Так они и вернулись обратно в ибрагимовский двор. Алаярбек Даниарбек предложил передать записку Жаннат с изложением своего плана. Но... Пётр Иванович не смог написать такую записку. Он сидел на камне около конюшчи и поджидал, когда появится Энвербей. Он должен был появиться... И он действительно появился, но Пётр Иванович не успел сообразить что-нибудь, как Энвербей в сопровождении десятка своих турок исчез в воротах женской половины.
Внезапно там зашумели, закричали. Крик всё рос, превращался в истошный вой. И среди воплей Пётр Иванович ясно расслышал голос Жаннат. Он вскочил и прислушался.
Мимо прошагал Ибрагимбек с мрачной раздражённой физиономией, сжимая в руке огромную камчу. Всем своим видом он говорил: «Подождите, бабы, сейчас я вам задам!» Едва он скрылся за створкой ворот ичкари, наступила тишина, но тут же взорвалась воплями и криками ещё более пронзительными. Громоподобный голос заорал: «Гнать её! Бей её!» Ему вторил отчаянный визг и крик.
Алаярбек Даниарбек и Пётр Иванович кинулись к воротам, но их, конечно, не пустили. Они топтались в толпе слуг, басмачей, ничего не понимая. Ворота распахнулись, и Петр Иванович лицом к лицу столкнулся с самим зятем халифа. Красное лицо его, усеянное капельками пота, подергивалось, губы дрожали. Он схватил доктора за портупею на груди и закричал:
— Проклятие, они хотели, чтобы я женился на прокажённой! Вы доктор, вы знаете, что это значит. Это заговор на мою жизнь, на моё здоровье. Клянусь, Ибрагим ответит!
Он отстранил рукой Петра Ивановича и, продолжая что-то выкрикивать, направился к себе. За ним бежали с растерянными, гневными лицами турки.
Тотчас же следом выскочил из ворот Ибрагимбек. Глаза его бегали, он сгпел и хрипел.
— Где Энвер?
— Что с ней? — закричал Пётр Иванович. Он забыл, где он, кто стоит перед ним. Он кричал и тряс Ибрагимбека за отвороты халата. — Что ты сделал с ней?
— С ней, — растерянно мямлил Ибрагимбек, — с этой дрянью? Она сказала, что она спала с Касымбеком прокажённым...
И, оттолкнув Петра Ивановича, он крикнул ему:
— Всё равно она тебе не годится. Она прокажённая. Мы её прогнали.
Где-то далеко за низкими плоскими домами слышались удаляющиеся вопли, свист, улюлюкание. С криком бежали люди; скакали всадники. Казалось, весь кишлак бросился изгонять с позором несчастную Жаннат.
— Они убьют её!
Пётр Иванович бросился к воротам. Но на этот раз его не выпустили. Ни просьбы, ни угрозы не помогли. Его отвели к Ибрагимбеку…
Глава двадцать третья. ПЕСОК ЗАСЫПАЕТ СЛЕДЫ
Разгаданная загадка легка.
Хакани
— Вы знаете, что такое таввакуль?
— Упование на бога... Слышу часто от эмира... Он начинает с таввакуля и кончает таввакулем.
— Ну так вот, пусть эмир уповает себе на таввакуль, а...
— Но имя его... эмир Сеид Алимхан! Это звучит на Востоке... это знамя.
— Ни для кого уже не знамя... Эмир — миф, отживший, покрытый пылью и паутиной символ... Сейчас за ним идёт кучка слепых фанатиков... В игре он битый козырь...
Разговор шёл где-то на берегу беспокойной речки между двумя охотниками. Из них один — купец Мохта-дир Гасан-эд-Доуле Сенджаби — внимательно, но с до стоинством слушал очень высокого, очень тёмного лицом, очень подвижного сахиба в типичном индусском костюме, с зелёной сикхской чалмой на голове. Достоинство и важность сахиба измерялись высоко, судя по дорогому убранству великолепных коней вооруженных саисов, расположившихся шагах в ста.
Поглядывая на белое брюхо лежащей у его ног подстреленной антилопы, сахиб продолжал:
— Здесь дьявольски жарко, но одно хорошо: нет длинных ушей проклятых негров. Ужасно любят они подслушивать.
— Чёрт бы их побрал! — охотно подхватил Мохта-дир Гасан-эд-Доуле Сенджаби.
— Нет, уж лучше продолжим на фарси, — смерил глазами расстояние до группы саисов сахиб, — а вдруг ветер сыграет с нами шутку... Вернёмся к фактам.
— Факты? Позвольте тогда представить факты. Бухарский рынок, завоёванный нами с таким трудом, ускользает. Большевики вышли на линию Вах-ша. Ещё всюду расчёты ведутся только на рупии и на фунты... Доходы мы получаем неплохие. Но золото... я говорю о российских империалах и полуимпериалах, мы выкачиваем, и недопустимо потерять страну в двести тысяч квадратных миль... я говорю о торговом рынке... Положение с каждым днем всё острее.
— Каковы планы большевиков?
— Красные, как сообщают наши люди, а они есть всюду, даже в штабах, в ближайшие дни нанесут, если уже не нанесли, удар в направлении Куляб-Бальжуан.
— О, они не бездействуют.
— Они встретят отпор... Такие вожди, как Ибрагимбек...
— Главари разбойничьих банд... Что с нашей базой?
— В Кабадиане? Большевики пронюхали об оружии. Оружия там нет... его вывезли. Часть потопили в Вахше, часть доставили в Курган-Тюбе.
— Чёрт бы побрал Хикса. Он слишком самоуверен. Итак, базы нет. Тогда переправьте немедленно последние партии оружия и амуниции Энверу, пока не поздно. Пусть вооружит имеющийся у него контингент. Сейчас пойдём на всё... Сэр Уинстон чрезвычайно недоволен. Он требует... Ташкент.
— О!
— Дело серьёзное. Надо, чтобы басмачество продержалось ещё немного. Поход решён. Этой осенью. На Самарканд, Бухару, Хиву... Только неясно, кто его возглавит. Кому мы передадим все эти тысячи винтовок, патроны, пулемёты...
— Ибрагиму.
— Туркестанскому Робин Гуду... Храброму Робин Гуду, но он только Робин Гуд... тупой, невежественный...
— Но он верен нам.
— Что делает Энвер?
— Собирает силы... ведёт переговоры с главарями... с Ибрагимом.
— Придется рискнуть. Пусть Энвер станет полноправным главнокомандующим, пусть собирает силы. Ибрагиму дайте указание подчиняться Энверу.
— Значит, оружие передать ему?
— Послушайте, Петерсен. У вас сомнения? Говорите.
— Большой караван оружия уже на той стороне... Его повел Хикс. У него задание передать всё Энверу.
— Пошлите нарочного. Пусть поделит между Ибрагимом и Энвером — по-братски.
Сахиб замялся. Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби выжидал.
— Неприятно одно обстоятельство, — проговорил сахиб. — Мы получили из Бухары сведения, что Энвер как будто делает ставку на религию, на панисламистское движение... По всей Бухаре кричат: «Борьба с неверными»... не против большевиков, а против... кяфиров.
— Это точно.
— И у вас такие сведения? Вот видите, мы должны действовать крайне осторожно. Фанатизм — дьявольски опасная штука.
— А без него как поднять горцев?
— Ну, знаете ли... Мы сами в Индии сидим на пороговой бочке. Мы покорили Индию мечом и мечом её удержим. Я не настолько лицемер, чтобы утверждать, что мы держим Индию в своих руках ради просвещения бедняжек-индусов. К чёрту. Индия — рынок сбыта, Индия — источник наших богатств. И мы не позволим какому-то авантюристу совать нос в наши дела... Посмотрим. Пусть Энвер смотрит на север, но если только он сунется на юг... Впрочем, это в будущем. Сегодня мы делаем ставку на Энвера. Желательно, чтобы вы лично повидали его.
Важный сахиб не был бы столь самонадеян, если б услышал другой разговор, происходивший примерно в то же врехмя.
— Дело чрезвычайной важности, — сказал Пантелеймон Кондратьевич, — и очень спешное.
Он разложил на столе карту.
— Мы стоим ориентировочно на линии реки Вахш. Кое-где наши части уже переправились на ту сторону. Гриневич где-то здесь. Дальше не разбери-поймёшь: наши, басмачи, бандиты, головорезы, энверовцы. А вот здесь, в районе междуречья — между Кафирниганом, Вахшем и Пянджем, — идёт мышиная возня. Мы получили сведения, что здесь двигаются караваны с английским оружием, боеприпасами. Тайные склады. Наступать мы начнём не раньше, чем дней через десять, а за это время винтовки и пулемёты уплывут к басмачам.
Сухорученко посмотрел на Файзи и проворчал:
— Одного не понимаю, разговор серьёзный, командирский, а тут... сидят...
Лицо Файзи сразу начало темнеть, и рука запрыгала на колене.
— Потише, Сухорученко, — резко заметил Пантелеймон Кондратьевич, — Файзи Шакир — такой же командир, как и ты.
— Чего же он в халате... басмачом расселся.
— Файзи Шакир — командир коммунистического доброотряда. Понятно?!
Но Сухорученко остался не очень удовлетворён и пробормотал:
— Разные бывают доброотряды, а вообще...
Файзи не выдержал и поднялся, весь красный и дрожащий от гнева.
Пантелеймон Конадратьевич резко сказал:
— Товарищ Сухорученко, извинись. У нас не базар, а командирское совещание.
— Ладно, извиняюсь, — буркнул Сухорученко, — ты уж не сердись, — обратился он к Файзи, — такой я...
— В короткий срок надо прорваться в район кишлака Курусай, — продолжал Пантелеймон Кондратьевич.
— С боем? — спросил Сухорученко.
— По возможности, без боя. И ликвидировать контрабандистов. Оружие или вывезти, или уничтожить.
— Э, без драки тут не обойтись, — довольно потирая руки, заметил Сухорученко, но тут же взгляд его упал на Файзи, и он опять недовольно протянул: — А он тоже с нами?! В виде принудительной нагрузки?..
Больших усилий стоило Файзи сдержаться, но он всё же запротестовал:
— Он плохой... Много кричит! Зачем так много кричит? Думает — он один человек, другие собаки, что ли?!
— Слушай, Сухорученко, — рассердился Пантелеймон Кондратьевич, — прекрати. Не гавкай на людей, если не знаешь. Командир Файзи пойдёт не с тобой! У него другой путь. А показал я тебе Файзи, чтоб ты не напутал... А то встретишь конников в халатах — и давай: «В клинки!» Я тебя знаю, а потом по своей привычке начнешь разбираться, кто да что...