С более важными вопросами всё обстояло не так хорошо. Каждое утро я проверял разные конспиративные адреса в ожидании ответа от Аркадия. Ничего. Но Аркадий, по крайней мере, не был моей личной проблемой, в отличие от Флоренс. Илья и Дениз были с ней в хороших отношениях, но, сколько бы я на них ни нажимал, выяснялось, что они знают о её делах и местонахождении не больше остальных членов команды. Если Мойре и было известно, как с ней связаться, то со мной она уж точно этой информацией не поделилась бы. Всякий раз, когда я пытался себе представить, как не кто-нибудь, а Флоренс могла бросить своих любимых агентов на произвол судьбы, я заходил в тупик. Пытался реконструировать её историческую встречу с Домом Тренчем — и заходил в тупик снова.
После изрядного самокопания я решил проверить удачу на Эде. Маловероятно, конечно. Из моей наскоро придуманной легенды следовало, что мы с Флоренс раз в жизни случайно увиделись в офисе моего приятеля, после чего один раз вчетвером сыграли в бадминтон. А дальше всё держалось на моём интуитивном ощущении, что эти двое с первой встречи положили глаз друг на друга. Но поскольку я теперь знал, в каком эмоциональном состоянии Флоренс тогда пришла в Атлетический клуб, мне трудно было себе представить, что она могла в тот вечер на кого-то положить глаз.
И вот мы с ним сидим за Stammtisch. Мы уже распили по одной кружке, и Эд принёс вторую порцию. А перед тем он меня разделал на корте 4:1, к собственному удовлетворению, чего не скажешь обо мне.
— Ну и как китайцы? — спрашиваю я, улучив подходящий момент.
— Какие китайцы? — переспрашивает он, как всегда погруженный в свои мысли.
— Ресторан «Золотая луна» неподалёку отсюда! Где мы должны были поужинать все вместе, но я в последнюю минуту сорвался спасать сделку, помните?
— Ну да. Отлично. Лоре утка понравилась. Она такой никогда не ела. Официанты её баловали как могли.
— А вторая девушка. Как её звали? Флоренс? Хорошо пообщались?
— Флоренс, ага. Вполне.
Он так меня затыкает или это его обычная грубоватая манера? Как бы то ни было, я делаю следующий заход:
— У вас, случайно, нет её номера телефона? Мне позвонил приятель, у которого она временно работала. Она так ему понравилась, что он хочет ей предложить постоянное место, вот только агентство по трудоустройству на его запросы не отвечает.
Эд задумывается. Морщит лоб. То ли ищет подходящий ответ, то ли делает вид.
— Обычное дело, — соглашается он со мной. — Эти поганцы держали бы её на длинном поводке до конца жизни, если бы могли. Ага. Боюсь, не могу вам ничем помочь.
После чего следует обличительная речь в адрес действующего министра иностранных дел:
— Этот нарцисс, эта итонская элитарная сволочь, ни во что по-настоящему не верит, кроме собственного возвышения… — И дальше, без остановки, всё в том же духе.
Если в период затянувшегося ожидания меня хоть что-то утешало (не считая вечернего бадминтона по понедельникам), то это Сергей, он же Камертон. Нежданно-негаданно он превратился в нашего чудо-агента. На следующий день после окончания семестра Маркус Швейцер, швейцарский журналист-фрилансер, поселился в первом из трёх районов Северного Лондона. Цель его, тотчас одобренная Москвой, заключалась в том, чтобы внимательно изучить эти районы и доложить по инстанции. За неимением Флоренс я назначил его нянькой шотландку Дениз, получившую государственное образование и с детства помешанную на России. Сергей сразу к ней привязался, как к новообретённой родной сестре. Дабы облегчить ей задачу, я разрешил другим членам команды её подменять. Их прикрытие — не проблема. Пусть себя называют начинающими журналистами, или безработными актёрами, или вообще никак. Даже если московская резидентура в Лондоне поставит на уши всю свою кавалерию и средства наблюдения, они останутся с пустыми руками. Бесконечные требования Москвы по уточнению локаций достали бы самого прилежного спящего агента, но Сергей их выполняет, а Дениз и Илья всегда готовы прийти ему на помощь. Затребованные фотографии он делает исключительно со своего мобильного телефона. Ни одна топографическая деталь не ускользает от внимания Аннеты-Анастасии. Когда поступает очередной запрос из Московского центра, Сергей набрасывает ответ на английском и присылает мне на одобрение. Затем он переводит текст на русский, который я незаметно проверяю, прежде чем он его зашифрует, пользуясь одноразовым блокнотом из своей коллекции. Таким образом, Сергей номинально несёт ответственность за собственные ошибки, а его последующая язвительная переписка с Москвой выглядит вполне естественно. Наш отдел фальсификации документов предоставил великолепное приглашение от физического факультета Гарвардского университета. На Барри, дружка Сергея, оно произвело должное впечатление. Благодаря стараниям Брина Джордана в Вашингтоне гарвардский профессор физики ответит на любые вопросы, к месту и не очень, если таковые поступят от Барри или кого-то другого. Я шлю Брину персональную благодарность за его усилия, но моё послание остаётся без ответа.
И ожидание продолжается.
Жду, когда Московский центр прекратит валять дурака и определится уже с районом Лондона. Жду, когда Флоренс выйдет из укрытия и расскажет мне, что заставило её бросить карьеру и своих агентов. Жду, когда Аркадий наконец определится. Или не определится.
И вдруг все разом зашевелились. Аркадий подал голос… без энтузиазма, но всё-таки. Написал он не в Лондон, а на свой излюбленный почтовый адрес в Берне: на простом конверте, направленном Н. Холлидей, наклеена чешская марка, шрифт печатный, а внутри открытка с видом чешского спа-курорта в Карловых Варах и брошюрка на русском языке из отеля в десяти километрах от города. А в брошюрке бланк для заполнения: даты пребывания, тип номера, предполагаемое время заезда, аллергические реакции. Проставленные в квадратах крестики дают понять, что меня ждут в 22.00 в ближайший понедельник. С учётом нашей некогда тёплой дружбы трудно себе представить более нерадушный ответ, но лучше такой, чем никакой.
Используя свой паспорт на имя Николаса Джорджа Холлидея — вообще-то я должен был его сдать по возвращении в Англию, но у меня не потребовали, — я покупаю электронный авиабилет до Праги и расплачиваюсь персональной карточкой. Затем посылаю мейл Эду, мол, наша запланированная игра отменяется, увы. Ответ короткий: «Трус».
В пятницу днём я получаю эсэмэску от Флоренс на личный телефон: «Можем поговорить, если хотите», и далее следует неизвестный мне номер для связи. Я его набираю по предоплатному тарифу и, к своему неожиданному облегчению, натыкаюсь на автоответчик. Я оставляю запись, дескать, позвоню ей через несколько дней, и самому себе кажусь каким-то незнакомцем.
В шесть вечера я делаю общую рассылку для Гавани (копия в отдел кадров): ухожу в отпуск на неделю, с 29 июня по 2 июля. За поиском семейных обстоятельств далеко ходить не нужно: моя дочь Стеф после затяжной тишины в эфире объявила, что она до нас снизойдёт в воскресенье на ланч вместе с «другом-вегетарианцем». В жизни порой наступает минута для осторожного примирения сторон. На мой взгляд, это ещё не она, но я понимаю, что долг есть долг.
Собираясь в Карловы Вары, я внимательно проверяю вещи — нет ли на них меток из прачечной или других знаков, несовместимых с образом Ника Холлидея. Прю, закончив долгий телефонный разговор со Стеф, поднимается наверх, чтобы помочь мне упаковаться и заодно поделиться услышанным. Но её неожиданный вопрос как-то не располагает к гармонии.
— Ты уверен, что надо тащить в Прагу всё снаряжение для бадминтона?
— Это любимая игра чешских шпионов, — отвечаю я. — Друг-вегетарианец — мальчик или девочка?
— Мальчик.
— Мы с ним уже знакомы или будем знакомиться?
Из многочисленных бойфрендов Стеф я только с двумя сумел найти общий язык. И оба оказались геями.
— Это Джуно, если помнишь такое имя. Они к нам проездом в Панаму. Джуно — уменьшительное от Джунаид, как она мне объяснила, что означает «боец». Уж не знаю, делает ли его это более привлекательным в твоих глазах.
— Поглядим.
— Они вылетают из Лутона в три часа утра. Так что ночевать у нас не будут, можешь расслабиться.
Да уж. Новый бойфренд в спальне дочери и запашок дури из-под двери плохо монтируются с моим представлением о семейной идиллии, особенно когда я собираюсь в дорогу.
— Кого, чёрт возьми, интересует Панама? — теперь уже я спрашиваю раздражённым тоном.
— Например, Стеф. Ещё как интересует.
Не разобрав подтекста, я резко разворачиваюсь к жене:
— Что ты хочешь сказать? Она собирается там остаться? На губах Прю заиграла улыбка:
— Знаешь, что она мне сказала?
— Пока нет.
— Мы можем вместе приготовить к ланчу киш. Я и Стеф. Джуно любит спаржу. И не пьёт. Он мусульманин, и при нём мы не должны говорить об исламе.
— Лучше не придумаешь.
— Мы со Стеф лет пять не готовили вместе. Если помнишь, она считала, что на кухне должны работать мужчины. А мы — нет.
Проникшись духом предстоящего события, я отправляюсь в супермаркет, где покупаю несолёное масло и хлеб из пресного теста — две знаковые составляющие гастрономических предпочтений Стеф, а себе, человеку грубому и невоспитанному, бутылку ледяного шампанского, которое гостю пить нельзя. А если ему нельзя пить, то и Стеф, вероятно, не будет — не удивлюсь, если она скоро обратится в ислам.
Вернувшись домой, я застаю эту парочку в прихожей. А дальше одновременно происходят две вещи. Вежливый, хорошо одетый молодой индиец делает шаг вперёд и забирает у меня пакет с продуктами. А Стеф обвивает мою шею и вжимается лицом мне в плечо, потом отстраняется и говорит:
— Это мой папка! Джуно, правда, он классный? Вежливый индиец снова делает шаг вперёд, на этот раз чтобы официально пожать мне руку. У дочери на безымянном пальце я замечаю весьма красноречивого вида кольцо, но, зная Стеф, понимаю, что лучше помалкивать, пока она сама всё не расскажет.