— Ну, поднял, и что дальше? — исполнил путник команду.
— Давай в сани, — махнул берданкой старик. — Да не вздумай баловать, у меня в стволе жакан, снесу башку на хрен.
Рослая молодка в фуфайке, молча уперла незнакомцу тройчатки[77] в бок, остальные ели его глазами.
— Ладно, будь по-вашему, — сняв вещмешок, грузно уселся в сани.
— Едем назад, — держа его на прицеле, приказал Макарыч бабам.
Обоз развернулся на дороге и последовал назад, спустя час въехал в деревню.
Стояла она на берегу реки, звалась Дмитриевка и насчитывала пять десятков дворов. Тут и там скрипели вороты колодцев, над крышами изб в посветлевшее небо поднимались тонкие струйки дыма, где-то мычала корова.
Подъехали к сельсовету с выцветшим красным флагом на фронтоне, остановились, незнакомца завели внутрь. Там в одной из комнат со старыми плакатами на стене председатель, инвалид, ругался по телефону с районом, в углу потрескивала дровами печь. Закончив, председатель брякнул трубку на рычаг, взглянул на вошедших.
— Вот, Леонид Михалыч, шпиёна поймали, — кивнул на доставленного бригадир.
— Точно, — добавила Авдотья. — С неба на энтом, как его, парашюте спрыгнул, — и ткнула пальцем в потолок.
— Кто такой? — оглядев чужака, нахмурился председатель. — Документы.
Незнакомец подошел к столу, расстегнул верхнюю пуговицу полушубка и, достав паспорт, вручил представителю власти.
— «Гаврилов Юрий Иванович, 1912 года рождения, уроженец Рославля Смоленской области», — развернув, прочитал председатель, шевеля губами. — Что делаешь в наших краях?
— Приехал в гости к свояку, — переступил Гаврилов с ноги на ногу.
— Где живет?
— В Прошино.
— Фамилия?
— Семенихин.
— Брешет, он Михалыч, — хмыкнула одна из стоявших у двери колхозниц. — Семенихиных там отродясь не было.
— Значит так, мил человек, — принял решение председатель. — Я тебя задерживаю до выяснения обстоятельств. Сидор[78] оставь тут, всё, что в карманах, сюда, — хлопнул по столу ладонью.
Гаврилов снял с плеча вещмешок, поставил на пол, а потом выложил из карманов дешевый портсигар, спички, перочинный ножик и в завершение изрядную пачку денег.
— Ты гляди сколько, — зашептались бабы.
Выдвинув из стола ящик, председатель сгреб всё туда, а взамен достал ключ и вручив деду:
— Отведите пока в амбар.
— Следуй на двор, — пробурчал тот. Все вышли из сельсовета.
В амбаре, куда заперли Гаврилова, было пусто, за исключением нескольких пустых бочек с ящиками и кипы льняной тресты[79] в углу. Арестант молча осмотрелся, улегся на тресту поворочался и уснул. Ночь выдалась тяжелая.
Проснулся от скрипа отворяемой двери, в проеме стоял боец в ватнике (на плече ППШ[80]), за ним Макарыч.
— Давай на выход, — приказал боец, — грабки за спину.
Отряхнувшись, пленный встал, свел позади руки, согнувшись, шагнул через порог.
У сельсовета зеленел газик (автомобиль ГАЗ-А) с брезентовым верхом, рядом перешептывалась стайка одетой кто во что ребятни. «Шпиона ведут», — пропищал кто-то.
— А ну кыш отсюда, — шугнул дед, и те-шустро разбежались.
У председательского стола прохаживался сержант госбезопасности в шинели перетянутой ремнями.
— Этот? — уставился на Гаврилова.
— Он самый, — с готовностью кивнул председатель.
— В машину.
Гаврилова поместили в автомобиль, прихватив всё, что изъяли, боец сел сбоку. «Трогай», — приказал, утроившись впереди, сержант шоферу. Газик, пыхнув синим выхлопом, развернулся и запрыгал по подтаявшим лужам.
Вскоре деревня скрылась в белесом тумане, выехали на грейдер, а потом на шоссейную дорогу, по которой изредка проходили автомобили. Спустя час впереди открылся ледяной простор Волги с застругами у берегов и раскинувшийся по ее сторонам город с жилыми кварталами, дымящими трубами заводов, корпусами фабрик и речным портом. Перед мостом с указателем «Ярославль» и зенитной батареей, уставившей стволы в небо, состоялась проверка документов, въехали на территорию и направились в центр.
Там, на одном из проспектов со звенящими трамваями машина остановилась у ворот серого, в три этажа здания, коротко просигналила. Железные створки отворились внутрь, машина закатилась в глухой, с высокой стеной двор. Там стояли еще несколько легковых автомобилей, припарковались рядом.
— Выходим, — приказал сержант, открывая дверцу. Боец, ступив на землю, уставил ствол автомата на задержанного.
Арестованного сопроводили на второй этаж и провели по длинному коридору в кабинет начальника областного МГБ[81], коим оказался крепкий, средних лет майор.
— Кто такой и с каким заданием сброшен? — поднял тот из-за стола набрякшие глаза.
— Это я сообщу Москве, а пока позвоните туда, — задержанный назвал номер и пароль.
— Вот как? — вскинул брови майор. — Хорошо. — И затрещал телефонным диском «ВЧ»[82].
— Здравия желаю, товарищ старший майор, — сказал через минуту. — Докладывает начальник Ярославского управления майор Губин. Вам привет от Гейне. Ясно, будет исполнено, — положил трубку. — С прибытием, товарищ, — встав из-за стола, подошел к агенту и пожал руку.
— У меня ещё сообщение, — покосился тот на сержанта с охранником.
— Оставьте нас, Бобков, — приказал начальник.
Когда за ними закрылась дверь, майор пригласил «Гейне» сесть, и тогда Демьянов рассказал ему о Краснове.
— Значит, будет добираться до Москвы с Рыбинского или Ярославского вокзала? — поинтересовался начальник.
— Именно. Его необходимо взять на посадке или в поезде, но непременно живым. Его приметы такие…
— А потом? — записал всё в блокнот майор.
— Доставить в столицу под конвоем, но я должен быть там раньше.
— Понял, сделаем, — нажал кнопку на столе Губин.
Через два часа транспортный «Ли-2» с Александром на борту вылетел с полевого аэродрома по назначению. На подмосковном Монино его уже ждал автомобиль, рядом с которым прохаживался Маклярский. Оба крепко обнялись.
— Ну, что тут у вас, Миша, нового? — усевшись в холодную кабину, спросил Демьянов.
— В «конторе» всё по-старому, — повернул ключ зажигания капитан. — Западный и Калининский фронты перешли к обороне, союзники с открытием своего тянут, как и раньше.
— А как мои?
— У них, Саша, всё нормально. Татьяна продолжает работать на «Мосфильме», Борис Александрович руководит в своей клинике. Кстати, я им уже сообщило твоем прибытии, начальник разрешил провести сутки с родней.
— Отлично. А как дела в Питере? Как ты знаешь, у меня там мать. Очень беспокоюсь.
— В начале года, после удачного наступления под Тихвином наше командование предприняло попытку прорыва блокады силами Волховского и Ленинградского фронтов. Но успеха не достигло. Зато по Ладожскому озеру проложили ледовую дорогу и в Ленинград бесперебойно доставляют продукты и другие необходимые грузы.
— Понял, — кивнул Демьянов и задумался. С началом войны он дважды звонил матери, предлагая переехать в Москву, на этом настаивали и жена с тестем. Но она категорически отказалась: «Я коренная ленинградка, сынок, и разделю судьбу города, чтобы с ним не случилось».
За время отсутствия Демьянова столица немного изменилась: на улицах стало больше автотранспорта и людей, работали предприятия, магазины и кинотеатры, активнее ходили трамваи, в небе исчезли аэростаты. Посветлели и лица людей. На них исчезла тревога, появились уверенность и надежда.
Миновав Москву из конца в конец, въехали в подмосковный поселок Одинцово, поблизости от которого у профессора Березанцева имелась в сосновом бору дача. Остановив машину у ворот, Маклярский высадил Демьянова и, развернувшись, тронулся обратно, пообещав заехать следующим утром.
Встреча с женой и тестем была радостной. По такому случаю они накрыли роскошный по военному времени стол, с вареной рассыпчатой картошкой, армейской тушенкой и солеными груздями. За возвращение Александра пили наливку и разведенный спирт.
— Ну, а что нового на «Мосфильме», Танюша? — утолив первый голод, спросил у жены Александр. — Что-нибудь снимаете?
— Часть сотрудников ушла в ополчение и на фронт, но киностудия работает. Сейчас начинаем съемки картины «Парень из нашего города» по мотивам одноименной пьесы Константина Симонова.
— А где он сам?
— Тоже отправился на фронт, военным корреспондентом.
Спустя час профессор уехал в Москву (дневал и ночевал в клинике), они с женой остались одни. Потом была ночь любви, а затем, всё еще не веря, что дома, он лежал, расслабившись на спине, Татьяна, обняв, сбоку.
— Как тебе было там? — она поднялась на локоть.
— Нелегко в чужом обличье, и кругом враги. Зубами бы их рвал, а приходилось угодничать и улыбаться.
— Да, фашисты звери, а не люди, — помолчала жена. — Месяц назад в газете «Правда» военкор Лидов написало о подвиге Зои Космодемьянской. Ей было девятнадцать лет, родом из небольшой деревни под Тамбовом, комсомолка. Боец диверсионно-разведывательного подразделения штаба Западного фронта, заброшенного зимой этого года в немецкий тыл. Они имели задание сжечь десять оккупированных населённых пунктов в Подмосковье и при его выполнении Зою захватили в плен. Фашисты зверски пытали ее и, не добившись раскаяния, повесили на деревенской площади. Перед смертью девушка призвала местных жителей уничтожать врага и погибла с честью.
— Это подвиг, — не задумываясь, сказал Александр. — Жертва во имя Родины.
И вспомнил, как их заставляли наблюдать за казнями в гестапо.
Говорили они еще долго, а потом уснули, по небу плыл месяц, в нём проглядывали звезды…
Вечером того же дня в синевший сумерками Рыбинск въехала крестьянская телега. На сиделке впереди чмокал губами пожилой мужик в малахае, укутанный в армяк, сзади нахохлился Краснов в старом ватнике и шапке, придерживая стоявшую рядом обшарпанную деревянную коробку с брезентовой лямкой.