заплакал ребёнок.
В слепящую глаза дорожку лунного света вторглось тёмное пятно. И сразу стало ясно, что это зыбкий плот из гупсаров — кожаных мешков. На плоту угадывались чуть различимые люди.
Они шевелились, плот угрожающе раскачивался. Снова жалостно заплакал ребенок.
Теперь, когда плот подплыл к камышам и повернулся, видно было, что на нём идет безмолвная борьба. Мужчина вырывает шевелящийся, пищащий свёрток из рук женщины. Наконец мужчина одержал верх. Раздался звучный всплеск...
Дико зазвенел женский вопль и оборвался хрипом.
Но одновременно раздался ответный крик: «Дьяволы!», и кто-то грузно плюхнулся с берега в воду.
— Врёшь, не выйдет, — плескаясь и булькая, бормотал кто-то.
В то же мгновение плот врезался в заросли камыша и упёрся в берег. Несколько людей спрыгнули на землю. Мужчина увлекал за собой бившуюся в его руках женщину.
— Стой!— крикнул Матьяш, выступая из-за кустов. — Сдавай ору-жие!
Из-за кустов выскочило несколько красноармейцев. Угрожающе защелкали затворы.
— Стой!
Вырываясь из рук мужчины, женщина пронзительно кричала:
— Помогите! Она утонула!
— Господин, у нас нет оружия. — проговорил человек, державший женщину, — мы несчастные беглецы. Спасаемся от гнёта и горя! Да замолчи ты, Дильаром!
Но Дильаром металась у самой воды с воплем:
— Спасите!
— Тише, — сказал Матьяш, — это ты Семён? — Свет луны упал на шлёпающего по воде бойца.
— Которая тут мать, примите, — сказал он. — Гады, ребёнка топить вздумали.
К нему в воду бросилась Дильаром и вырвала мокрую девочку.
— Молчит! Умерла, умерла! — вскрикнула Дильаром.
— Нет, спужалась она. Эх, мамаша, поаккуратней надо бы, река вон какая...
И, как бы в ответ, ребёнок разразился плачем.
Дильаром бросилась на колени и поцеловала мокрый сапог красноармейца.
— Что вы, что вы! — в волнении отступил Семён. — Река, она такая, шутить не станет. А ну, — уже обращаясь к сумрачно молчавшим мужчинам, сказал он: — Вы кто? Контрабандой балуетесь?!
— Нет, господин воин, мы мирные люди, — заговорил Иргаш, — мы к родным местам. Отпустите нас. Вот...
Он протянул кошелёк.
— Ты что, ошалел видать?!. Держи, держи.
Послышался конский топот, и к берегу выехал Пантелеймон Кондратьевич.
— Что у вас, ребята?
— Докладывает отделённый командир Половиков, — отрапортовал Семён. Обнаружили на реке какую-то лодку не лодку, плот не плот. Подпустили. Подстерегли. Шесть мужиков, одна баба, ребятёнок. Вроде заявляют: «Прибежали домой с тоёй стороны».
— Обыскали?
— Так точно. Оружия нет. Ничего, кроме вот какой-то фляги, не нашли.
— Осмотреть плот!
— Есть осмотреть!
Пока Матьяш шарил на плоту, Пантелеймон Кондратьевич разглядывал задержанных. Он не мог удержаться, чтобы при виде лица Дильаром не пробормотать: «Экие глаза!»
— Это чья женщина? — спросил он.
— Моя, — выступил вперёд Иргаш, — моя жена. Моя семья.
— Значит, всей семьей на родину?!. Хорошо!
— Мое имя Иргаш Файзи, господин начальник, мой дом близко, в Курусае, Отпустите нас. Дочка упала в воду, боюсь, заболеет.
— Он её бросил в реку, — сказал Матьяш, — девчонка закричала. А он полузверь-получеловек какой-то, её в воду.
— Вот как? Ты что же! — рассвирепел Пантелеймон Кондратьевич, и рука его невольно вцепилась в ворот Иргаша. — Зачем это тебе понадобилось?
Подумав, что пришел его последний час, Иргаш мешком опустился на землю.
— Начальник, — бормотал он, — девочка плакала, взял успокоить... упала... я не виноват... нечаянно я.
— Тьфу... потом разберемся. Эй, Половиков, как там на плоту?
— Барахлишко есть, товарищ комиссар, а оружия нет.
— Иди сюда.
— Есть.
— Ты почему мокрый весь? Купался, что ли?
— Никак нет, товарищ комиссар, вот пришлось...
— Он девчонку вытащил, — сказал Матьяш.
— Имей в виду, Половиков, ты отделённый командир, ты на посту, на границе... А если б тебя, в воде стукнули, а мне отвечать! Только потому, что в пограничниках ты впервой, да и нарушителей тоже впервой взяли, я тебе спущу... Отвести задержанных на заставу.
— Позвольте, начальник, сказать, — попросил Иргаш.
— Идём, идём. Поговорим в своё время и на своём месте.
Кутая дочку в камзол, Дильаром плакала:
— Ой моя черноглазенькая... Ой, она заболеет.
— Семён, посади женщину на мою лошадь... Отвези поскорее к Ольге Алексеевне.
— Жена пойдет со мной, — мрачно проговорил Иргаш. Он так и не позволил, чтобы Дильаром уехала даже на несколько шагов вперёд.
Всю дорогу он говорил:
— В злые годы смятения и разрухи нас обманом и ложью увели из страны отцов... Многие годы мы влачили на чужбине свою жизнь. Пусть не услышит голоса счастья проклятый эмир... Мы прослышали, что идёт Красная Армия и поспешили бежать... Мы хотим служить вам, начальник,.. советской власти.
— А кто у тебя в Курусае?
— О, там живет отец моего отца... Он землепашец. Он старейшина...
— Как зовут твоего деда?
— Моего достопочтенного деда зовут Шакир Сами.
Пантелеймон Кондратьевич даже остановился.
— Ты внук Шакира Сами! Молодец твой дед! Вся Восточная Бухара рассказывает, как он вступил в битву с самим Энвером. Теперь он председатель Ревкома.
— О всевышний! — только мог пробормотать Иргаш. Он больше не сказал ни слова. Он отлично сообразил, что из подвига Шакира Сами он может извлечь немалую для себя выгоду.
И он мгновенно изменил свое поведение.
На заставе, помещавшейся в маленькой мазанке, он уже не просил подобострастно, не молил о пощаде и помощи. Нет, он не без наглости требовал коней, оружия для себя и для своих спутников (Конечно, он ничего не сказал об оружии, которое им пришлось утопить в реке). Он собирался немедленно ехать в Курусай к своему деду и громко выражал свое неудовольствие, когда Пантелеймон Кондратьевич не отпустил их сразу.
Откровенно говоря, у Пантелеймона Кондратьевича возникли кое-какие сомнения. Путаный, неясный рассказ Иргаша был не очень правдоподобен. В найденной на Иргаше кожаной фляге оказался коньяк. Мусульманин, дехканин, как себя называл Иргаш, — и вдруг фляга с коньяком! Неясен остался и случай с ребёнком. С чего он, отец, стал бы топить родную дочь. Конечно, испугался? Боялся, что она своим плачем выдаст их. Но ведь Иргаш и его спутники уверяли, что они возвращаются добровольно. Держались задержанные все мрачно, молчаливо. Поглядывали они на красноармейцев, как заметил Пантелеймон Кондратьевич, не очень дружелюбно. Могла бы пролить свет на всю историю Дильаром, но она молчала и только плакала над своей маленькой метавшейся в жару дочкой. Осторожно, очень мягко Пантелеймон Кондратьевич всё же допросил Дильаром. Но ему ничего не удалось выяснить. Молодая женщина мотала головой. Чудесные глаза её горели сквозь шарф, подаренный ей женой одного из командиров, и она с тихим ужасом твердила:
— Дочь у меня, дочь живая, оставьте Иргаша в покое... Дочь жива. Отпустите нас... Я боюсь...
Глава четырнадцатая. ПУЛЬ-И-САНГИН
Доблесть — достояние
стремящихся к высокой цели.
Фирдоуси
Летом в Туткауле пусто. Здесь в котловине, окружённой высокими скалистыми утесами, очень душно. Жарища такая, что нечем дышать. Все уезжают, по возможности, в горы, где испокон веков находятся богарные пашни туткаульцев. Около Туткаула река Вахш пробивается через толщи конгломерата и мчится в глубоком каньоне к щели Пуль-и-Сангина. Буйные коричневые воды, все в ореоле седой пены, взметываются на наклонные пласты каменной породы, а затем с грохотом низвергаются в кипящий и гремящий котел. Ничто живое здесь уцелеть не может. Если против Нурека кто-нибудь из переплывающих на гупсарах реку чуть зазевается, его проглотит ненасытный Вахш, и даже костей никто не найдет. Сами забардасты — твердорукие силачи, не боящиеся ни холода воды, ни бешеной стремнины, — и те не решают-ся переправиться через реку даже в версте от громовой щели.
Дорога бежит по узкой полоске между каменистой стеной и ущельем. На повороте возникают высоким обрывом великолепные малинового цвета пласты отшлифованного до блеска песчаника. Стены речного ложа настолько сближаются, что сверху не видно ревущей воды. Огромная река, раскидывающаяся в верхнем плесе в ширь Днепра у Киева, сжимается горами в трубу шириной едва ли не в три сажени и исчезает на глазах. Ревущий поток почти уходит под землю. Вода клокочет и гудит где-то внизу, отчаянно вгрызаясь в грудь гор. Кажется, что можно перепрыгнуть через щель. Здесь, над Вахшем, перекинут единственный мост Пуль-и-Сангин, связывающий два берега. Ещё недавно мост служил источником обогащения каратегинского бека, так как здесь с каждого вьюка чиновники взимали теньгу, а с головы скота — четверть или полтеньги. Ниже моста течение Вахша остаётся всё таким же сумасшедшим, и над ущельем стоит, особенно по утрам, радуга в тумане мельчай-ших брызг.
Гриневич, невольно любуясь величием гор и дикого ущелья, трезво взвешивал стратегическое значение Пуль-и-Сангина. Он отлично понимал, что десятка метких стрелков достаточно, чтобы сдержать натиск на мост целого полка. Справа в этом месте, по краю долины, поднимается почти отвесный скалистый хребет, слева, в глубоком с вертикальными стенками ущелье, мчится буйный Вахш.
Узкая речная терраса и стала полем боя между передовыми частями бригады Гриневича и бандой Касым-бека, прикрывавшей отход энверовской армии. Касымбек использовал своё численное превосходство и, уверенный в полной обеспеченности своего тыла, смял проскочивших через Пуль-и-Сан-гин конников. Большинство из них только недавно пришло в Красную Армию.