Женщины уходят на кухню готовить пирог. Я открываю шампанское и вручаю каждой наполненный бокал, после чего возвращаюсь в гостиную и предлагаю бокал Джуно, так как не всегда принимаю на веру слова Стеф о её ухажёрах. Он берёт бокал без возражений и дожидается, когда его пригласят сесть. Я ступил на незнакомую территорию. Он извиняется за то, что их неожиданный визит нас наверняка удивил. Со Стеф, говорю я, мы уже давно ничему не удивляемся. Это его успокаивает. Я спрашиваю, почему Панама. Ответ: он студент-зоолог, и Смитсоновский институт предложил ему провести полевые исследования больших летучих мышей на Барро-Колорадо, одном из островов Панамского канала, а Стеф едет с ним.
— Только если на мне нет никаких паразитов, папа, — подаёт голос Стеф, выглядывая в фартуке из кухни. — Меня будут окуривать, мне ни на кого нельзя дышать, я даже не смогу, блин, ходить в своих новеньких туфельках, да, Джуно?
— В туфлях можно, только сверху надо надевать бахилы, — объясняет мне Джуно. — И никого там не окуривают. Это всё твои фантазии, Стеф.
— И, выходя на берег, надо проверять, нет ли там крокодилов. Но Джуно будет брать меня на руки, правда?
— И лишать крокодилов плотного обеда? Ну нет. Мы же едем, чтобы сохранять живую природу.
Стеф, громко расхохотавшись, закрывает дверь.
За ланчем она всем демонстрирует своё обручальное кольцо, но делает это, в сущности, для меня, поскольку матери уже всё выболтала на кухне. Джуно признаётся, что они ждут, когда Стеф окончит университет, а с этим дело затягивается, так как она переключилась на медицину. Нам она об этом ничего не сообщала, но мы с Прю научились спокойно реагировать даже на такие судьбоносные откровения.
Оказывается, Джуно хотел официально попросить у меня её руки, но Стеф твёрдо заявляет, что её рука никому, кроме неё самой, не принадлежит. Он всё равно обращается ко мне через стол за согласием, на что я отвечаю: это ваше решение, и вы можете располагать временем по своему усмотрению. Он обещает так и сделать. Они хотят детей — шестерых, вставляет Стеф, — но это в будущем, а пока Джуно хотел бы познакомить нас со своими родителями. Они оба учителя в Мумбай и планируют посетить Англию на Рождество. Далее он интересуется моей профессией. Стеф толком не смогла объяснить, а родителям наверняка будет интересно. Это государственная или социальная служба? Стеф не могла сказать точно.
Подперев одной рукой подбородок, а другой держа за руку Джуно, дочь ждёт моего ответа. Я не ожидал, что она сохранит наш разговор на альпийском подъёмнике в тайне, и не считал себя вправе от неё этого требовать. Но, как выясняется, сохранила.
— Государственная, какая же ещё, — отвечаю я со смехом. — С иностранным уклоном. Я торговый представитель её величества в скромном дипломатическом статусе. Больше, пожалуй, мне нечего добавить.
— То есть торговый советник? — уточняет Джуно. — Я могу им сказать, что вы британский торговый советник?
— Разумеется, — заверяю я его. — Торговый советник, вернувшийся в родные пенаты и живущий на подножном корму.
Тут в разговор встревает Прю:
— Дорогой, не говори глупости. — И, обращаясь к гостю: — Нат всегда скромничает.
— Джуно, — это уже Стеф. — Он преданно служит короне, и служит классно. Да, папочка?
После их ухода мы с Прю делимся впечатлениями. Всё это немного похоже на сказку, но если завтра молодые разбегутся, наша Стеф, возможно, снова станет прежней. Мы принимаем душ и ложимся раньше обычного, потому что хотим ещё заняться любовью, а на рассвете у меня самолёт.
— И кого ты там припрятал в Праге? — ехидно спрашивает меня Прю на пороге спальни.
Я ей говорил, что лечу на конференцию в Прагу, а не в Карловы Вары прогуляться по лесу с Аркадием.
Если я до сих пор умалчивал о кое-какой информации, полученной во время бесконечного ожидания, то только потому, что поначалу не придал ей значения. В пятницу под вечер, когда наша Гавань уже готовилась к предстоящим выходным, отдел внутренних расследований, обычно пребывающий в летаргическом сне, поделился своими находками по трём северным районам Лондона из списка Сергея. Помимо бесполезных наблюдений, связанных с водными артериями, церквями, линиями электропередачи, объектами исторического значения и архитектурными памятниками, они указали в сноске, что «все три названных района» соединены между собой велосипедной дорожкой от Хокстона до Центрального Лондона. Для удобства они приложили крупномасштабную карту, где пометили эту дорожку розовым цветом. В данную минуту она как раз лежит передо мной.
Глава 11
Не много было написано — и, надеюсь, никогда не будет много — об агентах, которые все лучшие годы своей жизни шпионят на нас, получая взамен зарплату, премии и щедрую пенсию, после чего без лишнего шума, не засветившись и не став перебежчиками, мирно доживают в стране, которую они добросовестно предавали, или в другом столь же приятном мирке.
Вот таким человеком был Дятел, известный также как Аркадий, некогда глава резидентуры Московского центра в Триесте, мой бывший противник на бадминтонном корте и по совместительству британский агент. Его добровольному переходу на сторону либеральной демократии предшествовала бурная жизнь порядочного, в сущности, человека (лично моя точка зрения, отнюдь не общепринятая), с самого рождения раскрученного на карусели современной России.
Незаконнорождённый сын тбилисской проститутки еврейских кровей и грузинского православного священника, он был тайно воспитан в христианской вере. Но потом своими школьными успехами обратил на себя внимание идеологически правильных учителей, отрастил вторую голову и обратился в новую веру — марксизм-ленинизм.
В шестнадцать лет им заинтересовался КГБ, он прошёл подготовку тайного агента и был внедрён в среду христианских контрреволюционных элементов в Северной Осетии. Как бывший верующий (а может, и не бывший) он идеально подходил для поставленной задачи. Многие из тех, кого он выдал, были расстреляны.
За хорошую работу он получил низший офицерский чин госбезопасности и быстро завоевал репутацию исполнительного человека, думающего об «общей справедливости». Это не мешало ему посещать вечернюю школу, где преподавали высшую марксистскую диалектику, и изучать иностранные языки, что в результате позволило ему заняться разведдеятельностью за рубежом.
Он выполнял различные миссии, в том числе «с применением особых мер» — то есть ликвидировал кого надо. Пока он себя не запятнал окончательно, его отозвали в Москву и обучили более тонкому искусству фейковой дипломатии. В качестве полевого агента под дипломатическим прикрытием он послужил в резидентурах Брюсселя, Берлина и Чикаго, поучаствовал в разведоперациях и контрнаблюдении, работал с агентами, которых никогда в глаза не видел, загружал и очищал шпионские тайники, а заодно продолжал «нейтрализовывать» реальных или выдуманных врагов советского государства.
Правда, никакой патриотический запал не помешал ему по зрелом размышлении сделать переоценку пройденного пути — от матери-еврейки и не совсем искреннего отречения от христианской веры к безоговорочному принятию марксизма-ленинизма. Но после падения Берлинской стены его мечты о золотом веке либеральной демократии в русском стиле, народном капитализме и всеобщем процветании снова возродились из пепла.
И какую же теперь роль играет Аркадий в сильно затянувшемся возрождении родины-матери? Он остаётся её верным сторонником и защитником. Он охраняет её от саботажников и мародёров, как иностранных, так и местного разлива. Он отдаёт себе отчёт в изменчивости истории. За всё надо бороться. Что КГБ больше нет, это даже хорошо. Новая идейная шпионская служба защитит российский народ, а не только его вождей.
Окончательному разочарованию Аркадия способствует бывший товарищ по оружию Владимир Путин, который подавляет стремление Чечни к независимости и ссорится с его родной Грузией. Путин, в прошлом третьестепенный шпион, превратился в автократа, воспринимающего жизнь в понятиях конспирации. По мнению Аркадия, благодаря Путину и его банде закоренелых сталинистов Россия, вместо того чтобы идти к светлому будущему, скатывается назад в тёмное, зашоренное прошлое.
— Вы человек Лондона? — лает он мне в ухо по-английски.
Мы, два дипломата — формально консулы, — российский и британский, отдыхаем на ежегодной новогодней вечеринке в ведущем спортклубе Триеста, где за три месяца мы с ним пять раз сыграли в бадминтон. На дворе зима 2008 года. После августовских событий Москва приставила Грузии пистолет к виску. Оркестр с жаром играет хиты шестидесятых. Ни у какого соглядатая или скрытого микрофона шансов нет. Шофёр и телохранитель Аркадия, который всегда внимательно следил с балкона за нашей игрой на корте и даже сопровождал нас в раздевалку, сегодня кружится с новой подружкой на другой стороне танцпола.
Вроде бы я ему ответил: «Да, я человек Лондона», — но из-за шума-гама сам себя не услышал. Во время нашей третьей игры я спонтанно забросил ему удочку и с тех пор ждал этого момента. Оказывается, ждал не только я.
— Передайте Лондону, что он согласен.
Он? То есть тот, кем он должен стать.
— Работать он будет только с вами, — продолжает Аркадий на английском. — А ровно через четыре недели, в обычное время, с яростным напором, он сыграет с вами на корте одиночку. Официально пригласит вас по телефону. Передайте Лондону, что нужны две одинаковых ракетки с полой рукояткой. Чтобы в подходящий момент ими обменяться в раздевалке. Устройте это для него.
— А что он желает взамен? — спрашиваю я.
— Свободы для его граждан. Всех граждан. Он не материалист. Скорее идеалист.
Сомневаюсь, что когда-либо ещё вербовка агента проходила так гладко. Но после двух лет работы на нас в Триесте мы Аркадия потеряли — его отозвал Московский центр, он у них был номером два по Северной Европе. Он отказывался выходить на контакт, пока был в Москве. Когда его отправили в Белград на пост атташе по культуре, моё начальство не захотело, чтобы я засветился где-то рядом с ним, поэтому меня определили консулом по внешней торговле в Будапеште, откуда я им и руководил.