и.
Она рассмеялась:
– Ну, вообще-то большинство «железных» алиби в моих книгах принадлежат убийце.
– Готов поклясться, что в нашем случае это не так. Этот тип уже больше года назад разошелся с женой по взаимному согласию. Они сохранили в целом дружеские отношения, и он время от времени навещал ее в Лондоне. Последний раз – примерно неделю назад.
– Он знал о профессии жены? Я имею в виду не танцы и не театр.
– Мистер Оутли утверждает, что нет. Я ему не верю.
– Ну… такая ложь – не основание для подозрений.
– Совершенно верно. Однако, Агата, в основном я позвонил, чтобы отчитаться вам относительно ваших друзей из театра. Мы проверили их всех.
– Теперь мне очень стыдно.
– Нет никаких причин стыдиться. Я могу сообщить вам о них в основном только хорошее: их рассказы, их алиби подтвердились.
– Тед, тогда почему вы сказали «в основном»?
Вздох инспектора в трубке прозвучал очень четко:
– С этой проблемой в связи с алиби сталкиваются все следователи вне книг: у людей они редко бывают железными.
– Вы имели в виду, что сложно определить, не выскользнул ли Ларри Салливан из отеля, а потом снова вернулся? Слишком много дверей?
– Да, и слишком мало швейцаров: они дежурят только у парадного входа и у главного заднего. Но в отель ведет множество боковых дверей, да и в задней части их несколько. Большинство защелкиваются автоматически, но достаточно легко проследить, чтобы какая-то дверь не закрылась до конца или заклеить язычок замка пластырем.
Она кивнула:
– А Берти и Айрин с их тихим домашним вечером тоже довольно бесполезны, так ведь?
– Да. Один из них может покрывать второго. И ваш друг Стивен Глэнвилл говорит, что был один у себя в квартире, и Джанет Камминз именно так провела вечер.
Она поняла, что он имел в виду: Джанет провела вечер в своей собственной квартире, – и не стала его поправлять.
– Мои люди, – продолжал он тем временем, – пытались найти свидетелей, которые бы видели, как мистер Глэнвилл или миссис Камминз выходят из своих домов – но не преуспели.
– А как насчет мистера Камминза? Красавчика курсанта Джанет? Разве военные – не частые клиенты девиц легкого поведения?
Инспектор хмыкнул:
– Он тоже вне подозрений. Вчера вечером я разговаривал с ним у него дома: как вы помните, он был на пожарном дежурстве. Он производит впечатление умного и вежливого парня.
– Он не был знаком с покойной миссис Оутли – или мне стоит называть ее «мисс Уорд»?
– Нет. Курсант Камминз говорит, что видел ее всего раз – на сцене, где она прослушивалась в качестве дублерши.
– А почему именно он «вне подозрений»?
– Наш курсант был в казарме во время двух последних убийств. Журнал увольнений зафиксировал, когда он приходил и уходил, и его соседи по комнате подтвердили, что видели, как он ложился спать и вставал утром.
– Признаюсь, меня это радует.
– И почему же?
– Ну, этот молодой человек мне симпатичен. У него отличный вкус, знаете ли.
– Правда? И откуда вы это узнали, Агата?
– Он поклонник моих книг.
Инспектор искренне рассмеялся. И у нее сложилось впечатление, что этот смех был для него первым за день.
– Откровенно говоря, Агата, я нахожу маловероятным, что наш Потрошитель, будь он Джек или Джилл, – кто-то из вашей театральной компании. Я готов еще допустить, что у одного из них могла быть причина убить мисс Уорд – или мне называть ее «миссис Оутли»? – но остальные два убийства? Нет.
– И вы находите предположение, что убийца прячет свои дела среди жертв другого… мелодраматичным. Такая идея скорее из мира Эркюля Пуаро, а не Теда Гриноу?
– Нахожу, – признал он. – Тем не менее Ярд, как я уже сказал, мобилизует все свои лучшие ресурсы. А как по мне, то вы, миссис Агата, относитесь к лучшим ресурсам.
– И чем я могу помочь?
– Идите вместе с нами по следу.
– Вы считаете, что убийства продолжатся?
– Я удивлен, что сегодня телефон еще не звонил. Я все думаю, вдруг какая-то бедняжка уже сейчас лежит мертвая на диване… и ее пока не нашел еще какой-нибудь инспектор, проверяющий счетчик, или хозяин дома.
– Почему вы так в этом уверены, Тед?
– Два убийства за два дня… причем зверский характер усиливается. Это – зверь, Агата. Зверь, распробовавший вкус крови. Если вы захотите раскланяться и уйти, я вас винить не стану. Я пойму.
– О, я и правда хочу уйти.
Удивление и разочарование ясно прозвучали в голосе следователи:
– Правда?
– Правда. Но я не уйду.
И они распрощались, отправившись работать каждый над своим делом об убийстве.
12 февраля 1942 года
Мать знала, что она приедет.
Это-то и смутило Мэри Джейн Лоу, которая приехала на метро со станции Чаринг-Кросс, чтобы повидаться с матерью, Маргарет, в ее квартире на третьем этаже на Госфилд-стрит – узкой улочке, отходившей от Тоттенхэм-Корт-роуд. Мэри Джейн была четырнадцатилетним подростком: высокая, смуглая, кареглазая брюнетка с намечающимися формами, на которые парни обращали внимание. Сегодня она была одета в мальчишеском стиле: темно-синий комбинезон и вельветовый жакет в тон – отчасти потому, что это было модно, но и потому, что день был холодный и снежный.
Мэри Джейн не пользовалась косметикой (мать этого не одобряла), но черты лица ее были так милы, карие глаза – такими большими и с такими длинными ресницами, а улыбка так белозуба, что краситься ей было и не нужно. Она гордилась своей удачной внешностью, унаследованной от мамы, в которой было достаточно испанской крови, чтобы и она сама, и дочь казались чуть экзотичными.
Возможно, когда-нибудь она станет такой же красивой, как мать.
До войны мать Мэри Джейн была владелицей пансиона в прибрежном городке Саутенд, и девочка сохранила теплые яркие воспоминания о солнечном небе по утрам и пробежках по песку в сопровождении скотч-терьера. Однако сейчас отдых в Саутенде отошел в прошлое: протянутая вдоль берега колючая проволока, долженствовавшая не пропустить орды немецких захватчиков, не пропускала и желающих приятно провести отпуск… А потом пансион, который и так находился на грани банкротства, реквизировали военные.
Мама оставила Мэри Джейн в Саутенде у дяди и тети, чей ресторанчик выстоял благодаря солдатам, и пока дочь продолжала учиться, она нашла место секретаря у какого-то лондонского банкира.
По крайней мере, так мать говорила самой Мэри Джейн. Однако у Мэри Джейн были на этот счет сомнения. Во-первых, дядя Родни и тетя Грейс странно переглядывались всякий раз, когда Мэри Джейн, получив из Лондона ежемесячный конверт с наличностью, говорила про секретарскую должность матери. Да и сама Мэри Джейн знала, что мать не имела никакой подготовки для такой работы.
Она предполагала, что мама могла стать официанткой, или уборщицей, или еще кем-то и просто стеснялась сказать об этом дочери, особенно после того, как они так хорошо жили в «Приморской гостинице». Еще порой она задумывалась о том, действительно ли ее покойный отец умер, когда Мэри-Джейн было два года: она была уже в том возрасте, когда ей приходило в голову, что отец, бывший всего лишь ухмыляющимся лицом с нескольких выцветших фотографий, мог просто сбежать, предоставив им заботиться о себе самим.
Когда девочка приезжала в Лондон – примерно раз в полтора месяца – чтобы провести выходные с мамой (и Скотти, которого дядя Родни не захотел взять к себе), ей ужасно хотелось задать матери эти вопросы – и другие в том же роде. Но почему-то Мэри Джейн не могла заставить себя это сделать. Мама в последнее время казалась такой грустной!
Странно… вообще-то мама не говорила, что ей грустно, и ничем этого не показывала: на самом деле рядом с Мэри Джейн она скорее слишком много улыбалась. Мэри Джейн ощущала что-то наигранное в этом хорошем настроении, в чересчур подробных историях про себя и своих банковских коллег и про то, как она стала «правой рукой» президента банка.
Сейчас, стучась в дверь уже в двадцатый раз и слыша, как за дверью гавкает и завывает Скотти (несмотря на то что девочка успокаивала его, повторяя: «Это же просто я, мой хороший»), Мэри Джейн трясло то от досады, то от страха…
У двери, рядом с местом, где Мэри Джейн поставила свой чемоданчик, лежал какой-то сверток с наклеенным адресом матери. Его присутствие на пороге в этот поздний час показалось Мэри Джейн странным.
Мама в письме сказала, что возьмет отгулы на четверг и пятницу, чтобы побыть с Мэри Джейн, у которой выдался длинный уик-энд после экзаменов. Гостить у мамы всегда было неприятно: квартира казалась Мэри Джейн чуть приукрашенной тюремной камерой.
Мать объясняла, что хорошие комнаты трудно найти из-за войны, но Мэри Джейн подозревала, что она живет так, чтобы посылать Мэри Джейн деньги. Однако девочка всегда чудесно проводила время с мамой, и этот уик-энд не должен был стать исключением. Они будут вместе заниматься всякими приятными вещами: погуляют со Скотти в парке, сходят в кино, может, даже проведут несколько часов в универмаге «Харродз», притворяясь, будто им хватит денег что-то купить.
Однако лежащая на пороге посылка, и отсутствие ответа на стук, и безумно лающий Скотти – все это толкало Мэри Джейн на грань паники. Она понимала, что глупит, но невольно представляла себе жуткие трагедии – особенно когда газеты пишут всякое про Потрошителя и прочее…
Глупо! Смешно! Этот гад охотится на проституток, а не на банковских служащих… или даже официанток… или уборщиц. Ее маму просто неожиданно вызвали – ей в последнюю минуту пришлось пойти на работу. Может, ее позвал сам президент банка. Разве мама могла сказать ему «нет»?
Не зная, что еще сделать, Мэри Джейн постучала в дверь соседней квартиры. Лай Скотти стал совсем жалобным.
Открывшая ей женщина оказалась хорошенькой, хотя и какой-то усталой. На ней был темно-синий халат, платиновые волосы были закручены на бигуди – и, похоже, она как раз красилась: один глаз подведен, мушка поставлена, но помады еще нет. Между пальцами с ярко-красными ногтями она держала сигарету, и струйка дыма загибалась вопросительным знаком.