<…>
В австралийской природе есть что-то суровое, аскетичное. Всё кругом какое-то сине-зеленое, иногда почти серое. Огромные деревья стоят окольцованные и мертвые, они — как привидения: белые сверху донизу, с белыми раскачивающимися ветвями. Леса здесь такие девственные, что кажется, будто в чаще прячутся нимфы — поди их поймай.
<…>
На следующий день опять была в музее, разглядывала черепа и скелеты и слушала экскурсию про историю аборигенов. Мне показали посмертные маски нескольких аборигенов, а также целую коллекцию рисунков и акварелей с изображением Тасмании столетней давности — есть среди них очень недурные; делались рисунки на бледно-желтой и серой бумаге, а потом раскрашивались.
<…>
По возвращении с Тасмании Белчер решил навести экономию: обедал в клубе, чтобы сэкономить шиллинг, но перед отъездом забыл сдать в гостинице номер, его оставили за ним, и ему пришлось по возвращении за него платить. Из бережливости он теперь больше не пьет — и настаивает, чтобы члены нашей делегации за выпивку платили из своего кармана. Все этому воспротивились; все, кроме меня: не переношу вкус алкоголя.
<…>
Вчера дала интервью мельбурнской «Herald». Сфотографировали меня со всех сторон, «с северо-востока, с северо-запада, с востока, с юга, с юго-востока» — как Пекснифа на фоне собора в Солсбери. Сегодня прочла в газете, что «с моих слов» записал репортер: «С раннего детства миссис Кристи раздумывала, какую ей сделать карьеру. Собиралась пойти в монастырь».
<…>
В Новой Зеландии мне пришлось нелегко. Начать с того, что Арчи приняли за директора Английского банка — он и правда похож на Монтегю Нормана, такой же худой и высокий, хотя моложе и не ходит с таким неприступным видом. Во-вторых, я с утра до ночи играла с местными дамами в гольф и бридж, побывала на фабрике шерсти и была приглашена в качестве почетного гостя на «прелестное импровизированное утреннее чаепитие» (как выразилась местная газета). Чаепитие в мою честь дал кентерберийский женский клуб. К моему ужасу, меня попросили произнести речь, я худо-бедно справилась; в газете на следующий день написали, что я «с энтузиазмом расписываю красоты Новой Зеландии». И действительно: более живописных мест мне еще видеть не приходилось, особенно ущелье Отира, а также горячие источники и гейзеры в Роторуа. Места диковинные: в воздухе пахнет серой, с земли поднимается кипящий пар, в бездонных котлованах булькает и пузырится грязь, майори купаются и стирают свою одежду в горячих водоемах.
5 августа.
Сегодня Розалинде три года, а мы в Гонолулу! Приехали рано утром, взяли такси и отправились в отель. Вдоль дороги — пальмы и чудесные цветы: китайские розы, красные, розовые, белые олеандры, гигантские ракитники, синяя свинчатка, пуансеттии, они похожи на ракитник, только кроваво-красные… Побросали вещи и бросились в море — волны плещутся у самых ступенек гостиницы… Радуемся жизни — но не тут-то было: в первый же день на пляже так обгорели, что кричали от боли. У Арчи вся кожа покрылась огромными волдырями — на спине, на плечах, на икрах. Ничего не может на себя надеть — такая боль, такой зуд! Какие только средства мы не перепробовали: и кокосовым маслом натирались, и кремом с перекисью. Кончилось тем, что А. под хохот местных жителей полез в воду в пижаме! Дороги здесь превосходные, ухоженные, автомобили — у всех до одного! Поток машин не иссякает до трех утра. Как же приятно видеть после унылых, невыразительных колониальных буржуа красивых, хорошо одетых людей!
<…>
Прожили неделю в «Моане» — и поняли, что с нас хватит, сняли коттедж на пути из города в Вайкики и всё оставшееся время не вылезали из моря, пили содовую со льдом, уплетали мороженое и бананы и натирали обожженную кожу самыми экзотическими мазями.
<…>
Райской жизни конец: наступил сентябрь, предстоит встреча с Белчером в Канаде и режим строжайшей экономии: от тысячи фунтов у нас почти ничего не осталось. И накопилась усталость. Из Калгари переехали в Эдмонтон, из Эдмонтона в Регину, а из Регины в Виннипег. В каждом городе не задерживались больше, чем на один день, ночевали в нашем верном съемном автомобиле… Все эти города примерно одинаковые, вокруг, куда ни кинешь взгляд, безбрежные прерии, «лысые равнины», как их здесь называют, действительно, кроме пшеницы, здесь нет ничего… В Виннипеге Арчи свалился с бронхитом, а Белчеру опять не повезло: в город прибыл генерал-губернатор, и про «громовержца» забыли. Белчер пришел в ярость, он сидел у себя в номере и диктовал Бейтсу статью в «Daily Telegraph», которую назвал «Виннипег — город янки». Арчи плох, у него сильный жар и крапивница, он чуть не кричит от боли и раздражения. Ночью ему стало совсем худо, я вызвала врача, и тот сказал, что хотел бы посоветоваться с коллегой. Пригласил такого же старого идиота, как и он сам; представитель «старой школы» то и дело терял стетоскоп…
В Банффе Белчер, казалось бы, добился наконец своего. Когда он сошел с поезда, на перроне собралась огромная толпа, которая приветствовала его громкими криками. Увы, вскоре выяснилось, что ждали вовсе не его, а Мэри Пикфорд и Дугласа Фэрбенкса, прибывших тем же поездом.
Ноябрь.
Из-за болезни Арчи нам пришлось внести в маршрут изменения. Арчи, хоть он был еще очень слаб, отправился с Бейтсом и Белчером в Ньюфаундленд, а я села в поезд и поехала в Нью-Йорк к своей тете Кэсси. Я волновалась: как бы Арчи с наступлением зимы не заболел воспалением легких, — и в то же время была рада, что расстаюсь с делегацией. Поскорей бы домой! Тетушка не отпускает меня от себя ни на шаг, ни разу не дала одной погулять по городу.
1 декабря.
Мы в Саутгемптоне!
«За десять месяцев мы проделали 40 000 миль, — написал Арчи в «Times». — Мы выполнили нашу миссию с большим успехом! Нас повсюду принимали с огромным энтузиазмом, и мы полностью удовлетворены результатами нашего турне. Нам пришлось нелегко, но путешествие стоило того! Мы рады, что вернулись домой!»
<…>
День Благодарения мы отмечали на пароходе. Раскрыв меню праздничного ужина и дважды подчеркнув свою подпись, Белчер процитировал «Энеиду»: «Forsan et haec olim meminisse jubavit»[10], а Арчи под цитатой своего шефа и учителя подписал: «Finis Itinerum»[11].
Глава пятаяУбийца – доктор Ватсон, или Гольф-вдова
Во время турне по британским доминионам Агата не только ведет дневник и пишет письма матери, сестре и дочери, но и творит: как еще отвлечься, остаться наедине с самой собой? Дописывает роман «Убийство на поле для гольфа», где вновь, на радость Джона Лейна, задействует Пуаро, а еще, по предложению Брюса Ингрэма, пишет двенадцать рассказов – также с участием многоопытного и многодумного бельгийца – под названием «Пуаро расследует». Лейну это название не понравилось, и он предложил «Мозговые извилины мсье Пуаро», что, в свою очередь, не понравилось автору; отношения Агаты и Лейна становятся всё более напряженными.
«Убийство на поле для гольфа» – роман вышел весной 1923 года в совместном издании лондонского «Bodley Head» и нью-йоркского «Dodd, Mead & Co.» – Агата посвящает мужу:
«Моему мужу, такому же, как я, любителю детективов, которому я обязана многими дельными советами».
Рецензии и на этот раз – лучше некуда.
«Фабула выше всяких похвал, тайна не раскрывается до последней страницы – а чего еще требовать от детективной истории?!» («Literary Review»)
«На редкость удачный детектив… Искренне рекомендуем его всем тем, кто любит подобного рода литературу». («New York Times»)
Агата мечтает поскорей вернуться домой, но возвращение не сулит ей ничего хорошего. Трехлетняя Розалинда от родителей отвыкла – первые дни она даже их не узнаёт и хочет остаться у любимой тетушки. Кроме того, за год Арчи растерял полезные знакомства, он не может найти работу – и погружается в депрессию: часами молчит, не отвечает на вопросы, сидит, уставившись в одну точку, и требует, чтобы Агата забрала Розалинду и уехала в Эшфилд.
«Имей в виду: когда жизнь не складывается, я выхожу из себя, – предостерегает он жену. – Если болею, я сам не свой, со мной лучше дела не иметь; не хочу огорчать близких, портить с ними отношения».
Чем ласковее, предупредительнее с мужем Агата (образцовый характер!), тем больше Арчи раздражается, выходит из себя: «Ты же прекрасно знаешь – ненавижу, когда со мной носятся, меня утешают!»
Тем временем Агата задумывает новый роман – «Тайна Милл-хауса»; в дальнейшем она изменит название на «Человек в коричневом костюме» (1924). Идею романа ей подал Белчер – ему же она роман и посвятила и, сверх того, вывела в образе сэра Юстаса Педлера, скандалиста и сумасброда, не лишенного, впрочем, некоторого обаяния. «Человек в коричневом костюме» во многом похож на «Таинственного противника» – опять скорее триллер, чем детектив, опять международный заговор, опять вездесущие коварные преступники, которые промышляют оружием, наркотиками, драгоценностями, произведениями искусства.
В эти же годы в творчестве Кристи дает себя знать «феминистский» мотив: молодые женщины (Таппенс в «Таинственном противнике», Энн в «Человеке в коричневом костюме») толковы, отважны, предприимчивы – при этом бедны, одиноки, излишне эмоциональны; жизнь у них не складывается, им не на кого положиться. Автопортрет? Но ведь Агата уж точно не бедна и не одинока…
За это время Агата вполне освоилась в издательском деле и обзавелась безупречным агентом – молодым, но опытным Эдмундом Корком, высоким, элегантным, с загадочной улыбкой и легким заиканием. Корк проработал с Агатой полвека и зарекомендовал себя юристом-правоведом без слабых мест: одинаково хорошо разбирался и в книжных правах, и в правах на фильмы, спектакли, переводы, легко находил общий язык со всеми – от юрисконсульта до налогового инспектора. Довольно скоро Корк стал не только юридическим консультантом Агаты, но и ее близким другом, постоянным корреспондентом, – который, впрочем, умел держать дистанцию, и в личную жизнь писательницы никогда не вмешивался.