии? Такое жизнерадостное имя для следователя отдела тяжких преступлений.
Инспектор чуть подался вперед, сузив глаза.
– Вот что я по этому поводу думаю: при вас они расслабятся. Ваше присутствие будет вроде как успокаивать. А после каждого опроса мы могли бы обмениваться впечатлениями, так сказать…
Она кивнула:
– Кажется, я вас понимаю. Если в какой-то момент мое присутствие из успокаивающего станет затрудняющим…
– Тогда я опрошу их еще раз, позже и один. Несколько более официально.
– Значит, этот опрос будет проходить неофициально?
– Абсолютно, Агата. – Он снова ухмыльнулся, однако на этот раз без всякой теплоты. – Мы ведь не думаем, что кто-то из ваших театральных друзей – Джек-Потрошитель, верно?
– Нет. Особенно дамы.
Инспектор Гриноу выгнул бровь:
– Ну, никогда нельзя сказать наверняка.
Она посмотрела на него с любопытством, хмуря лоб:
– Разве у этих убийств не сексуальный мотив?
– Необязательно. Во всех трех случаях ограбление было частичной целью: предыдущая жертва принесла своему убийце фунтов восемьдесят.
Агата не отступалась:
– Однако зверские удары, нанесенные в район половых органов мисс Уорд…
– Ревнивая женщина с такой задачей легко справилась бы.
У писательницы округлились глаза:
– Сомневаюсь насчет «легко»… А что сэр Бернард говорит относительно сексуального насилия?
– У первой жертвы были признаки полового акта, однако без ссадин, которые обычно сопровождают изнасилование… Я могу говорить об этом прямо, Агата?
– Можете? Иначе я сочту себя оскорбленной.
Он жестом подозвал официантку, чтобы заказать еще чаю, а когда та ушла, сказал:
– У нас три жертвы, и все три женщины. У второй – школьной учительницы из бомбоубежища – не было признаков недавних половых контактов. Полагаю, при вскрытии мисс Уорд… миссис Оутли… сэр Бернард их обнаружит.
Агата снова кивала – на этот раз очень медленно.
– Кажется, я вас понимаю, инспектор.
– Тед.
– …Тед. Первая и третья женщины в силу своей профессии имели половые контакты в ближайшем прошлом. Вне зависимости от преступления, совершенного в их отношении.
Инспектор тоже закивал:
– Я бы предположил, что наш Потрошитель имел «нормальный» акт с жертвами номер один и три, после которого (возможно, охваченный какой-то неестественной яростью против женщин) их задушил.
«Не мог ли это, – задумалась Агата, – быть человек, после оргазма испытывающий чувство вины или даже отвращения? Чувство замаранности… либо в отношении себя, либо оплаченной партнерши, что и ввергло его в неуправляемую ярость?»
Она сказала:
– Значит, вы все-таки считаете, что это сделал мужчина.
– Скорее всего. Но не забывайте, Агата: одна из теорий относительно первого Потрошителя из Уайтчепела, которую опровергнуть не удалось, заключалась в том, что это был не Джек, а Джилл.
Агата невольно улыбнулась:
– Джилл-Потрошитель? А разве это не абсурдно?
– На самом деле – нет. Медицинские навыки, наблюдавшиеся у Потрошителя начала века, вполне могла иметь акушерка.
– Судя по тому, что я увидела, – отметила Агата, содрогнувшись, – наш нынешний Потрошитель, будь он Джек или Джилл, не обладает никакими хирургическими умениями.
– Вынужден согласиться. И возникает вопрос: почему убийца перешел к увечьям? То есть – если мы действительно имеем дело с одним и тем же преступником.
Агата понимающе приподняла брови и сделала глоток кофе.
Инспектор снова подался вперед:
– Если у вас есть какая-то мысль, Агата, то прошу поделиться. Я бы не сидел с вами за разговорами посреди расследования убийства, если бы не относился к вашему содействию серьезно.
– Вы слишком добры… Если бы я высказала конкретное мнение, боюсь, мои предубеждения стали бы слишком заметны.
– Я это учту.
Теперь вперед подалась Агата:
– Что изменилось с момента первых убийств?
– Это гораздо более варварское…
– Нет. Я неточно выразилась. Что изменилось между первыми двумя убийствами и совершением этого зверства?
Инспектор задумчиво нахмурился, но потом покачал головой:
– Ничего в голову не приходит. А что вы имели в виду?
– Газеты. А именно – желтая пресса.
Инспектор выпучил глаза:
– Ну надо же! Вы правы. Пресса назвала нашего парня новым Потрошителем.
– И как наш Потрошитель отреагировал на такое внимание? Он… или, принимая во внимание ваши сомнения, Тед, она… решили соответствовать данному прессой именованию.
Бульдожье лицо побледнело:
– Не может быть… Убийца продемонстрировал ненависть к женщинам и в первых двух убийствах, а затем просто стал смелее, дав волю собственной мании, а не в ответ на газетные вырезки!
Агата пожала плечами.
– Я замечала, что определенный сорт нарушителей закона наслаждается шумихой. Несомненно, эта череда убийств – первый «значительный» поступок, который этому несчастному индивидууму удалось совершить.
– Несчастному? – Он сдвинул брови в неприятном удивлении. – Право, Агата, вы же не относитесь к тем сочувствующим, что считают негодяев «бедными жертвами» наследственности и окружения…
Она сделала еще глоток кофе:
– Я готова считать, что подобные нашему Потрошителю «созданы» такими… рождены с неким уродством, словно появились на свет слепыми.
– Это никак не оправдывает…
– Их следует жалеть, – заявила она, прервав собеседника (что делала крайне редко, однако ее твердый взгляд на этот вопрос требовал выражения). – Но не щадить.
Он тихо засмеялся, и морщины меж бровями разгладились.
– Ну, я рад слышать это от вас. Потому что этот негодяй как никто заслуживает виселицы.
Она пожала плечами:
– Я не против повешения. Что еще делать с теми, кто запятнан ненавистью и безжалостен? Для кого жизнь других людей ничего не стоит.
– Миссис Маллоуэн… миссис Кристи. Я не ожидал, что вы такая.
– Вы читали Мильтона, инспектор?
– В школе.
– Насколько хорошо вы его помните?
– Ну, примерно как все, наверное.
– Сатана захотел величия, помните? Он захотел власти – захотел стать Богом. В нем не было любви, не было… смирения. Он выбрал зло.
Инспектор снова покачал головой:
– Трудно поверить, что газеты, прославляющие подобных Потрошителю, могли как-то подвигнуть его…
– Очень жаль, что газеты пишут дурные отзывы о художниках, а восторги приберегают для преступников.
Это позабавило инспектора, и, допив чай, он попросил, чтобы Агата назвала ему имена тех, кого им предстояло опросить сегодня (по возможности, высказав свое мнение о них). Так она и сделала – а он сосредоточенно делал записи.
Генеральная репетиция ее пьесы была назначена в театре «Сент-Джеймс» в два часа дня, и Агата считала, что беседы инспектора с продюсером Бертрамом Моррисом, режиссером Айрин Хелье-Моррис, помощником по сцене Френсисом Л. Салливаном и секретарем Джанет Камминз можно будет уместить в паузы. Тогда останутся только Стивен Глэнвилл и муж Джанет, летчик, которых сегодня в театре не будет.
– Мы могли бы позвонить Стивену, – сказала Агата, – и договориться о встрече в Уайтхолле у него в кабинете или уже в нашем квартале после работы.
– Любой вариант подойдет. Очень мило, что вы это предложили. – Инспектор встал: – Я расплачусь по счету, пока вы будете ему звонить, если не возражаете. О, – и, может, вы спросите у доктора Глэнвилла, как лучше найти этого курсанта? Раз уж он его начальник.
В кафе был городской телефон, которым Агата воспользовалась. Похоже, Стивен в Министерстве военно-воздушных сил был важной персоной, потому что пробиваться к нему пришлось через служащую коммутатора и двух секретарей.
– Что за странное совпадение! – сказал Стивен. – Эта женщина стала следующей жертвой… Ужасно. Какая трагедия!
Слова Стивена звучали не слишком убедительно, но этого следовало ожидать: когда умирает кто-то едва знакомый, новость воспринимаешь абстрактно, без эмоций, которые вызвала бы потеря близкого человека.
– Откровенно говоря, дорогая, – продолжил тем временем Стивен, – я не думаю, что смогу сказать твоему инспектору хоть что-то полезное.
Агата не стала напоминать ему, что разговор с полицией, ведущей расследование убийства, не является добровольным, а сказала лишь:
– Но, может, вы все-таки с ним поговорите? Ради меня. Ведь, в конце концов, именно я стала причиной этого осложнения.
– Каким это образом?
– Ну, опознав эту девицу.
– В четверть седьмого будет удобно?
– Будет. Вы зайдете ко мне домой?
– Конечно. Что-то еще?
– Вообще-то да. Инспектору Гриноу понадобится побеседовать с мужем Джанет Камминз. Вы могли бы выяснить, когда и как это лучше устроить?
– Хорошо. Инспектор хочет поговорить с юным Камминзом сегодня или мне передать эти сведения на нашей встрече в шесть пятнадцать?
– Думаю, второе вполне подойдет. Мы большую часть дня проведем в театре, наверное.
На деле же вышло так, что опрос проводился не в театре. Во время генеральной репетиции не нашлось места – начиная с партера и заканчивая гримерными – которое можно было занять. Даже в канцелярии постоянно шли телефонные переговоры, связанные с пятничной премьерой.
Агата предложила пойти в «Золотой лев» по соседству. Узкий уютный паб мог похвастать отделкой из красного дерева, внушительными полками со спиртным позади стойки и сложным витражным окном, которое закрыли щитом, чтобы уберечь и витраж, и посетителей.