В следующем году варшавские ватерполисты с нетерпением дожидались приезда Иванова. С этим сезоном у команды были связаны большие надежды. Предстоял целый ряд соревнований внутри страны, поговаривали также и о выезде за границу. В таких условиях появление хорошего бомбардира давало возможность с бо́льшим правом рассчитывать на успех.
— Ура! Приехал, не подвел! — встретили Ирека радостные возгласы.
И настала, быть может, самая счастливая пора в жизни Ирека. У него были впереди два свободных месяца, которые он мог целиком посвятить спорту, он снова находился среди своих, заметки в спортивных газетах выделяли его, польское водное поло не без его участия превращалось в важную отрасль спорта, на которую уже можно было рассчитывать и в международных соревнованиях. Кроме того, в этот период Георгий получил возможность насладиться Польшей и ее прелестями. Целая банда веселых друзей ходила в кино и дансинги, в варшавское Общество гребцов и в Офицерский яхт-клуб. Определились и чисто «водные» симпатии, Иреку нравилась Марыся, сестра спортсмена Маковского, а другой член команды, Ястжембский, женился на Рыбичковой, дочери одного из руководителей яхт-клуба. Варшавские спортсмены хорошо запомнили мускулистую фигуру юноши из Греции и Бельгии, не выступающего иначе как в форме ССС — польского Студенческого спортивного союза — и мечтающего о форме сборной команды Польши с белым орлом на груди.
Имя Георгия Иванова уже называлось в числе европейских асов водного поло. В спортивных кругах он приобретал все большую известность, почти равную известности турка Седата Сора, испанца Кроурры, румына Барбу или канадца Гриффита.
Пришла победа и в Бельгии. На почтовой открытке с видом на антверпенскую Гран-Пляс он написал:
«Милая мама! Я, кажется, пьян. Пишу тебе из Антверпена, где после соревнований (я пришел первым!) состоялся ужин в нашу честь… Пока, мамочка!»
— Это очень хорошо, — обрадовался пан Ян. — Но только как там обстоят дела с учебой? Не пишет?
— Ты был бы рад вообще лишить ребенка всех радостей жизни! — обиделась пани Леонардия.
Ламбрианидис умолк и принялся еще старательнее чистить тряпочкой, смоченной в вазелине, старинную икону из Трапезунда.
А в Салоники ехала золотая победная медаль. И вообще число подобных медалей все возрастало, Ирек набрал их уже добрые три горсти…
Наконец 15 октября 1938 года в руках нашего героя оказался долгожданный пергамент с подписями членов экзаменационной комиссии, ректора и члена правительства. Из этого документа было видно, что Агрономический институт природоведческого факультета Католического университета в Лувене присуждает Иванову титул магистра агрономических наук, утверждая при этом, что он специализировался дополнительно по этнографии, политике и хозяйству Бельгийского Конго. Некоторые выражаемые юношей сомнения относительно применяемых в колонии методов ведения хозяйства значительно повлияли на снижение оценки его знаний, поскольку из 100 возможных очков стороннику реформ присудили только 58,4 вместо ожидаемых 80. Но и этого было вполне достаточно для свершения надежд.
В тот же день Георгий торопливо писал на открытке: «Сдал… Все в порядке… Жду денег…» Пани Леонардия прослезилась от счастья, пан Ламбрианидис облегченно вздохнул. Вложенный в пасынка капитал начинал приносить дивиденды. Будучи торговцем, пан Ян, несмотря на самую искреннюю любовь к Иреку, не мог не отметить, что с завершением учебы с него слагаются и отцовские обязанности.
На обратном пути в Грецию молодому инженеру выпал случай помочь некоей пожилой даме, которая довольно беспомощно вертелась на будапештском вокзале. Георгий даже приостановился, услышав столь знакомо звучащие слова:
— А, холера бы вас взяла, никак не поймут человеческого языка! — ворчала женщина, особа явно энергичная, но на этот раз абсолютно упавшая духом из-за полнейшей невозможности объясниться с венграми. Георгий предложил ей свою помощь, и они тут же разговорились. Она была чистейшей воды варшавянка, которая ехала к своей дочери, живущей в Афинах. Поскольку пани впервые в жизни отправлялась в заграничное путешествие, она сразу же вцепилась в молодого земляка и не отпускала его до самых Салоник. Георгий помог ей при пересадке в Белграде, а в награду за помощь пользовался солидной кошелкой с различными польскими лакомствами, запасенными предусмотрительной пани в дорогу: фаршированными цыплятами, рублеными котлетами, крутыми яйцами, огурцами и яблоками, не упоминая уже о гречневой каше и грибах, которые везлись в качестве гостинца для дочери в далеких Афинах.
Это была пани Бальцерова, урожденная Милославская и Стефановская по первому мужу. Последующие ее мужья были известны в Варшаве среди любителей бегов, а самая старшая ее дочь, Маня, также вышла замуж за жокея Эдварда Шеня, с которым она и выехала в Грецию, где Шень получил место жокея или тренера при Афинском ипподроме. Георгий припомнил этого «земляка» Шеня, но пани Бальцерову больше интересовали греки — какие они: добрые или злые, стоит ли им доверять, похожи ли на поляков?.. Таким образом, тем для разговоров хватило до самых Салоник. Любопытная и решительная пани нравилась спутникам своим ростом, дородностью.
С другой стороны, как выяснилось из все более откровенных признаний пани Бальцеровой, дочь доставляла ей немало хлопот. Нет, речь идет не об Антусе, которая еще в 1926 году вышла замуж и тоже, конечно, за жокея Устинова, а именно о Мане, Марианне, о той, что в Афинах. Дело в том, что этот ее муж, этот Шень, ради которого Маня поехала за тридевять земель, оказался, что тут говорить, мужем, скажем прямо, неважнецким. С самого начала по письмам Мани можно было понять, что счастливой ее никак не назовешь…
Полное лицо пани Бальцеровой покраснело от волнения, а солидный подбородок начал угрожающе подрагивать, когда она, отерев платочком слезу, продолжала:
— Вот мы и решили, чтобы Маня возвращалась в Варшаву. А тут и оказалось, что это невозможно, потому что — сами знаете — пришла беда, отворяй ворота… Вы только представьте себе, она влюбилась! И в кого бы вы думали? В какого-то грека, ну, что вы скажете! Фамилия его Янатос… Может, вы его знаете? Он мясник и держит в Афинах лавку…
Пани Бальцеровой пришлось несколько умерить свое негодование, поскольку Георгий напомнил, что его мать также вышла замуж за грека. Но с этой минуты тема для разговора была установлена до самого конца путешествия: пани Бальцеровой хотелось знать абсолютно все о греках, о их жизни, а в первую очередь об их отношении к женщинам. Георгий послушно рассказал все, что ему было известно на эту тему. Распрощался он уже с несколько успокоенной пани Бальцеровой, а потом с юмором вспоминал об этом приключении. Во всяком случае, в тот раз он никак не мог пожаловаться на голод в пути, как это иногда с ним случалось. Дома он поразил мать отсутствием аппетита, настолько обкормленным приехал он в этот раз.
Позднее, во время одного из посещений Афин, он познакомился с дочерью пани Бальцеровой Марианной, которая развелась с Шенем и вышла замуж за Димитриоса Янатоса. И вот именно к этой польке, Марианне Янату, и направил свои шаги Георгий, прибыв тайно в Афины в 1941 году.
IV«NON VERBIS, SED GLADIIS»
Гитлер выкрикивал свои последние угрозы, государственные мужи Запада высказывали все более туманные и умиротворительные формулы, на которые должен бы был опираться их компромисс с Третьей империей. Однако время слов уходило в прошлое, наступал период меча, пожаров, разрушений и слез. В эти трагические годы, 1938—1939, если можно было бы знать правду и предвидеть будущее, следовало бы просто опустить руки в отчаянии…
В это время молодой инженер и великолепный спортсмен бурно шел к финишу в осуществлении своих жизненных планов. Прежде всего он не почил на лаврах. Ему удалось поступить на годичные курсы усовершенствования в Парижский агрономический институт заморских территорий. В институт этот допускались не более двух десятков выпускников всех высших учебных заведений Франции, Бельгии и Германии.
После летних спортивных триумфов, после варшавских каникул Париж показался Георгию скучным и негостеприимным. Регулярно посещать лекции Георгий начал только в ноябре. В самом же начале — непредвиденный расход: плата за право допуска к занятиям вырвала из его бюджета 250 франков, столько же понадобилось выложить и за первый квартал, право пользоваться лабораторией обошлось ему в 275 франков, а тут уже и второй квартал — новые 250 франков. Каждый экзамен, помимо нервного напряжения, обходился еще в 100 франков. Финансовое положение отчима было неважным, а скудные запасы молодого инженера уходили, как вода в песок, — то нужны были консультации, то требовались приборы, то предъявлялся счет за разбитую лабораторную посуду, а то и просто на традиционные чаевые швейцарам… Одна только комната, кстати сказать, неотапливаемая, съедала 300 франков, самое скромное питание — 600… Не хватало уже ни на фрукты, ни на театр, визит к зубному врачу был аварией, а повторение несданного экзамена — катастрофой. А именно это и произошло с экзаменом по химии, которую он сдавал уже давно, на первом курсе в Лувене, и успел уже основательно забыть.
«Никогда еще не случалось мне так мрачно праздновать рождество, как в этом веселом Париже», — шутил он позднее. Канун рождества Георгий просидел в зале пригородного кинотеатра, а потом вернулся в свою комнатенку и мерз два дня, потому что лили холодные проливные дожди. Развлекаться в Париже мог только тот, у кого были деньги или друзья…
Зато здесь Георгий почувствовал аромат своей будущей работы. Он восхищался огромными теплицами с экваториальными растениями, бесчисленными коллекциями и экспонатами, представляющими картины африканской жизни, — одним словом, всем тем, с чем европейцу придется столкнуться в тех краях, начиная от природы и вплоть до медицины, от верований и обычаев африканцев до истории миссионерской деятельности. Нашел он здесь также и свидетельства эксплуатации темнокожих, поразительные доказательства тщетности их надежд на более счастливое будущее. В этой связи он строил планы какой-то еще не вполне ясной ему самому деятельности в пользу негритянского населения. Может, удалось бы организовать что-нибудь и учредить в Польше стипендию для будущих инженеров-африканцев… Пусть бы они учились в польских университетах строить машины, дороги, суда…