1. В апреле сего года НКВД СССР проведено совещание начальников войск НКВД по охране тыла фронтов, на котором они были тщательно проинструктированы по вопросам дальнейшего улучшения охраны тыла Действующей Красной Армии.
2. Для руководства пограничными войсками НКВД, участвующими в охране тыла Красной Армии, и внутренними войсками НКВД, расположенными гарнизонами в полосе фронтовых тылов в составе Главного управления внутренних войск НКВД СССР, организовано Управление войск НКВД по охране тыла Действующей Красной Армии, на которое возложена ответственность за организацию и охрану тыла фронтов.
3. Для проведения оперативно-чекистских мероприятий по задержанию и разоблачению немецкой агентуры, проникающей в тыл фронтов, введены должности заместителей начальника Управления войск НКВД по охране тыла фронта по оперативно-чекистской работе, на которые назначены опытные оперативные работники НКВД СССР.
Народный комиссар внутренних дел СССР Л. Берия».
(Докладная записка НКВД СССР № 743/Б в ГКО об итогах деятельности войск НКВД по охране тыла Действующей Красной Армии по состоянию на 1 апреля 1942 г. и мероприятиях по улучшению организации и охраны войскового тыла 28 апреля 1942 г.)
— Лицом к стене, — приказал охранник в форме МГБ. Заросший щетиной человек в распоясанной рубахе и опорках[85], держа руки за спиной, уткнулся лбом в штукатурку.
— Вперед, — брякнул связкой ключей страж, заперев решетчатую дверь сзади.
Прошли низким бетонным коридором с тускло горящими вверху забранными в сетки фонарями, остановились у обитой железом глухой двери.
Охранник потянул за ручку на себя, буркнув: «Вперед», очутились в беленом известкой помещении без окон и с казенной мебелью.
— Заключенный номер 73 по вашему приказанию доставлен! — отрапортовал конвойный сидевшему в глубине за столом капитану госбезопасности.
— Свободен, — кивнул капитан, и когда тот вышел, показал рукой на привинченный к полу табурет.
Краснов, хромая, прошел вперед и сел, положив руки на колени.
— Так и будем врать? — прищурился Маклярский.
— Ящик не мой, — набычился арестованный. — Сам я колхозник и инвалид, ваши чего-то напутали.
— Эти коды с таблицами нашли в подбое[86] твоих сапог, — показал Маклярский несколько вощеных листков. — Что скажешь на это?
— Сапоги купил по случаю три дня назад на барахолке. У какого-то солдата.
Несколько часов назад Краснова доставили под охраной на Лубянку где поместили во внутреннюю тюрьму. Там его сразу же посетил следователь — лейтенант, тщательно записавший показания и давший на прощание по зубам, а теперь допрашивал капитан. Ставки явно повышались.
— Ладно, — нажал тот кнопку под столом. — Поглядим, что скажешь сейчас.
Дверь снова бесшумно отворилась, в кабинет вошел Демьянов в костюме с галстуком и присел на стул сбоку от коллеги.
— Вот и снова встретились, Краснов. Здравствуй.
— Продался, с-сука, — взглянув исподлобья, заиграл тот желваками на щеках.
— Ошибаешься, приятель. Я лейтенант госбезопасности и выполняю задание. А вот ты точно продался.
— Ладно, закончим этот разговор, — уставился агент в пол. — Вам всё равно всё известно. Пускайте меня в расход.
— Это всегда успеется, — ответил капитан. — Но у нас есть предложение.
— Какое? Искупить кровью? Сомневаюсь, — отвердел скулами.
— Это почему?
— Нам в разведшколе школе читали приказ Сталина, все попавшие в плен являются изменниками родины и подлежат расстрелу, а их семьи репрессиям.
— Есть такой, — переглянулись чекисты, — но бывают исключения из правил.
— Вон оно что! И какие?
— Пойти с нами на сотрудничество. В этом случае вина прощается.
— А если нет? — блеснул глазами Краснов.
— Тогда расстрел, — пожал плечами Маклярский. — Так что давай выбирай, пока есть время.
В воздухе возникло напряженное молчание, откуда-то сверху глухо доносились крики.
— Ну, так как? — нарушил его Демьянов. — Такое предлагается только раз. Второго не будет.
— Хорошо, — дернул кадыком допрашиваемый. — Черт с вами, я согласен.
— Ну, вот и договорились, — чуть улыбнулся Маклярский, а Демьянов встал со стула: — Иди сюда.
Краснов, понуро подошел, ему пододвинули лист бумаги с авторучкой.
— Пиши.
— Что писать? — отвинтив колпачок, поднял глаза.
— Как твоя настоящая фамилия? — спросил Демьянов.
— Летяга Василий Ильич.
— Я, Летяга Василий Ильич, в добровольном порядке даю согласие на сотрудничество с органами НКВД в деле борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и другими врагами советского государства, — продиктовал Маклярский.
— Написал, что дальше?
— В целях конспирации избираю для себя псевдоним «Краснов».
— Так я ж у немцев Краснов?
— Ничего, будешь и у нас, так надо. А теперь внизу подпись и число.
— Готово, — отложив ручку, подвинул бумагу капитану. Тот внимательно прочел, сложил и сунул в нагрудный карман кителя.
— А теперь еще вопрос, у тебя семья имеется? — положил на стол локти.
— Да. Жена и дочка. Отправил в начале войны за Урал к родителям.
— Держи, — капитан протянул задержанному несколько листов бумаги и карандаш. — Напишешь им, мол, был в окружении, а теперь снова воюешь. Мы передадим.
— Вот как? Спасибо, — повлажнел глазами Краснов.
— Ну, а теперь пока отдыхай, — снова нажал Маклярский кнопку.
Тот же охранник увел радиста в камеру. Когда их шаги в коридоре стихли, оба закурили.
— Как думаешь, — пустил носом дым Александр, — на него можно положиться?
— Судя по тому, что прослезился, что-то в душе осталось.
Чуть позже они с Демьяновым сидели в кабинете Судоплатова, докладывая о вербовке.
— Ну что же, — ознакомившись с подпиской, Судоплатов вернул ее капитану. — Переходим к следующему этапу вашей с Красновым легализации, Саша. Для тебя подобрана квартира на Сивцевом Вражке, хозяева в эвакуации в Ташкенте, а радисту оформим паспорт и определим на жительство в монастырь. Когда думаешь навестить поэта с князем?
— Завтра с утра.
— Тогда обустраивайся и за дело.
Выйдя от начальника, оба спустились лифтом вниз, предъявив на выходе удостоверения, сели в одну из служебных «эмок», стоявших во дворе, и через десять минут в синих сумерках въехали в череду арбатских переулков.
Сивцев Вражек являлся одним из них, считался уголком старой Москвы, был застроен особняками девятнадцатого века, в прошлом доходными и купеческими домами. Свернули во двор одного, кирпичного с мезонином[87], в окружении старых лип, остановились у черного входа.
Александр прихватил чемодан с вещами (собрала жена), вслед за Маклярским поднялся по вытертыми ступеням на второй этаж. Туда выходили две обитых войлоком двери с кнопками звонков, капитан отпер левую, вошли, щелкнул выключателем. Квартира была двухкомнатная с паркетом, санузлом и телефоном, внутри тепло и уютно.
— После встречи с нашими «подпольщиками» жду на явочной квартире, — отдал жильцу ключ Маклярский. — Бывай, — дружески хлопнул по плечу.
Когда машина, урча, отъехала от дома, Александр осмотрел свое новое жилье и открыл платяной шкаф. Там висела офицерская шинель с шапкой, внизу стояли сапоги и потертый кожаный портфель, а на полке лежали сложенные стопкой гимнастерка с галифе. Чуть позже, вскипятив на кухне чайник, он поужинал прихваченными бутербродами, разобрал постель в спальне и улегся спать.
Утром разбудил стук метронома из репродуктора. Умывшись под краном, намылив щеки, Демьянов побрился и прошел на кухню. Отдернув занавеску, выглянул в окно. На востоке меж крыш домов розовело небо и летали голуби, день обещал быть погожим.
Позавтракав оставшимся бутербродом и кипятком, Александр оделся в командирскую форму, прихватил портфель и, погасив в квартире свет, вышел из дома.
Вокруг было пустынно, на улице встречались редкие прохожие, рядом с продовольственным магазином разгружали машину с хлебом, у окошка стояла очередь.
Спустя полчаса он подходил к закрытому «Торгсину»[88] на Смоленской площади, где уже толкалась и разноголосо шумела барахолка. На ней продавалось всё — от подержанных вещей и дров до продуктов. Там у инвалида в солдатском бушлате, рассчитавшись абверовскими деньгами, Александр купил бутылку водки, а у разбитной краснорожей спекулянтки — полкило сала и кирпич хлеба, поместил всё в портфель. Протолкавшись к выходу, услышал мелодию гармошки и слова песни.
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
— растягивая меха и перебирая по двухрядке пальцами, хрипловато пел безногий инвалид в тележке, Демьянов остановился рядом и стал слушать.
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой…
— выдал музыкант очередной куплет, и Александр почувствовал, как по коже побежали мурашки. Этой песни он никогда не слышал, она брала за душу.
Дослушав до конца, полез в карман. Нагнувшись, положил в лежавшую у тележки шапку со звездочкой пять червонцев и спросил:
— Браток, как называется эта песня?
— Землянка, — ответил инвалид.
— А кто написал?
— Не знаю, лейтенант, — поднял вверх глаза. — Впервые услышал в госпитале.
От рынка Александр направился к недалекой остановке. Там сел в подошедший трамвай, спустя полчаса вышел в Хамовниках[89] близ монастыря.
Из-за далеких лесов на востоке поднималось солнце, в березовой роще за прудами орали грачи, чувствовалась весна.