Капитана Гастингса, высокого, угловатого джентльмена, от чьего имени в нескольких романах и рассказах Кристи ведется повествование, Пуаро будет постоянно учить азам профессии, да и жизни тоже.
«Разве вам неизвестно, что каждый из нас – загадка, клубок противоположных страстей, желаний и склонностей…»
«Профессионала занимает не сам акт убийства, а то, что лежит за ним…»
«Надо не измерять отпечатки пальцев, разглядывать сигарный пепел и ползать по полу в поисках доказательств, а удобно устроиться в кресле и закрыть глаза – тогда решить любую проблему становится гораздо легче…»[56]
Будет учить жизни, озадачивать и при этом отдавать себе отчет, что, как говорится, не в коня корм: «Разинув рот, он дивился моим талантам, – вспоминает своего друга и нерадивого ученика Пуаро. – Как же он бывал ошарашен, как немыслимо потрясен, когда наконец доходил до истины, ясной мне с самого начала»[57]. В то же время Пуаро не забывает Гастингса хвалить, всячески подбадривает своего «ассистента» – так вел себя и Шерлок Холмс: «Ватсон, вы превзошли самого себя!» Вот и Пуаро отдает Гастингсу должное – правда, снисходительно, свысока, не без иронии: «У него был дар натыкаться на истину, не замечая ее, и часто его глупые выводы открывали мне эту истину».[58] Поневоле приходишь к выводу, что таким непревзойденным мастерам дедукции и сыска, как Пуаро или сэр Питер Уимзи, куда сподручнее иметь дело не с инициативным и при этом бестолковым Гастингсом, а с такими, как Бантер, камердинер и доверенное лицо сэра Питера, слуга преданный, рассудительный, сверхнадежный и без претензий.
Гастингс, как и Ватсон, как инспектор Сигрейв у Уилки Коллинза, сколько его ни хвали, – ученик плохой, нерадивый («Учится неважно, но старается», – обнадеживали в свое время наших матерей в школе на родительском собрании), уроки мэтра не идут ему впрок: «Всегда говорит: “С точки зрения логики”, но на деле это у него никак не получалось». Зато сам мэтр на его фоне, по контрасту со своим не слишком одаренным учеником, от этого союза только выигрывает: так хорошенькая девица выбирает себе в подруги дурнушку…
Пуаро любит порассуждать о своем методе. Но одно дело – рассуждения, а другое – практика. Как в действительности он работает? Как ищет убийцу? Как отрабатывает улики и мотивы? Каков, иначе говоря, стиль его сыскной деятельности?
Сперва бельгиец – да и многие другие «расследователи» – надевает маску полнейшего равнодушия, безразличия к тому, что произошло, вяло реагирует даже на самое жестокое убийство, на самые очевидные мотивы преступления. В эти минуты он выглядит человеком рассеянным, витающим в небесах, думающим о чем-то своем.
– Не дайте ему убежать, – закричала миссис Меркадо.
– Кому, мадам? – спросил Пуаро.
– Убийце, конечно!
– Ах, убийце, – сказал Эркюль Пуаро[59].
Вот и рассказ старшего инспектора полиции Спенса об убийстве пожилой поденщицы («Миссис Макгинти с жизнью рассталась») поначалу не производит на Пуаро никакого впечатления – всё вроде бы ясно, серые клеточки мозга на этот раз, скорее всего, не понадобятся.
Затем великий сыщик принимается разглагольствовать на отвлеченные темы, тем самым словно убаюкивая, гипнотизируя своих собеседников. Как, кстати, и мисс Марпл, она ведь тоже любит поговорить о жизни, о том, например, что нынешние молодые женщины вроде Глэдис Мартин («Зернышки в кармане») бог знает чем забивают себе голову, мечтают о невозможном.
Непринужденно улыбаясь, Пуаро убеждает присутствующих не торопить события, набраться терпения. Аргумент не нов: «Черепаха перегоняет зайца». Ведет он себя, как психотерапевт на приеме, стремится к тому, чтобы пациент расслабился, не волновался – в противном случае с ним будет сложно «работать», не удастся извлечь из разговора пользу.
И начинает задавать вопросы, по большей части отвлеченные, к делу отношения как будто не имеющие. Держится при этом подчеркнуто вежливо, предупредителен, ни в голосе, ни в поведении никакой агрессии – это в «крутых» детективах с собеседником, тем более замешанным в убийстве, не церемонятся. В «крутых» детективах или в «крутых» экранизациях по романам Кристи, вроде «Убийства в Восточном экспрессе» Кеннета Брана, о котором уже шла речь. Его диалог с подозреваемыми (а их в романах Кристи поначалу столько же, сколько действующих лиц) на допрос с пристрастием похож меньше всего. Это беседа, обмен мнениями, не хочешь отвечать – дело твое. Ни участники беседы, ни сержант полиции, ни читатель не догадываются, что́ интересует сыщика, к чему он клонит, на что намекает. И, главное, – кого подозревает.
Мы недоумеваем: какие же мелочи интересуют великого сыщика! И действительно, Пуаро интересует абсолютно всё, для него, как и для автора романа, мелочей не бывает; дьявол, как известно, в деталях. На мелочах, незначащих, мелких подробностях, строится, собственно, композиция всех книг Кристи: на мелочи не обращаешь внимания, они легко забываются, на то они и мелочи, из-за этого-то читатель и сбивается с пути, бродит в потемках, уделяет внимание чему-то несущественному – важному же, первостепенному значения не придает. Свои предположения, гипотезы Пуаро строит именно на мелочах, он по опыту знает: мелочь может в дознании оказаться решающей. Кто задастся вопросом, зачем доктору Лейднеру, убийце своей жены, понадобилась вымазанная пластилином маска? («Убийство в Месопотамии»). Какова роль в убийстве самой обыкновенной кофейной чашки, тщательно вымазанной губной помадой? («Миссис Макгинти с жизнью рассталась»). Почему так важно, в каких ботинках ходит Чарльз Пейтон? («Убийство Роджера Экройда»). Почему имеет такое значение наличие диктофона в кабинете того же Экройда?
Постепенно вопросы, которые задает Пуаро, становятся всё более конкретными, прицельными, меткими; односложно, отвлеченно на вопросы «когда?», «где?», «почему?», «что?» уже не ответишь; в «Убийстве в Восточном экспрессе» мы видим, как меняется поведение пассажиров, которых донимает своими точными, продуманными вопросами Пуаро. Читателю, да и действующим лицам, далеко не всегда понятно, к чему сыщик ведет, однако очевидно, что эти вопросы задаются неспроста, что Пуаро, быть может, еще и сам до конца не понимает, кто убийца, но кое-какие выводы уже напрашиваются, кого-то он уже взял на заметку, напал на след. В любом случае «выбивать» показания он не станет.
Сыщик, словно подтверждая свою догадку, то и дело заглядывает в записную книжку, в задумчивости стучит по столу кончиком карандаша, от его былого безразличия, от рассеянного вида не осталось и следа. Он что-то знает, это ясно, иначе бы он не давал странных советов, вроде того, какой он дал Марджори Голд («Родосский треугольник»), велев ей как можно скорее покинуть Родос. Или Кончите Лопес («Убийство на Рождество»), которой он рекомендовал быть настороже и не ходить по дому одной, когда стемнеет. В эти минуты меняется весь его облик: «Это уже не был смехотворный человечек с нелепыми усами и крашеными волосами, это был охотник, который чувствовал – преследуемый зверь где-то рядом».[60]
Кто же у него на подозрении? Все? Никто? Заметил же Пуаро однажды мимоходом, что в начале, на первом, так сказать, этапе, он убеждает себя в том, что среди действующих лиц виновных нет. Обстановка меж тем накаляется, напряжение растет с каждой минутой.
«Наступила короткая пауза, и казалось, ужас наполняет комнату, – вспоминает рассказчица в «Убийстве в Месопотамии». – Я ощущала, что убийца здесь. Сидит с нами. Один из нас».[61]
И только теперь, в минуты наивысшего напряжения, и наступает момент истины. Момент, который, как правило, растягивается на много страниц. Пуаро разъясняет, как он вычислил убийцу, ставит точки над i. Это звездный час сыщика, своего рода компенсация за тяжкий, многодневный труд. Его заключительная речь – эффектна: это хорошо поставленный, отрепетированный спектакль, в котором он играет главную роль. Пуаро – не чета мисс Марпл: что-что, а себя подать он умеет. К этому спектаклю Пуаро тщательно готовится, в романе «Миссис Макгинти с жизнью рассталась» он, с присущим ему тщанием, наводит в гостиной, где происходят «слушания», образцовый порядок, расставляет стулья, принаряжается (впрочем, он всегда одет с иголочки) и, «смущенно прокашлявшись», открывает «заседание». Мы присутствуем на настоящем судебном процессе, разве что за пределами здания суда, и на этом процессе Пуаро выступает одновременно в роли судьи, прокурора, защитника и присяжных. «Итак, друзья, позвольте мне рассказать вам, что же на самом деле произошло», – торжественно говорит он в финале «Смерти лорда Эджвера»; по сути, в финале всех романов с его участием. Говорит медленно, невозмутимо, с паузами, как заправский актер или лектор, или, лучше сказать, фокусник; обводит сидящих не шелохнувшись слушателей оценивающим взглядом: признавайтесь, ведь всё, что я говорю, для вас – полнейшая неожиданность, верно?
Да, неожиданность, и больше всех, разумеется, потрясен убийца. Потрясен и взбешен, он вскакивает со своего места, обвиняет Пуаро во лжи, грозит подать на него в суд за клевету. Ему и в самом деле невдомек, каким образом этот усатый, низкорослый, пожилой, говорящий с акцентом иностранец сумел вывести его на чистую воду, ведь он, казалось бы, всё предусмотрел, – где же он «прокололся»?! Такое поведение убийцы нисколько Пуаро не смущает: он давно убедился, что «преступник никогда не поверит, что его преступление может быть раскрыто»[62].
В своей «тронной речи» Пуаро не забывает чистосердечно признаться в собственных ошибках и просчетах, перечисляет всех «кандидатов на звание убийцы», истина даже ему раскрывается далеко не сразу. Прежде чем выйти на подлинного убийцу, Пуаро, чего греха таить, не раз вместе с нами шел по ложному следу, и не удивительно: в романах Кристи до поры до времени в убийстве можно с полным правом обвинить любого из персонажей; повод совершить убийство найдется у каждого.