Ей представлялось, что наследство окажется немалым…
…и не ошиблась.
На туалетном столике обнаружилось ручное зеркальце, на котором даже невооруженным глазом видны были отпечатки пальцев. Это, однако, показалось Агате не столь интересным, как чистые и ясные участки на пыльной поверхности столика.
Несомненно, оттуда забрали несколько предметов – возможно, это сделал убийца, который к тому же был вором.
Она позвала мужчин, продемонстрировав найденное.
– Вот это очертание, по-моему, указывает на автоматическую ручку, – вслух размышляла Агата. – Или какой-то другой предмет схожей формы. А вот это, на мой взгляд, нечто достаточное большое вроде карманной расчески без нескольких зубцов. Вот это – наручные часы.
В сдержанном голосе сэра Бернарда проскальзывали нотки азарта.
– Надо будет это сфотографировать. И замерить.
Инспектор, улыбаясь, кивнул:
– Фотограф скоро появится. Измерения я проведу сам. – Он повернулся. – Агата, возможно, ваш женский подход может оказаться решающим.
– Да нет, тут отсутствие женского подхода, – возразила она, указывая на невероятно пыльный столик, – оказалось решающим.
13 февраля 1942 года
Четыре убийства за пять дней.
Все они были совершены в радиусе двух миль от Пикадилли-Серкус, однако ночные искатели развлечений не покинули Вест-Энда.
Военные Соединенных Штатов среагировали на угрозу Потрошителя, увеличив количество патрулей на улицах: военных полисменов прозвали «подснежниками» из-за характерных белых шлемов, которые парили над толпами на затемненной Пикадилли.
Бульварные газеты безответственно раздували мысль о том, что Потрошитель – американский военный, и по всему городу матушки внушали дочерям, чтобы те опасались американских солдат, которые все поголовно – насильники. Тем временем «ночные бабочки» продолжали порхать вокруг американцев, которые щедро платили. Среди них были не только уличные проститутки и девицы по вызову, но и фабричные работницы и даже рано созревшие школьницы, рассчитывавшие выдоить из спутника все, что у него есть, а потом раствориться в темноте.
При этом не все американцы были такими простоватыми, как было принято думать: они отмахивались от британских фильмов, называя их примитивными и скучными, терпеть не могли пиво, не впечатлялись варьете и тосковали без возможности водить машину, пусть даже при движении в неправильную сторону.
Однако женщины им нравились: их сочли гостеприимными и не такими искушенными, как их предупреждали.
Были и те – и американцы, и лондонцы, – для кого затемненный город, особенно зимний, был прекрасен. В воздухе стоял острый свежий запах. В любое время года американцы находили Лондон пахучим: город без центрального отопления, жгущий «длиннопламенный» уголь, тот маслянистый сланец, который, сгорая, оставляет особый резкий запах. Даже местные жители чувствовали, что в городе действительно на удивление хорошо пахнет: бензиновых паров почти не стало из-за очень малого количества автомобилей на улицах (зато конных повозок стало больше – с их собственными ароматами).
Лондон в лунном свете мог демонстрировать архитектурные чудеса своих строений. Влюбленные – будь то помолвленные парочки или мимолетные союзы – могли, взявшись за руки, гулять вдоль залитой луной Темзы или по уютным улочкам, наслаждаясь романтическим спокойствием затемнения… или это было затишье? Луна ведь может осветить путь бомбардировщику…
Ночной Потрошитель – пресса продолжала вбивать в головы это прозвище – не любил лунного света: его защищала темнота, он убивал в тишине, делая своими жертвами уличных девок, хотя и респектабельная леди, идущая в одиночестве, как Эвелин Маргарет Гамильтон, тоже могла быть принята им за добычу.
Если вышедших поразвлечься работниц фабрик и школьниц в Вест-Энде вдруг оказалось больше, чем закаленных проституток, то причина была в том, что эти последние поняли, что их избрали жертвами, и боялись выходить, зная, что улицы, на которых они обычно охотятся, стали охотничьими угодьями другого хищника, гораздо более опасного, чем они. Он нанесет новый удар, этот новый Потрошитель – в этом сомневаться не приходилось: жажда крови держала его в своих жестоких когтях.
Джек-Потрошитель убил свои восемь или более жертв за период, растянувшийся больше чем на год.
Но даже Джек-Потрошитель не убивал четырех женщин за пять дней.
8. Выжившие
Женщина сидела напротив инспектора Гриноу в его временном кабинете в полицейском участке Тоттенхэм-Корт-роуд, положив одну стройную, словно мореную, ногу на другую и скрестив на весьма внушительной груди руки.
Десять лет назад чертами своего сердцевидного личика она могла бы соперничать с любой молодой киноактрисой, но сейчас, в тридцать пять, эти черты застыли наподобие маски – что, конечно, только подчеркивал густой макияж: поддельная родинка, алое пятно немаленьких губ… В ярком свете помещения неровно наложенная косметика была очень заметна, неприглядным образом забившись в щербины нарумяненных щек. Густо-синие глаза прятались под тяжелыми веками, светлые же волосы все-таки не были крашеными, а составляли наследие нордических предков. Несмотря на вульгарность женщины, Тед Гриноу легко мог понять, почему какой-нибудь простофиля захочет расстаться с несколькими шиллингами ради ее внимания.
– Вы мне не верите, да, шеф?
– На тысячу фунтов ты долго сможешь шиковать, Грета.
Одна из газет, «Мировые новости», обещала тысячу фунтов в качестве награды за «информацию, которая приведет к поимке, аресту и осуждению Ночного Потрошителя». Это заставило шлюх выползти из щелей – и Гриноу пришлось посадить четырех человек в четыре кабинета, чтобы разобраться с ордами внезапно пожелавших сотрудничать дам легкого поведения.
История Греты оказалась достаточно интересной, чем и привлекла внимание инспектора.
Она утверждала, что накануне ночью, спустя примерно два часа после убийства Дорис Жуаннэ, молодой пилот подошел к ней в баре у «Трокадеро». Он завязал разговор, угостил выпивкой и сэндвичем. По словам Греты, летчик показал пачку купюр и сделал «непристойное предложение». Когда она отказалась и ушла, чтобы вернуться к себе, он последовал за ней, пихнув в какой-то дверной проем, и сказал: «Дай я хоть поцелую тебя на прощанье», а когда она сказала «нет», начал ее душить.
– Я стала вырываться, ударив его коленом в бубенчики, и он что-то уронил… кажется, противогаз… а я заорала что есть мочи, и он убежал в темноту, как испуганная крыса.
Вот над этим рассказом Гриноу сейчас размышлял. Наконец он сказал ей:
– Как я могу поверить твоему рассказу, Грета, когда в нем полно лжи?
– Так это я сама себе поставила, да? – спросила Грета Хейвуд, расстегивая пуговицу шелковой блузки и негодующе указывая на синяки на шее.
– Нет, но твой сутенер вполне мог.
– Я не работаю ни на какого кота! – выпалила она. – Я сама на себя работаю, вот!
Это было интересное заявление, и сразу по двум причинам.
Во-первых, Грета до того момента явно старалась избежать обвинений в проституции, не признавая, что сама предложила себя неизвестному летчику, держась невероятной версии о том, что ее «добродетель» была оскорблена.
Во-вторых, она случайно натолкнула Гриноу на важную мысль: все подвергшиеся нападению Потрошителя девушки – по крайней мере, те, кто приводил его к себе – не имели защиты сутенера, или «кота», как называли его девицы типа Греты. Во многих случаях сутенер следил бы за происходящим, оставаясь рядом (возможно, с дубинкой наготове, чтобы помочь избавить бедолагу от денежек). В других случаях сутенер мог оставаться прямо в квартире, затаясь в соседней комнате или спрятавшись за портьерой.
Так что Потрошитель либо избегал столкновений с сутенером, либо ему чертовски везло.
– Грета, мы не станем обвинять тебя в приставании. Расскажи, как все было на самом деле.
– Ну… все так и было, как я сказала, – ну, почти так. Я познакомилась с этим пилотом у «Трока». Я уже ждала там клиента, но этот был такой милый. Так что мы выпили, а потом пошли к переулку… у «Капитанского стола»…
Гриноу кивнул:
– Дальше.
– Я светила на дорогу фонариком. Там я его выключила, мы зашли в дверную нишу, и он начал меня ласкать. Целовать. Я не позволяю каждому такую вот близость… Но он был красавчик. Милый такой и робкий…
Может ли это быть правдой? По ее описанию это вполне мог быть юный Камминз.
– …милый и робкий, пока не начал меня душить! Господи! Ну и вдарила же я его по…
– Значит, остальная часть твоего рассказа правдива?
– Еще бы нет. Вы за кого меня держите, шеф?
Гриноу не стал отвечать, а только спросил:
– Он и правда уронил свой противогаз?
– Клянусь мамочкиной могилой, правда. Я слышала стук.
– Хорошо. Я отправлю тебя к «Трокадеро» с моим сержантом. Покажешь ему, как и где все это происходило.
Инспектор отдал распоряжения, а потом вернулся за стол в неприбранном кабинетике и закурил одну из своих «фирменных» сигар. Карта лондонского центра с булавками в местах убийств занимала почти всю стену, шкафы картотеки теснились друг к другу – а он сидел лицом к стене из стекла и дерева с видом на помещение констеблей и следователей и стол приемной.
Это и правда было похоже на Камминза. Второй пилот, появлявшийся в деле – тот канадец, который ссорился с Маргарет Лоу – был чист: он сел на транспортный корабль на следующий же день после того, как мисс Уик позвонила с жалобой.
Однако Камминз был единственным из присутствовавших в театре «Сент-Джеймс», у кого было железное алиби на время убийств Эвелин Гамильтон, Эвелин Оутли, Маргарет Лоу и Дорис Жуаннэ: курсант находился в расположении училища, когда совершалось каждое из них! Журнал увольнений регистрировал моменты его прихода и ухода, а соседи подтвердили данные журнала.
Да и вообще – почему из всех пилотов в Лондоне это должен оказаться именно Камминз? Театр был связан всего с одним из преступлений. Из-за того, что в этом расследовании участвует Агата Кристи Маллоуэн, сам Гриноу стал мыслить, как чертов автор детективов, а не опытный коп!