Осталась-единственная дорога на восток, в сторону городка Ховалинга.
Но Энвербей мобилизовал все силы, и 27, 28, 29 июля шли ожесточённые бои. Басмачи лавами в полторы тысячи сабель неоднократно бросались на красноармейские части, но неизменно их напор и пыл разбивались о стойкость советских бойцов. В результате трёхдневных упорных боёв, понеся большие потери, Энвербей отступил к Ховалингу и здесь созвал всех главарей на достопамятный совет, окончившийся столь драматично.
Всю ночь в энверовском стане царили паника и неразбериха, вызванные выстрелами ишана. Ворвавшиеся вслед за этим в лагерь мюриды Сеида Музаффара открыли бешеную стрельбу. В кромешной тьме, не разбирая дороги, ломая и сметая палатки, юрты, топча друг друга, мчались ошеломлённые растерянные массы конных и пеших людей. На рассвете появилась вблизи красная конница. Паника стала всеобщей. Ибрагимбек бежал один из первых. Он не любил, когда пули свистят над ухом.
Армия ислама ещё носила своё громкое название. На самом деле она состояла сейчас из деморализованных банд, слабо связанных друг с другом.
В ночь на 4 августа из Бальджуана на Ховалинг двинулись две колонны: правая — по долине реки Кзылсу, в составе 2-го батальона, 2-го эскадрона и взвода артиллерии, и левая — в составе 15-го и 16-го кавалерийских полков через высоты севернее Кзылсу. Днем 4 августа произошла стычка красной конницы с передовыми частями противника. В восьми верстах от города Бальджуан было решено остановить противника. Опасались, что он уклонится от боя. По агентурным сводкам, крупнейшие басмаческие вожаки переполошились. Они чувствовали, что поражение армии ислама грозит им гибелью. Что произошло с Энвербеем и его штабом, никто ничего не знал, но именем зятя халифа действовали его правая рука Давлет Мингбай и турки. Плетьми, палками, расстрелами наместе басмачи беспощадно загонялись под заколебавшееся зелёное знамя пророка. В общей суматохе, неразберихе промелькнула круглая персидская шапка господина персидского купца Мохтадира Гасана-эд-Доуле Сенджаби. Многозначительная фраза его облетела всех воинов ислама: «Английские пушки уже близко, о правоверные». Больше господина купца никто не видел, как никто не видел и английских пушек.
Большие конные массы басмачей тем не менее накапливались в ряде пунктов.
Для решительного удара назначили 16-й кавполк. Конники двинулись в обход сопки, чтобы отрезать путь отступления группе главного энверовского командования.
1-й эскадрон двинулся в лоб на сопку, 2-й эскадрон — с юга, 3-й эскадрон — с северо-запада.
Склон сопки был очень крут, и 1-й эскадрон пришлось спешить. С гребня сопки противник вёл сильный прицельный огонь. Рассыпавшиеся в цепь красные конники были очень малочисленны. Тем не менее эскадрон выполнил свою задачу с честью.
Ночная тьма скрыла от посторонних глаз, что творилось в долине.
Наутро боевая обстановка прояснилась. И прояснилась не в пользу красных частей. Организаторские способности Давлет Мингбая сказались с полной силой. Ему удалось сосредоточить мощный ударный кулак.
Первый эскадрон оторвался от своих, расстрелял почти все патроны, и когда впереди на гребне сопки показались конные массы басмачей, положение сразу же определилось как тяжёлое, если не безвыходное. Среди басмачей гарцевали кавалеристы во френчах.
— Ого, — говорили бойцы, — уж не сам ли Энвер-паша?
Басмачи ринулись вниз по склону и, несмотря на ожесточённый огонь, смяли красных бойцов. Отчаянно отбиваясь, красный эскадрон скатился в долину, преследуемый по пятам озверевшими от успеха воинами ислама.
Басмачи осмелели. Они явно затевали прорыв. Как выяснилось, позади передового отряда двигались грозные массы конницы.
Главари басмачей не обеспечили хорошей разведка и, в пылу преследования, попали под удар 2-го и 3-го эскадронов. Произошла ожесточённая схват-ка. Масса басмачей была порублена. Уцелевшие рассеялись во все стороны.
На поле боя обнаружили труп человека в английском френче, галифе. В нём удалось опознать претендента на престол халифа и эмира великого Турана, вице генералиссимуса, зятя султана турецкого, Энвера-пашу.
Весть о бесславном конце зятя халифа, вице-генералиссимуса турецкой службы главнокомандующего Энвера-паши мгновенно облетела все полки, эскадроны, соединения Красной Армии. Раскатистое «Ура!» неслось над холмами. Конец авантюре! Одной из самых крупных авантюр в мировой истории.
— Всё! — сказал Гриневич. — Железная воля партии исполнена! Партия приказала мне, нам, Красной Армии именем революционного народа покончить, разгромить Энвера, освободить трудящихся Бухары от этого фанатика и безудержного честолюбца! Энвер хотел земли Туркестана, Энвер получил её — три аршина! Да здравствует партия, да здравствует народ, да здравствует Красная Армия рабочих и крестьян!
Тело Энвера было пронизано пятью пулями, но странно, на одежде не удалось обнаружить и капли свежей крови.
Как удалось выяснить в дальнейшем, труп зятя халифа пытался вывезти с поля боя его ближайший помощник Давлет Мингбай. Но басмача свалил уда-ром сабли Юнус. В пылу схватки он промчался дальше, не подозревая, кому он нанёс смертельный удар.
Через несколько часов Давлет Мингбая нашли в домике соседнего кишлака. Гриневич, забрав с собой Юнуса, прискакал, чтобы лично допросить заместителя командующего.
Но Давлет Мингбай умирал.
Подняв медленно дрогнувшие веки, он всматривался в лицо Юнуса:
— Ты великий воин, — сказал, наконец, Давлет Мингбай, — мне не зазорно сказать теперь это... Азраил уже взял меня за сердце... Ты умеешь рубить. Твой удар... удар батыра... Кто ты?
— Я солдат, — сказал Юнус. Он смотрел на распростёртого на одеяле врага. Честно говоря, Юнус испытывал не чувство торжества, а скорее жалость к этому огромному, здоровенному басмачу, последние часы которого были сочтены.
Надо сказать, что в пылу боя Юнуса никто не мог упрекнуть в отсутствии решительности и храбрости. Но вот при виде мёртвых и раненых врагов Юнусу делалось как-то не по себе... А тут лежал человек, которого он, Юнус, свалил с коня ударом клинка.
— Ты солдат! Ты неумытый солдат, раб! — воскликнул Давлет Мингбай. — Ты не начальник! Увы, мне, мне, могучему воину, перед которым трепетали тысяча тысяч врагов... Постой! Не уходи, я вижу по говору и обличью, что ты такой же таджик, как и я... ты мусульманин... И ты, устремившись вперед ногами мужества и отваги, отвернулся от ислама и поднял руку на таджика и мусульманина... Ты вероотступник... Ты пойдёшь в ад.
— Нет, ты ошибаешься, Давлет Мингбай, я не раб и не вероотступник... Я воин народа, я не пойду в ад... Я свободный человек и пойду с свободным на-родом, а целый народ в ад не загонишь, сколько ни кричи, а вот вас басмачей в аду уже ждут. Известно, пшенице одна дорога — на мельницу, под жернов.
— Горе мне! — простонал Давлет Мингбай, приподнимаясь на локтях. — Нет отечества вне ислама! Мир вывернулся наизнанку. Зачем ты пришёл сюда? Я спокойно умирал, как подобает воину, а теперь при виде тебя боль при-шла мне в сердце. Я думал, что сражаюсь за народ, но народ сражался против меня... Зачем же мои раны... моя смерть?
Он не отказался отвечать на вопросы Гриневича; наоборот, говорил очень словоохотливо.
— Господина главнокомандующего Энвер-паши не было с нами... Вы обрадовались. Убит-де. Труп льва — жизнь для мыши. Э нет... Зять халифа господин Энвер-паша находится среди главных сил,
— Но мы нашли тело Энвера... Его опознали ваши люди... На нём документ, который...
— Нет, Энвер — милостью аллаха жив и невредим... У него есть талисман, перстень халифа Мамуна, оберегающий от смерти. На поле боя вы нашли тело любимого племянника зятя халифа... Тяжело раненный, он сидел на коне, привязанный к седлу... Коня убили... я хотел пересадить племянника к себе в седло... Но смотрю, он, увы, переселился в царство вечности...
— Кто скончался? — спросил Гриневич.
— Племянник зятя халифа господина Энвер-паши.
Курбаши вдруг замолк. Он отказался больше отвечать.
Губы его шептали молитвы.
Скоро началась агония. Ничем не смог помочь и вызванный доктор. И Давлет Мингбай испустил дух, так и не прояснив обстоятельств боя.
— Рана была ужасна, — сказал Гриневичу Пётр Иванович, выйдя во двор, — удивительно, как он мог протянуть так долго... Неистощимы жизненные силы в этих могучих степняках...
Он ходил взад и вперед, взволнованный, подавленный зрелищем смерти.
Вдруг он резко остановился и протянул Гриневичу небольшой предмет.
— Возьмите, Алексей Панфилович.
— Что это? Кольцо?
— Агатовый перстень. И смотрите, какой великолепный сердолик, какая шлифовка.
— Как он к вам попал?
— Целая история... Умирал Давлет Мингбай трудно, тяжело. И он всё время в агонии требовал... умолял, чтобы послали за Сеидом Музаффаром, ишаном... «Скорее... позовите... у меня есть дело... Скорее», — твердил умирающий всё слабее, всё тише. Когда я уже думал, что все кончено, что курбаши отправился «ad pal-res!» и остается констатировать только факт смерти, вдруг недвижное тело Давлат Мингбая пронизало точно электрическим током. Руки, ноги свело судорогой... и этот по существу труп сел... Да, да, мёртвый Давлет Мингбай сел на постели без моей помощи, сам... Давлет Мингбай посмотрел на меня абсолютно нормальным взглядом и полным ясным голосом заговорил... Да, бывает у умирающих такой внезапный прилив сил... последних сил, когда организм собирает всё, что осталось в нём живого — все крохи жизненной энергии для какого-то последнего движения, действия. У нас в медицине такая вспышка жизненных сил именуется «эйфория», но не в этом даже дело. Давлет Мингбай посмотрел на меня без всякого выражения и таким же лишенным выражения тоном проговорил четко и раздельно. Постараюсь повторить его слова в точности. «Ты урус, кяфир, но про тебя говорят, что ты табиб, мудрец. Слушай, урус!» И он протянул свою руку и проговорил: «Видишь кольцо!» Сними его скорее с моего пальца, у меня уже силы не осталось... Только один-единственный день я носил этот священный перстень и ощущал веяние знамени полководца на своем лице... Знай же, русский, это он, перстень, тысячелетний перстень льва ислама, истребителя неверных, халифа Маъмуна. Откуда этот перстень и сколько ему тысяч лет... кто знает. Но все знают, что тот, кто надел перстень халифа Маъмуна на свой палец, тот становится мечом аллаха на земле... И я стал великим полководцем, увы, на один день... Но удар сразил меня... Возмездие! Я... отнял перстень у мертвого... Увы, помоги мне лечь... Жизнь выходит из меня. Проклятие! Урус, ты великий доктор, дай мне своего снадобья, верни мне жизнь! Мне нельзя умирать... Я халиф Маъмун. Великие походы! Завоевание! Властитель мира... мира...» Он бредил, он забился на ложе, а я сидел перед ним и вертел в руках агатовый перстень и думал... Внезапно Давлет Мингбай закричал: «Урус, зачем ты снял с пальца у меня кольцо... Отдай!» Тогда я ему вернул кольцо, нельзя же отказывать в просьбе умирающему, но я сказал: «Я видел этот перстень на руке зятя халифа!» Давлет Мингбай открыл глаза и в последний раз посмотрел на меня с ненавистью и пробормотал коснеющим языком: «Никто не знает... никто...» И всё... Нет, не всё. Рука Давлега Минг-бая разжалась, на кошму выкатился агатовый перстень... Вот он.