рямо смотри, гм... гм. Неравномерность зрачков... гм... гм... отсутствие реакции на свет.
Доктор сидел влево от двери, и свет падал на лицо Амирджанова. Хорьковые глазки-буравчики сразу же начали слезиться. Амирджанов попытался отвести их, но властный окрик остановил его. Блестевшие в сумраке юрты глаза доктора, казалось, до боли проникали в мозг, подавляли, жгли.
— Что ты? — смущённо бормотал Амирджанов.
— Парез лицевого нерва... Да... У тебя «табес дар-залес».
— Что?
— Милый мой, у тебя все признаки... третьей стадии прекрасной болезни — «луес венере». Дай-ка сюда свои руки — поистине тривиальный случай.
Ошеломлённый, поражённый Амирджанов, весь дрожа от невыносимого страха, часто мигая, смотрел на доктора. Машинально он протянул руки. Доктор взял их и подержал.
В этот момент Амирджанов до того растерялся, что не понял, как доктор мог взять его руки в свои, когда он сам их туго стянул веревкой.
— А теперь встань прямо... Вот так... протяни руки и закрой глаза.
Амирджанов покорно выполнил требование.
— Так, налицо расстройство движений. Можешь открыть глаза... Сядь... ну на этот хурджун, что ли. Закинь ногу на ногу... Так... Рефлекс отсутствует... и... да... все. Явно прогрессивный паралич на почве сухотки спинного мозга.
Теперь не пленник стоял перед Амирджановым, а врач перед пациентом.
Подавленный, опустошённый, весь обмякший, сидел Амирджанов посреди юрты и машинально следил за доктором. Тот заставил его снять камзол, рубашку, начал выстукивать, заставил ходить.
— Диагноз абсолютен. В таких случаях от больных стараются скрыть их состояние... щадят их. Но тебя я щадить не стану. — Доктор взял кувшин, вымыл руки и вытер их полотенцем, вынутым из своего хурджуна. Ты сверхчеловек и стоишь выше всяких условностей...
Только теперь Амирджанов наконец сообразил, что доктор освободился от верёвок, и вскочил.
— Руки... — угрожающе начал он. — Ты развязал руки.
Он шарил по поясу, стараясь нащупать кобуру.
— Ещё один из симптомов прогрессирующего распада психики, дорогой, — усмехнулся доктор. — Вёревки ты сам завязал. Но ты забыл силу гипноза... Когда я смотрел тебе в глаза, то мысленно приказал: «развяжи руки!» И ты покорно развязал. Я сделал опыт.. Я проверил состояние твоего мыслительного аппарата, твоего мозга... Твоя воля разрушена...
— Я... я... развязал... я... не помню...
— Видишь... Вот еще один симптом. Ты ведь сказал, что убьёшь меня, когда закипит кумган. Он давно вскипел, ты видел это — и ничего... А почему? Потому что я тебе приказал забыть это. И ты забыл.
Закрыв лицо руками, Амирджанов сидел у входа. Всё тело его тряслось.
— Не закрывай глаза... Не поможет. Встань, прикажи седлать лошадей.
Весь объятый отчаянием, Амирджанов уже не понимал, говорит ли доктор вслух или передает мысли на расстоянии. Трус по натуре, Амирджанов услышал заключение доктора и растерялся. Он судорожно перебирал в памяти прошлое. Он лечился от сифилиса лет пять назад. Амирджанов вспомнил своего друга князя Голицына, блестящего правоведа, запустившего болезнь и впавшего в состояние, которое так красочно описал только что доктор. Да, князь пускал слюни, двигался скачкообразными шагами... Боже! Но... говорят, есть спасение... Сальварсан, прививка малярии...
В отчаянии он бросился от лошадей к стоявшему около юрты доктору.
— Доктор, доктор, спасите... я заплачу... Сальварсан... малярия...
Он тянулся руками к отстраняющемуся Петру Ивановичу, пытаясь обнять его.
— Ты сверхчеловек — и на коленях перед жалким ничтожным врачишкой. Из-за чего? Из-за того, что великолепный, сверхсовершенный организм сверхчеловека поразила ничтожная тривиальная бацилла, какая-то невидимая простым глазом бледная спирохета залезла в мозг сверхчеловека — и пшик.
— Умоляю!
— Прикажи седлать, я тебе сказал, Едем вниз к людям в Кабадиан. Каждый день дорог в твоем положении. К сожалению, я не просто человек с чувствами и мыслями обыкновенного человека, я ещё врач. И мой долг — лечить всех, даже врагов. И если, если... («тебя не расстреляют раньше», — подумал он.) Одним словом, мне придётся лечить тебя... сверхчеловека, — произнёс он громко.
— Не знаю, болен ли он телом, — проговорил ишан кабадианский, выслушав рассказ доктора, — но что болен совестью, это я знаю. Только подлый или идиот забывает свою Родину. От двурушника не требуй честности. От подлога не требуй верности. Кто он такой, Амирджан? Зачем он пришёл сюда?
— Клянусь, я благородный человек... — заговорил Амирджанов, — я принял ислам по убеждению... Господин Музаффар, обладающий высоким саном, должны хвалить меня, мусульманина, а назвав ренегатом, вы оскорбили...
— Назови раба рабом — обидится, — усмехнувшись громко сказал ишан.
— Я докажу... преданность делу ислама. Увидите — докажу. Пусть смотрят все... Сюда! — вдруг закричал Амирджанов и вскочил на ноги. Он выхватил шашку и взмахнул ею. Тотчас же толпа отделилась от ворот и двинулась к возвышению.
Только теперь можно было различить, что толпа состояла из двух категорий людей. Босые, безоружные бежали впереди четыре дехканина, их подгоняли нагайками толстомордые всадники.
Встав в позу, Амирджанов крикнул:
— На колени... Я привел их к тебе, святой ишан. Суди их! Суди по законам священного шариата! Суди справедливо.
Он не стал ждать ответа и приказал, ритмично взмахивая саблей:
— Господин святой ишан. Ты видишь их. Они чернь, они всегда гнули спину. Зять халифа взял их, мусульман, в своё священное войско, а они... Правильно говорят: бедняк — смута в войске. Остерегайтесь бедняков. Они враждебны тебе. Берегитесь! Не медлите ни одной минуты... Сгибай им спины, сгибай им шеи... Туши огонь, кротость — беда! Будь беспощаден! Доброта — беда.
Речь возбуждала его все больше. Он хрипел.
— Рази врага... не уставай... Кончай с врагом!
Амирджанов спрыгнул с возвышения и, прыгая, ударил шашкой стоявшего впереди. Удар оказался столь неожиданным, что человек не успел поднять руку. Амирджанов ударил второго. Всадники, точно по сигналу, с воем обрушили свои сабли на головы остальных. Никто не кричал. Никто не успел помешать чудовищному избиению.
По чистому двору растеклись пятна крови.
Тогда встал святой ишан. Он мрачно глянул на ещё вздрагивающие тела, перевёл взгляд на мертвенно бледного доктора, на распалённые лица амирджановских нукеров. Из калиток и дверей вышли люди. У всех были в руках винтовки, но никто не двигался.
Ишан сохранял невозмутимое спокойствие. Он перебирал четки и думал. Молчание его испугало Амирджанова. Он стоял опустив шашку, по которой стекала кровь, и судорожно глотал воздух. Амирджанов, видно, и сам был ошеломлён своим поступком. Задыхаясь, он шагнул к ишану, пытаясь что-то сказать. Но из глотки его вырывались только невнятные, неразборчивые звуки.
— Не... ные... а... в мирах...
Локайцы вытирали клинки и засовывали их в ножны. Вдруг выражение испуга появилось на их лицах.
— Убрать! Вам, мясникам, говорю! — прозвучал голос ишана. — А ты, господин Амирджанов, подойди... Поговорим.
Всё ещё бледный, с трясущимися руками, доктор, стараясь не смотреть на Амирджанова, проговорил, едва шевеля губами:
— Убивать беззащитных!.. Ни в чем неповинных!
Движением руки ишан остановил его.
— Опасны звери, которые убивают, когда голодны. Но в семь раз опаснее звери, которые убивают, когда сыты. Опаснее всех сытый человек. Увы, жизнь наша на земле — пять дней в гостях, и многие смертные не умеют дер-жать себя в гостях достойно... Таких прогоняют... Он думал дать нам взятку... — Ишан показал на лужи крови. — Заслужить милость. Он думал, что я тот судья, которому дали взятку пять огурцов, а он присудил пять дынь... Ничего тебе не поможет, хитрец. Дурному человеку и днём темно и ночью... Знай, что когда зверю приходит смертный час, он бежит прямо на ловца.
— Вы, Сеид Музаффар, говорите загадками, — криво усмехнулся Амир-джанов. — Вы правы, эти преступники сами пришли ко мне... с жалобами, но позвольте вам напомнить: вы ничего не сказали на повеление господина главнокомандующего, вы пренебрегли мной — посланцем самого главнокомандующего.
— Гм... гм... Если бадахшанские горы превратятся в рубины, то стоит ли любоваться каждым бадахшанцем? Я ещё поговорю сам с Энвером.
Амирджанов с тревогой следил за каждым движением ишана и не заметил, как во дворе появился всадник. Несмотря на жару, он был в меховой шапке и хорошем ватном халате. Легко спрыгнув с коня, он подбежал, не обращая внимания ни на кого, к ишану, и быстро зашептал ему что-то на ухо.
Лицо ишана напряглось. Он внимательно слушал.
— Так... час настал... Он громко крикнул:
— Седлать коня!
Амирджанов посмотрел на него с удивлением.
— Позвольте спросить. Вы к главнокомандующему?
— По пути, начертанному судьбой, душа моя Амирджан.
— А я? Что делать мне? Что я должен сказать зятю халифа?
Не ответив, ишан спутился с возвышения.
— Идем, — резко сказал Амирджанов доктору, — за мной. Вы ещё мне нужны. Вы ещё будете меня лечить. Только попробуйте бежать. Смотрите за ним! — крикнул он своим нукерам.
Ишан уже шёл по двору, направляясь к своей келье.
В такт шагам он медленно повторял слова:
— Что... скажешь... ты... Амирджан... зятю... халифа?.. гм-гм.
Они проходили мимо кучи навоза, в которую были воткнуты четырёхзубые вилы.
— Что ты скажешь? А? Ты мог бы ему сказать, что весы ангела Джебраила с точностью уже взвесили хорошие и плохие его дела, но...
Вдруг он резко повернулся и очутился лицом к лицу с Амирджановым, который шел за ним следом. Тот испуганно произнёс: «А!» — и попятился.
Сеид Музаффар вытащил вилы из навозной кучи и начал с интересом их рассматривать.
— Не правда ли, интересные вилы, господин Амирджан?