Он заметил, что книга содержит единственное упоминание о Чачакине всего в одном предложении. Там без всяких доказательств утверждалось о его «дезинформационной» деятельности за рубежом. Если это было правдой, то, возможно, именно она привлекла внимание автора. С момента выхода книги они с Джеком отслеживали малейшие признаки того, что они «под колпаком» или под подозрением, но не заметили ничего. А что до «наших товарищей», они надежны и квалифицированны, а Джек особенно симпатизировал и доверял Владимиру за его осторожность и точность.
Чачакин промолчал, но на лице его читались облегчение и признательность. Пономарев поблагодарил Морриса за анализ и комментарии относительно Чачакина и сказал, что его мнение будет принято во внимание. Подтекст книги и вопрос о возможности возобновления контактов в Нью-Йорке еще не получили должной оценки, и исход предсказать он не может.
Здесь Моррис позволил себе тонкую угрозу, против которой нечего было возразить. Они с Джеком, как и все остальные, высоко ценят необходимость мер безопасности, и тем не менее «это их шеи в петле». Они понимают, что «наши товарищи» лучше знают, как обеспечить защиту, и с благосклонностью примут любое решение. Пятьдесят лет они с братом старались служить партии; он надеется, что они внесли свой скромный вклад, и гордится своей помощью в организации секретного канала связи, который уже более пятнадцати лет скрыт от глаз империалистов и ФБР. Но ему и Джеку уже за семьдесят; работа их опасна, связана с физической нагрузкой. Перед передачей денег, чтобы убедиться в отсутствии слежки, Джек и Владимир вынуждены и в дождь, и в снег, и в ветер часами колесить по пригородам, и частенько его брат не ложится спать раньше трех утра. Моррис по четыре-пять раз в год летает в Москву и Восточную Европу, а поездки изматывают. Если «наши товарищи» решили, что существующий канал связи и перевозки денег поддерживать невозможно, альтернативный нужно создавать на пустом месте. Если так, то возможно пришло время им с Джеком «оставить активную деятельность». Несомненно, они до конца жизни будут верой и правдой служить партии, которой посвятили большую часть жизни, но, видимо, пришло время более молодым, более энергичным людям взять на себя их трудные и рискованные обязанности.
Изобразив легкое смущение и колебание, Моррис расположил к себе Пономарева и остальных и таким образом превратил их в сообщников. Он не уполномочен говорить за своего генерального секретаря, товарища Холла, но чувствует себя обязанным под строжайшим секретом сообщить, что Холл чрезвычайно расстроен разрывом контактов. Товарищ Холл – верный и преданный человек, человек принципов, он твердо противостоит попыткам Китая прибрать Компартию США к рукам вслед за другими компартиями, которые они обхаживают. Поэтому Моррис думает, что, если нью-йоркские контакты прекращены навсегда, разумно было бы обстоятельно побеседовать с товарищем Холлом, пока этого не сделали китайцы.
Пономарев, который редко выказывал эмоции, разве что язвил по адресу Запада, вышел из-за стола, поднял Морриса со стула, в русской манере облапил его и сказал:
– Мой дорогой товарищ, мой дорогой друг, ты можешь вообще не уходить в отставку.
«Уолт, ты должен научиться думать так, как думают они». Следуя этому принципу, Моррис постарался передать в Международный отдел в КГБ известие, которое заставляло каждого, кто его слышал и понимал, хвататься за голову:
«Если вы не сумеете заново открыть нью-йоркский канал, вы потеряете «Морат», Джека и меня; вы можете потерять Гэса и контроль над Компартией США, возможно, даже отдать его Китаю. Если желаете, можете объяснить это Политбюро, или, если хотите, в мае мы с Гэсом объясним это на будущей встрече с Брежневым».
Когда в конце апреля Моррис вернулся в Москву чуть раньше Холла, ему сообщили, что дела не так плохи, как опасались, и что контакты будут возобновлены. Для работы с Джеком назначен новый высококвалифицированный «наш товарищ» (Юрий Журавлев), и еще до встречи товарища Холла с товарищем Брежневым он сможет убедиться в том, что 500 000 долларов будут переданы Джеку. Радиосвязь будет восстановлена, и все предыдущие инструкции останутся в силе.
Брежнев в сопровождении Суслова, Пономарева, Мостовца и четырех членов Центрального Комитета сердечно принял Холла и Морриса шестого мая (Моррис детально зафиксировал эту встречу). После формальных приветствий Брежнев отметил:
– Жизнь в вашей стране очень интересна. Интересна ваша пресса. Я встречал самых разных людей, сенаторов и так далее, всех добрых друзей вашей партии.
– Многие люди прокладывают себе дорогу к двери товарища Брежнева, – подхватил Холл. – Вы встречаетесь с большим числом сенаторов, чем Никсон. Это хорошо, потому что демонстрирует миру роль и власть Советского Союза. Наши взаимоотношения (с Советским Союзом) повышают статус нашей партии и усиливают ее влияние.
Холл заранее отрепетированными с Моррисом фразами кратко изложил Брежневу экономическую и политическую ситуацию в Соединенных Штатах.
– Значительной степенью политической нестабильности мы обязаны уотергейтскому делу. Каждый день – новое откровение. Такая нестабильность продлится весь этот год и отчасти следующий.
Холл пояснил процедуру импичмента и предсказал в следующем году политический хаос.
– Дорогие друзья и товарищи, – сказал Брежнев. – Мы не понимали всей важности Уотергейта, пока вы нам этого не объяснили. Джон Рид написал книгу «Десять дней, которые потрясли мир». Уотергейт потрясает Соединенные Штаты и весь мир уже годами. Вы упомянули книгу, в которой были напечатаны стенограммы записей по уотергейтскому делу – мы слышали, что люди в Соединенных Штатах выстраиваются в очереди, чтобы купить эти разоблачения. Трудно сказать, что будет с Никсоном. Мы расспрашивали о нем, но никто не знает. Не знает даже редактор «Правды».
– Даже Никсон не знает, – вставил Холл.
Брежнев сказал, что Советский Союз будет продолжать попытки улучшить отношения с Соединенными Штатами независимо от того, что произойдет с Никсоном.
– Мы не позволяем себе до обеда проводить одну политику, а после – другую.
Но возникли некоторые проблемы.
– В ходе последнего визита Киссинджера мы столкнулись с множеством проблем, особенно в военной области, но также в области торговли и финансов. Мы подняли этот вопрос на Политбюро. Были проблемы и относительно Среднего Востока. Я очень твердо заявил ему, что нельзя действовать в одиночку, без союзников, и что резолюция ООН является совместной резолюцией Советов и Штатов. Но Киссинджер начал проводить собственную дипломатию, будто решение мировых проблем лежало на нем одном… Вскоре Киссинджер опять будет в Москве для окончательного урегулирования предстоящего визита Никсона и для обсуждения вопросов ограничения вооружений. Соединенные Штаты заявляют, что превосходство на стороне Советского Союза. Но он отказывается включать в повестку военно-воздушные силы США стратегического назначения, базы и так далее. Мы не собираемся идти на уступки ради установления баланса; это должны сделать Штаты. Я предлагал вывести ядерные боеголовки из Средиземного моря и объявить его «морем мира», но Киссинджер ответил «нет». Мы предлагали запретить вооружать самолеты ядерными бомбами и ракетами. «Нет», – ответил он.
(Киссинджер, очевидно, помнил, что ему говорил Брежнев. Тем не менее значителен был сам факт того, что Брежнев повторил предложения Холлу и Моррису, будто действительно в них верил. Это показывало, что либо он крайне наивен, либо под «разоружением» Советы подразумевают разоружение Штатов. Советский флот в Средиземном море не угрожал континентальным Соединенным Штатам; а вот американские авианосцы и подводные лодки представляли серьезную опасность для просторов Советов. Шансы Советов напасть на США с воздуха ничтожно малы по сравнению в возможностями американцев нанести удар по Советскому Союзу как стратегическими бомбардировщиками, так и тактической авиацией, размещенной вдоль его границ. Принять предложения Брежнева означало отдать многое в обмен на практически ничто.
Приземлившись в Нью-Йорке двадцать третьего мая, Моррис мог рассказать ФБР, что в действительности думает советская олигархия – олигархия, живущая в полной изоляции от управляемых ею людей, нога которой никогда не ступала по московским улицам, разве что при посадке и выходе из лимузина.)
В ходе экономического экскурса Брежнев отметил, что ситуация в сельском хозяйстве остается «сложной» – что означало «полный провал» или «неуправляемый хаос». За пятьдесят лет Моррис наслушался официальных оправданий неудач советской системы колхозов (основанной на легенде о трудолюбивых крестьянах, хозяйственно распоряжающихся землями) и новых планов распутывания клубка – и всегда приблизительно одно и то же.
Сперва олигархи пытались убедить людей, что сельскохозяйственные проблемы не так тяжелы, как показывают пустые прилавки, и заканчивали оглашением статистики, как это сделал Брежнев (откуда и пошла русская присказка: «Если хочешь молока, подставь ведро к динамику»).
Потом валили на погоду, практически постоянно плохую (коммунизм явно произвел длительные климатические изменения в России, на Украине и в солнечных южных республиках).
Потом шла более-менее оправданная похвальба запасами полезных ископаемых и плодородной почвой Советского Союза, который занимал, если не считать зависимых от него государств, примерно одну шестую часть суши. С такими природными богатствами дела обязаны улучшаться – чего никогда не происходило.
Зато всегда были новые планы выхода из затруднений. Хрущев, очарованный в ходе визита в Соединенные Штаты в 1959 году кукурузными и пшеничными полями Айовы, решил засеять пшеницей и кукурузой невозделанные пространства Сибири; невозделанные потому, что крестьяне веками учились на опыте предков и понимали, что ничего здесь не вырастет. Громадные вложения в удобрения и механизацию позволили кое-где вырастить кукурузу высотой в фут.