— Знаете, Прю, когда имеешь дело с польскими каменщиками, болгарскими плотниками и бригадиром-шотландцем, так и хочется сказать: «Дайте мне уже субтитры!»
Она хохочет над собственной шуткой. И тут вспоминает, что ей надо пописать. Прю провожает её в туалет. Эд глядит им вслед, затем опускает голову на колени, перед тем просунув между ними ладони, и погружается в забытьё. На спинке стула висит кожаная куртка Флоренс. Я незаметно подхватываю её и уношу в прихожую, где засовываю конверт в правый боковой карман и вешаю куртку рядом с входной дверью. Вскоре возвращаются дамы. Не обнаружив своей куртки на месте, Флоренс вопросительно на меня смотрит. Эд по-прежнему клюёт носом.
— Ах да, ваша куртка, — говорю. — Я подумал, как бы вы её не забыли. Там из кармана что-то торчало, очень похожее на счёт.
— Блин, — откликается она, даже не моргнув. — Наверное, от поляка-электрика.
Сигнал принят.
Прю выдаёт на-гора историю своей битвы с баронами Большой Фармы. Флоренс откликается решительным: «Подонки. Пошли они все!» Эд кемарит. Я спрашиваю, не пора ли всем на боковую. Флоренс со мной согласна. Они живут в другом конце Лондона, говорит она, как будто я не знаю. На велосипеде в одной миле от «Территории Бета», если быть точным, но об этом она умалчивает. А может, и не в курсе. Я вызываю такси по семейному мобильнику. Машина приходит со скоростью света. Я подаю Флоренс кожаную куртку. Осыпав нас благодарностями, уходят они, слава богу, быстро.
— Всё было замечательно, Прю, — произносит Флоренс.
— Класс, — соглашается с ней Эд, засыпая на ходу после игристого и арманьяка.
Стоя на крыльце, мы машем им вслед, пока автомобиль не скрывается из виду. Прю берёт меня под руку. Как насчёт небольшой прогулки по парку в прекрасный летний вечер?
В северной части парка, между речкой и плакучими ивами, есть скамейка в стороне от пешеходных тропок. Мы с Прю окрестили её «нашей скамейкой». Здесь мы любим посидеть и отдохнуть после приёма гостей, если те ушли не слишком поздно и погода подходящая. Насколько я помню, следуя инстинкту, заложенному ещё в Москве, мы не произнесли ни одного опрометчивого слова, пока не уселись, а дальше наши голоса потонули в плеске реки и шуме ночного города.
— По-твоему, это всерьёз? — спрашиваю я её после долгого молчания.
— То, что они вместе?
Прю, обычно осторожная в суждениях, в данном случае не сомневается.
— Две подхваченные течением пробки нашли друг друга, — заявляет она с присущей ей прямотой. — Так полагает Флоренс, и я разделяю её точку зрения. При рождении они были вырезаны из одного пробкового дерева, и пока она считает, что всё сошлось, у них всё сошлось, поскольку он будет считать так же. Ей кажется, что она беременна, но она пока не уверена. Уж не знаю, что ты там завариваешь ради Эда, но помни, что теперь это ради них троих.
Мы с Прю можем расходиться по поводу того, кто что подумал или сказал в тот вечер, зато я чётко помню, как наши голоса снизились до московского уровня, словно мы с ней сидели на скамейке не в Баттерси, а в Центральном парке культуры и отдыха имени Горького. Я передал ей всё, что мне сказал Брин, а потом Рени, и она выслушала это без комментариев. Я почти не касался Валентины и саги о разоблачении Эда, поскольку всё это уже осталось в прошлом. Теперь, по законам оперативного планирования, вопрос состоял в том, как обратить ресурсы неприятеля против него же. Хотя я был менее склонен, чем Прю, считать Контору неприятелем.
А ещё я помню своё ощущение благодарности, когда мы перешли к шлифовке нашего будущего генерального плана: наши мысли и слова сливались в общий поток, когда уже не важно, кто что придумал. Но сама Прю великодушно не желает этого слышать. Она указывает на уже предпринятые мною шаги и на важнейшие инструкции, которые я дал в своём письме Флоренс. В её глазах я был главной движущей силой, а она всего лишь следовала за мной. Она готова сказать всё что угодно, только бы не признать, что супруга шпиона в молодости и адвокатесса в зрелости хотя бы отдалённо связаны друг с другом.
Одно можно с уверенностью утверждать: когда я встал с нашей скамейки и отошёл на несколько метров вдоль берега, откуда ей было меня слышно, после чего нажал кнопку на полученном от Брина Джордана специально настроенном мобильнике, мы с Прю были в полном и честном согласии по всем важным вопросам, как она бы выразилась.
Брин меня предупредил, что он может находиться в самолёте между Лондоном и Вашингтоном, но доносящийся фоновый шум говорит о том, что он ступает по твёрдой почве, окружён мужчинами и они американцы. Из чего я делаю вывод, что он находится в Вашингтоне, округ Колумбия, и что я прерываю его встречу, а значит, скорее всего, он не сможет мне уделить всё своё внимание.
— Да, Нат. Как дела? — В приветливом, как всегда, тоне слышатся нотки нетерпения.
— Эд женится, Брин, — сообщаю я ему без обиняков. — В пятницу. На моей бывшей помощнице из Гавани. Мы о ней говорили. Флоренс. В бюро записей актов гражданского состояния в Холборне. Они покинули мой дом несколько минут назад.
Он не выказывает никакого удивления. Он уже всё знает. И даже больше, чем я. А когда было иначе? Вот только он больше мною не командует. Я сам себе начальник. Скорее я нужен ему, чем он мне. Так и запомним.
— Он хочет, чтобы я был его шафером, представляешь? — добавляю я.
— И ты согласился?
— А что мне ещё оставалось?
Какие-то слова в сторону, это он сообщает что-то не терпящее отлагательств. И снова мне:
— У тебя с ним был целый час в клубе, — напоминает он мне с раздражением. — Почему, чёрт побери, ты его не прессанул?
— Это как же?
— Сказать, что, прежде чем ты согласишься на роль шафера, ему не мешает кое-что узнать про себя, а дальше по накатанной. Я готов передать это дело Гаю. Он не станет рассусоливать.
— Брин, выслушай меня, пожалуйста. Свадьба через четыре дня. Шэннон сейчас на другой планете. Это не столько вопрос, кто к нему подъедет, сколько когда. Сейчас или после бракосочетания.
Я тоже раздражён. Я теперь свободный человек. Со скамейки Прю кивает мне с молчаливым одобрением.
— Шэннон на седьмом небе, Брин. Если я к нему подъеду сейчас, он меня просто пошлёт, и плевать на последствия. Брин?
— Подожди!
Я жду.
— Ты меня слышишь?
— Да, Брин.
— Я не даю разрешения на новый трефф Шэннона с Гаммой или ещё с кем-то, пока он не будет завербован. Понятно?
Трефф — незаметная передача секретного материала из рук в руки. Немецкий шпионский жаргон в устах Брина.
— Я так и должен прямо ему сказать? — говорю с досадой.
— Ты должен выполнить свою чёртову работу, и хватит тянуть время, — огрызается он. Градус беседы возрастает.
— Брин, повторяю. В данную минуту он совершенно неуправляемый. Я не могу его обрабатывать, пока он не вернётся на землю.
— А что же ты можешь делать?
— Позволь поговорить с его невестой Флоренс. Сейчас это единственный приемлемый подход к нему.
— Она его сдаст.
— Она прошла профессиональную подготовку и работала под моим началом. Она достаточно умна и понимает, каковы ставки. Я объясню ситуацию ей, а она ему.
После фонового бурчания в трубке снова раздаётся его недовольный голос:
— Эта девица понимает, чем занимается её избранник?
— Мне не кажется, что это так важно, Брин. Я объясню ей ситуацию. Если она замешана, то поймёт, чем всё это ей грозит.
Брин чуть-чуть смягчается.
— Как ты намерен с ней встретиться?
— Приглашу её на ланч.
Доносится перебранка. И резкий возврат:
— Что ты сделаешь?
— Она взрослая женщина, Брин. Не склонна к истерикам и любит рыбу.
Голоса за сценой, но он уже не принимает в этом участия.
— Господи. И куда ты её пригласишь?
— Туда же, куда и в прошлый раз. — Пришло время поддать жару. — Послушай, Брин, если не нравится моё предложение, ради бога. Поручи дело Гаю. Или возвращайся и делай всё сам.
Прю жестом перерезает себе горло, давая мне понять, что пора отключаться, но Брин меня опережает, бросив напоследок:
— Как только с ней поговоришь, сразу позвони.
Рука об руку, опустив головы, мы возвращаемся домой.
— Я думаю, у неё могли возникнуть подозрения, — вслух размышляет Прю. — Вряд ли она много знает, но даже того, что ей известно, достаточно, чтобы беспокоиться.
— Теперь это будут не просто подозрения, — говорю я жёстко и мысленно себе представляю, как Флоренс, сидя в квартире посреди разгрома, оставленного строителями, читает моё письмо из десяти пунктов, пока Эд спит мёртвым сном праведника.
Глава 20
Я до сих пор не видел у Флоренс такого лица, натянутого и лишённого всякого выражения, даже когда она сидела напротив меня в этом же ресторане и перечисляла пункты обвинения против Дома Тренча и его филантропической баронессы. Но меня это не удивило; скорее я бы удивился нормальному лицу.
Если же говорить о моём лице, отражённом в нескольких зеркалах, то самым точным описанием будет «непроницаемое», как и положено оперативнику.
Ресторан имеет форму буквы L. В небольшом загоне расположен бар с мягкими диванчиками для гостей, которым сообщили, что их столики ещё не готовы, так почему бы пока не выпить тут шампанского — двенадцать фунтов за фужер. Чем я сейчас и занимаюсь в ожидании Флоренс. Но жду её не только я. Обычных официантов, этих сонных ос, что-то не видать. А новая команда исполнительна до отвращения, начиная с метрдотеля, который жаждет показать мне заказанный столик и узнать, есть ли у меня или у мадам какие-то диетические ограничения либо особые предпочтения. Кстати, наш столик не у окна, как я просил, — «извините, сэр, все эти столики давно забронированы», — но метр очень надеется, что вон тот тихий угловой меня устроит. Он мог бы добавить «устроит Перси Прайса с его микрофонами»; по мнению последнего, заоконный шум может сорвать прослушку ко всем чертям.