И хотя, судя по всему, риторический вопрос Алаярбек Даниарбек задал, очевидно, бессловесному Белку, доктор не без досады заметил:
— Ну, господин Алаярбек Даниарбек, если вы имеете что-либо сказать, — говорите, если нет — я уйду. Я спать хочу.
— Он уйдёт, вы слышите. О аллах, запрети гневу входить в моё сердце — и ссоры не будет.
— Да будете вы, наконец, говорить? Что-нибудь вы узнали?
— Сердце его поднимается по ступеням гнева! Горе мне. О как отрадно и блаженно мгновение, когда друг был другом.
— Ффу, давайте лучше чайку вскипятим, — не удержался Пётр Иванович и спокойно спросил: — Дорогой Алаярбек Даниарбек, ишан сказал нам что-нибудь?
Подойдя вплотную, Алаярбек Даниарбек засунул по обыкновению пальцы за поясной платок и, выпятив свои толстые губы, важно объяснил:
— Какой ишан? Было два ишана, а теперь ни одного не осталось.
— Вот тебе и на! — удивился Пётр Иванович, разжигая сучья в очаге.
Пока разгорался огонь и закипала вода в обджуше, Алаярбек Даниарбек рассказывал:
— Один ишан помер, пришёл другой ишан. Город Кабадиан осчастливлен был пребыванием знаменитейшего Сеида Музаффара. Мертвого похоронили, живой пришёл. Только теперь живой ишан исчез, убрался, удрал, ускакал, вознёсся живым на небо. А теперь туча маленьких ишанов набежала и вытащила дохлого Амирджанова из кучи навоза, куда его затолкал ишан Сеид Музаффар, и прославила.
После внезапного отъезда ишана и доктора в ишанское подворье собрались со всего Кабадиана муллы, имамы, суфии, настоятели мечетей, бродячие монахи и прочие лица, причастные к делам религии, и, похоронив с почётом Амирджанова, поставили над его могилой туг — шест с ячьим хвостом, объявили могилу его источающей чудеса. На могиле по ночам горит свет и слышатся голоса ангелов. Амирджанов стал святым, поскольку, принявший свет истинной религии, пал он за веру. Имамы гонят людей совершать паломничество на могилу святого, но в народе прозвали его ишан-навоз, а кто-то из почитателей, то ли из религиозного усердия, то ли издеваясь, воткнул в могильную насыпь те самые навозные вилы, которые стали столь нежданно орудием гибели новоявленного хазрета.
— А ишан? Ты нз видел ишана? Что с ним?
— Хозяин, — возразил Алаярбек Даниарбек, — клянусь двенадцатью имамами, столпами ислама, у меня только один-единственный язык и одна голова, чтобы я мог ответить сразу на столько вопросов. Ишан, как уехал тогда, так и не вернулся.
— А что ты узнал о Жаннат?
Алаярбек Даниарбек впал в полное расстройство. Губы его шлепали, и горло издавало невнятные звуки, руки заходили ходуном.
— Жаннат оказалась аджиной.
— Вы окончательно рехнулись, дорогой Алаярбек Даниарбек.
— Нет, клянусь.
Он стоял на своем. Но много усилий стоило доктору, прежде чем он смог вытянуть из Алаярбека Даниарбека новости о Жаннат. Оказывается, поехав по поручению Петра Ивановича разыскать Жаннат, Алаярбек Даниарбек пристал к отряду Юнуса, очищавшему район Кабадиана от басмачей, уцелевших после разгрома энверовской армии.
Вместе с Юнусом Алаярбек Даниарбек въехал в в большой кишлак.
Потрясенный каким-то далёким, мгновенно мелькнувшим воспоминанием, Юнус схватил руку Алаярбека Даниарбека и прошептал:
— Это он! Клянусь,
— Кто? И, клянусь, совсем не обязательно мне отрывать руку.
Но Юнус уже остановил лашадь и слезал около помоста большой, полной народу чайханы. Чайханщик бегал с чайниками и кричал: «Тайор! Тайор!» Перепёлки оживлённо перекликались в своих наглухо затянутых лоскутами красной материи клетках с тыквенными донышками. Базарчи и дехкане шумели, заключая сделки, громко били друг друга по рукам.
— Назир Нукрат...
— Он... Где?..
— Сейчас я его пристрелю.
У всегда спокойного Юнуса всё лицо подергивалось, скулы напряглись, глубокие складки залегли в уголках рта.
— Я слышал, он сбежал из Бухары... Его там разоблачили. Не думал, что он здесь.
И он полез на помост.
— Подожди... — вдруг усмехнулся Алаярбек Даниарбек. — Да что ты, он не уйдет. Дай мне поговорить с ним.
Оставив кауши на краю помоста, Алаярбек Даниарбек, осторожно ступая, направился через всю чайхану к скромно сидящему в уголке Нукрату. Его тёмные очки, чёрный полуевропейского покроя камзол, татарскую бархатную шапочку, клиновидную бородку с проседью нельзя было забыть. Очевидно уверенный в своей безопасности, Нукрат и не считал нужным менять своё внешнее обличье. Он сидел важно, солидно попивая чай и беседуя неторопливо с весьма почтенным человеком, очевидно местным духовным лицом.
— Подожди, — пробормотал Алаярбек Даниарбек, — когда Юнус рванул-ся вперёд и чуть не наступил на сидящего дехканина, — подожди, успеешь. Дай поиграть кошке с мышкой.
Без церемоний Алаярбек Даниарбек уселся прямо напротив Нукрата и силой посадил рядом Юнуса. Бывший назир равнодушно пробежал взглядом по лицам друзей, но, очевидно, у него не возникло никаких воспоминаний или ассоциаций, и, отведя глаза, он снова заговорил с имамом, заканчивая рассказ о чём-то необыкновенном, потому что собеседник его издавал изумленные возгласы и чмокал усиленно губами:
— ...оказалась джиньей, — закончил фразу Нукрат, начала которой не слышали друзья. — Вы все знаете об этих отвратительных существах, принимающих облик красавиц и даже превращающихся в объятиях соблазнившегося мужчины в отвратительных вонючих старух. Проклятая комсомолка с помощью сатанинского колдовского искусства придала своей ведьмовской наружности неземное очарование и прелесть. Удивительно ли, что нестойкие и легкомысленные из мусульман, нетвёрдые в вере, поддались её бесовским чарам, стали слушать зловредную бабу. Господин Хаджи Акбар поддался её искусной похоти и, увы, сгорел бесследно. Никто не знает, что с ним приключилось. Можете представить, сколько несчастий и бед причинила бы добрым мусульманам эта джинья Жаннат, если бы...
При имени Жаннат Алаярбек Даниарбек, по его словам, обратился весь в слух и придвинулся к рассказчику. Но Нукрат, ничего не замечая, важно продолжал:
— Муж означенной джиньи, почтенный Хаджи Акбар, узнав о злокозней-ших делах проклятой, поспешил прибыть в селение. Несчастному грозила гибель от ведьмы, но, мужественно преодолев чары, Хаджи Акбар прочитал молитвы и, схватив отвратительного оборотня, связал её и увёз.
Здесь Алаярбек Даниарбек не выдержал и крикнул:
— Куда он её увёз?
— Да, он увёз её, а тебе какое дело? — насторожился Нукрат.
— Раз я спрашиваю, у меня есть дело... Ты что же, и ответить не можешь, чванливый человек, шайтан, возвеличивающий себя глупец?..
Задохнувшись от злобы, Нукрат с трудом выдавил из себя:
— Эй, пьян он, что ли? Похоже, он выпил целое море.
Однако Нукрат отнюдь не склонен был вступать в разговоры с каким-то незнакомым ему человеком и, бросив на Алаярбека Даниарбека высокомерный взгляд, снова повернулся к имаму и сказал ему что-то на ухо. Тот быстро и оживленно закивал головой.
Но ничуть не обескураженный Алаярбек Даниарбек снова обратился к Нукрату:
— А не встречались ли мы, достоуважаемый господин, на нашем жизненном пути?
— Нет, я вас не знаю, — коротко бросил Нукрат.
— Увы, какое огорчение... Но я готов поклясться серёжками моей супруги... у неё такие красивенькие серёжки... я купил их... Э, позвольте, когда я купил серьги своей жене?... Кажется...
— Какое мне дело до серёжек вашей супруги? — резко заметил Нукрат. Он начинал злиться не на шутку.
— Да, да, я их купил в год мыши... Отличные серёжки, — не унимался Алаярбек Даниарбек. — И вдруг хлопнул себя с силой по лбу. — О аллах! Да вы же господин совершенств, знаменитый и почтенный пекарь, поставщик хлеба самому эмиру бухарскому... Я же вас не только видел, но удостоился покупать у вас хлеб...
— Вы ошибаетесь... — стараясь укротить вспыхивающее раздражение, сказал Нукрат, — я никогда не был пекарем. Так вот, дорогой имам, я...
— Какая память у меня! Какую недостойную оплошность совершил я, — сокрушался Алаярбек Даниарбек, — помилуйте, мы же виделись с вами, господин, совсем в другом месте, при стечении других обстоятельств, о, и при каких обстоятельствах!
И он, хитро подмигивая и добродушно хихикая, стал потирать руки.
— Что вы болтаете? — И по тому, как колебался его голос, стало заметно, что неясная тревога зашевелилась в душе Нукрата. Он мельком поглядел на Юнуса, но не узнал его и поспешно отвёл взгляд в сторону. — Повторяю, я с вами не встречался.
— О, как я вас не признал сразу, — продолжал издеваться Алаярбек Даниарбек. — О, поразительное умение переодеваться и принимать новый облик. О, несравненное искусство!
При слове «переодеваться» Нукрат вздрогнул, и мешочки под глазами у него затрепетали. Он ещё подозрительнее уставился на Алаярбека Даниарбека, а тот с восторгом расписывал во всеуслышание:
— Какое роскошное представление! Понимаете, эдакий кушбеги верхом на кляче, на голове вот такой тюрбан, — и он развёл широко руками, — величиной с купол Гур-Змира. Не настоящая, конечно, а ивовая корзинка с намотанной на неё кисеей. А живот вот такой! Сколько туда тряпья и подушек засунуто, страх! А на лице белейшая борода, отрезанная у козла... О, у вас и сейчас приклеенная борода, — и он протянул руку к растерянному лицу Нукрата, точно хотел дернуть его за бородку, — при виде тебя, скомороха, все хохотали. А сзади за тобой, подгоняя лошадь, всё бежал клоун с дуррой, сши-той из кожи, и колотил тебя по спине, так что пыль застилала всю площадь перед аркам. Даже сам Сеид Алимхан выхолил на балкон посмеяться, как ты изображаешь гиждуванского казия, провинившегося перед престолом эмира. О, эмир, надо сказать, любил, когда ты издевался над его недругами и врагами!
— Проклятие! — простонал Нукрат. — Как смеешь ты болтать такое про меня, почтенного человека!