Виктор проснулся оттого, что его разбудило холодящее чувство опасности. Когда открыл глаза, то увидел сначала звезды, а потом кромешную темень. Глянул на часы: половина второго.
Почему Зотов его не разбудил?
Сыч огляделся: радиста нигде не было. Не видно было и его вещмешка с рацией.
Ушел, сука!
Для руководства школы не было секретом, что военнопленные из концлагерей давали согласие работать на немецкую разведку в надежде выбраться из концлагеря и просто выжить. Такие агенты при выброске за линию фронта либо бесследно (как им казалось) растворялись в советском тылу, присвоив выданные им документы и деньги, либо сдавались первому попавшемуся военному патрулю или приходили в ближайшее отделение или управление НКВД «с повинной», принося с собой рации, деньги, фальшивые документы и выкладывая пароли, отзывы и адреса явочных квартир. (Например, из шести диверсионных групп первого выпуска Полтавской диверсионной школы в расположение абверкоманды-2 «Юг» вернулась только одна группа.) Некоторые из таких агентов начинали работать на органы советской контрразведки и становились опознавателями, которые помогали военным контрразведчикам отыскивать немецких шпионов и диверсантов. Случалось, что сдавшихся агентов перевербовывали, составляли им убедительные «легенды» и отправляли обратно в команды и группы абвера и в разведывательно-диверсионные школы уже в качестве советских разведчиков. Такие случаи были не столь уж и редки.
О большом количестве перебежчиков и перевербованных среди агентов, посылаемых за линию фронта, конечно же, знали и в абвере на всех его уровнях, включая управленческий аппарат во главе с адмиралом Канарисом. Однако отказываться от привлечения к сотрудничеству с немецкой разведкой граждан СССР военная разведка Третьего рейха отнюдь не собиралась. Ибо на каждого завербованного абвером агента или сотрудника-пособника имелись компрометирующие их документы – анкеты, отпечатки пальцев, фотографические карточки, служебные формуляры, а еще подписки-обязательства о добровольном согласии сотрудничать с германской разведкой. Этими документами всегда можно было воспользоваться для шантажа, пусть даже если пройдет не один год. Человек уже забыл о своем запятнанном прошлом, начал новую жизнь: женился, нарожал детей, на хорошем счету у руководства, пользуется уважением среди сослуживцев, уверенно продвигается по службе, и тут приходит к нему домой невзрачный гражданин в шляпе и плаще (а искать и находить нужных людей абвер умел), показывает копию подписки о сотрудничестве с немцами (собственноручно и добровольно подписанную) и требует сделать копию с военной документации. Идти в органы НКВД и признаваться в давнем сотрудничестве? Вряд ли… Двадцать пять лет лагерей еще никому здоровья не прибавляли. И после короткого раздумья «сбежавший» агент сделает все, что от него потребуют.
Судя по тому, что Зотов ушел не пустой, он решил сдаться. Это означало, что сюда, на болотца левого берега реки Сухой Торец, с часу на час, а может, с минуты на минуту может нагрянуть оперативно-разыскная группа НКВД с автоматчиками и собаками. Надлежало немедленно убираться отсюда, и как можно дальше…
Сыч быстро собрался и, осторожно прощупывая дно, прошел болотцем и ручьями поначалу на юго-запад, потом полем, а далее редкими перелесками двинул строго на юг. Бегом. Железная дорога оставалась по правую руку метрах в пятистах.
Пробежав километра три и оставив позади станцию Григоровка, он, переведя дух и снова приняв направление на юго-запад, метров через пятьсот вышел к железнодорожной насыпи. Осмотревшись и отдышавшись, снял вещмешок, вынул тротиловые брикеты-шашки и связал их бечевой. Пригнувшись, добежал до насыпи, поднялся к рельсам и стал с помощью ножа копать под шпалами углубление для заряда, выгребая ладонями песок и гальку. Когда яма показалась ему достаточной, вложил в нее заряд и тут услышал гул – это со стороны Лозовой шел состав.
Сыч достал из вещмешка огнепроводной шнур, отрезал от него метровой длины кусок и вставил один конец шнура в полый конец капсюля-детонатора. Зубами сжал его концы так, чтобы конец шнура не выскочил из полой части детонатора. Затем нащупал на торце одного из брикетов место, где находилось отверстие для запала, порвал ногтем упаковку и вставил свободный конец детонатора в запальное гнездо. Торопясь, засыпал заряд песком и гравием и стал смотреть в сторону, откуда доносился гул. Когда показался паровоз, достал спички, выждал, прикидывая расстояние до поезда, и зажег свободный конец шнура. Удостоверившись, что шнур горит, как надо, затянул вещмешок и побежал по полю к ближайшему перелеску. Минуты через полторы раздался взрыв. Оглянувшись, он увидел, как поезд сошел с рельс и стал валиться набок, увлекая за собой товарные вагоны…
Пока полностью не рассвело, Сыч шел на запад, обходя села и держа путь на Лозовую. Не доходя до нее километра три, устроил себе пристанище в лесочке меж деревней Михайловкой и селом Шевченково.
Как стемнело – пошел дальше. Обошел Лозовую с севера и, ориентируясь по компасу и карте, двинулся на северо-запад.
К Лиговке подошел уже к рассвету, проделав путь в тридцать с лишним километров. Удивительное дело: в диверсионной школе после четверговых марш-бросков на тридцать километров ноги гудели и подгибались, и единственным желанием было присесть, а лучше прилечь и растянуться. Сейчас же Сыч, хоть и чувствовал усталость и слабость в ногах, оставшиеся одиннадцать километров до Новоалександровки, где стояли уже немцы, мог пройти с ходу, без привала и отдыха.
Село Лиговка было расположено на левом берегу реки Орель. Вернее, по берегу, поскольку одной главной улицей с переулками и тупиками село было вытянуто вдоль реки, образующей в этом месте ряд мелководных заливов и озерков.
Лиговка была наполнена солдатами разных родов войск: артиллеристами, танкистами, пехотинцами, связистами, саперами. Так что Сыч с документами капитана десятой отдельной саперной бригады Савелова Ивана Филипповича и командировочным предписанием, на котором было указано, что капитан Савелов выполняет задание командования, был аккурат к месту и не казался «белой вороной», таких, как он, не один десяток, ежели не сотня…
За селом строились оборонительные укрепления, но как-то неохотно: похоже, все – и солдаты, и офицеры – ждали приказа об отступлении и, случись таковой, мгновенно бы снялись с занимаемых позиций.
До «капитана Савелова из отдельной саперной бригады» здесь никому не было дела. Лишь на околице села за озерком, недалеко от строящихся укреплений и дотов, у него проверили документы, да и то мельком. Все документы были сработаны бирочником Майбородой капитально, ничуть не отличались от настоящих и сцеплены были обычными скрепками, оставляющими ржавые пятна на бумаге. На командировочном предписании в положенном месте отсутствовала запятая – один из секретных приемов органов контрразведки, о котором вовремя прознали в абверкоманде-2 «Юг» и, соответственно, в подчиненных ей абвергруппах.
На скрепках из нержавеющей проволоки, которую в первый год войны применяли для изготовления военных билетов и красноармейских книжек разведывательные органы немцев, погорело немало их разведчиков и диверсантов. Равно как и на качественной бумаге для документов, не желтеющей даже с годами, а также на сапогах, у которых подошва была прибита гвоздями (подошва у советских сапог была заклеена), и на квадратных каблуках (каблуки на сапогах Красной армии были полукруглыми).
Еще больше немецких агентов советские военные патрули и органы контрразведки НКВД отловили с помощью секретных меток на бланках разного рода документов. Такими контрольными метками являлись пропущенные запятые и точки, точки вместо запятой, а то и вовсе пропущенная буква в обычном слове. Способ не хитрый, но весьма действенный. К тому же метки эти периодически менялись, и подразделениям и органам абвера приходилось все время отслеживать такие секретные контрольные знаки. Случалось, что и не поспевали. Так что не вернувшиеся группы агентов не только сдавались органам НКВД или бросали все и растворялись в советском тылу, но и «горели» при первой же проверке документов военным патрулем…
Нужный Сычу человек жил на околице, со-всем недалеко от овражка, за которым начинался густой лес, тянущийся до села Ленинское, а дальше шла уже ничейная полоса. Калитка покосившегося внутрь двора забора была настежь открыта.
Сыч вошел во двор, прошел узкой тропочкой сквозь заросли крапивы до дома и постучал. Впрочем, строение, которое он увидел, мало подходило для понятия «дом». Скорее это была хибара или развалюха, и именно по этой причине на постой сюда не определили.
Сыч постучал еще раз. Послышался шум в сенях, а затем отчетливо раздались шаги.
– Кто? – спросил недовольный голос.
– Хозяин, командированного офицера на постой не пустишь? – ответил Сыч первой условленной фразой пароля, на всякий случай, однако, расстегнув кобуру.
– Боюсь, мои условия вас не устроят, – ответили из-за двери правильным отзывом, на что Сыч откликнулся второй условленной фразой пароля:
– Не барин, одну ночь и на полу перекантоваться могу.
Лязгнул отодвигаемый засов. Дверь приоткрылась, и на Сыча уставились пытливые внимательные глаза под кустистыми бровями с проседью. Несколько мгновений хозяин хибары напряженно всматривался в лицо Сыча, пытаясь определить, кто это набивается в гости: человек с «той стороны» или ряженный под агента абвера офицер военной контрразведки. Потом, очевидно, что-то определив для себя, хозяин хибары шире распахнул дверь и как-то по-старорежимному произнес:
– Прошу вас!
Комнатка, куда прошел из сеней Сыч, была крохотной и крайне аскетичной: деревянный стол под клеенчатой скатертью, два стула с отлупившимся лаковым покрытием, такой же старый и облупленный бельевой шкаф, в дальнем углу – аккуратно, даже как-то по-военному заправленная железная кровать. На полу возле кровати – круглый вязаный вылинявший коврик. Все было стареньким и чистым. Было понятно, что хозяин дома совершенно равнодушен к вещам и создаваемому ими комфорту, но зато любил чистоту и порядок.