– Думаю. Думаю, надо задействовать канал Кейхани. – Коля посмотрел на гильзу ружейного патрона на столе Ивана Ивановича, которую доставил Казанфар. Нарочно захочешь придумать такое, не получится. Шифровка с дезинформацией о начале операции «Франц» покрутилась вокруг Майера, которому и была предназначена, да так и, не попав тому в руки, вернулась назад. И это благодаря героическим усилиям своих же сотрудников. Как могло такое произойти? Нелепое стечение обстоятельств.
– Да уж. Было бы смешно, если б не было так печально, – перехватив взгляд Попова, констатировал Агаянц. – Полный абсурд, что еще сказать.
– Иван Иванович, я имел в виду…
– Коля, вопрос ведь не в том, чтобы подбросить дезинформацию Кейхани. Надо, чтобы в нее поверили. Суди сам, шифровка пропадает, потом появляется вновь. Майер очень осторожен. Он заподозрит, что та могла попасть к нам в руки, а мы ее подкорректировали. Нет. Этот вариант отпадает. Решение должно быть неординарным.
– Есть вообще-то у меня, Иван Иванович, одно предложение, – хитро усмехнулся Николай. – Согласитесь ли?
– Ну-ка, выкладывай, что у тебя?
– Да, собственно говоря, все просто…
В середине 1942 года в Иране действовало около двадцати националистических партий, куда входили прогермански настроенные офицеры, некоторая часть высших чиновников, коммерсантов и интеллигенции. Считая Германию той силой, которая может изгнать из страны союзнические войска, эти люди способствовали нагнетанию атмосферы напряженности и недоверия в обществе. Сказывался серьезный ущерб, нанесенный экономике Ирана Второй мировой войной. Вследствие этого нарушились международные торгово-хозяйственные связи, упал объем внешней торговли. Возникла острая нехватка инженерно-технических кадров из-за массовой высылки из страны немецких специалистов, что, в свою очередь, повлекло остановку индустриализации страны и связанное с этим реформирование иранского общества. Деньги обесценились. Зашевелились спекулянты, скупая и припрятывая продукты. Купцы и фабриканты переставали платить зарплаты своим работникам. Саботаж, проведение терактов на железных, автомобильных дорогах и в местах большого скопления людей усиливали обстановку хаоса в стране. Всем этим заправляла разведывательно-диверсионная организация нацистов под названием «Меллиюне-Иран» («Националисты Ирана»), созданная Францем Майером совместно с секретарем немецкого консульства, а также офицером абвера Бертольдом Шульце-Хольтусом и офицером СД Рамоном Гамоттой. «Меллиюне-Иран» совместно с подпольными партиями, в их числе объединением «Голубая партия», подготовили ряд крупных диверсий на внутренних коммуникациях. «Меллиюне-Иран» являлась руководящим ядром мощного националистического движения, нацеленного на совершение государственного переворота и превращение Ирана в союзника Третьего рейха. Руководителем «Голубой партии» («Хизби Кабут») стал преданный нацистам депутат меджлиса Хабибулла Новбахт. Это был рослый, пожилой, недоверчивый к людям, честолюбивый политик. Первыми действиями Новбахта после введения в Иран англо-советских войск, стала организация бурных выступлений в стенах меджлиса против сторонников заключения союзного договора с Великобританией и СССР. В результате его действий возникла непримиримая оппозиция процессу вхождения Ирана в антигитлеровскую коалицию. Все это поддерживалось немецкими пропагандистами и сопровождалось заигрыванием с исламом. Последние активно распространяли среди иранцев слухи, якобы Адольф Гитлер родился с зеленой каймой вокруг поясницы – очевидным признаком мусульманской святости. Будто Гитлер тайно принял ислам, взяв мусульманское имя Гейдар, и в конце времен придет руководить мусульманами, чтобы восстановить справедливость на земле. Таким образом фашистская пропаганда старалась охватить своим влиянием все слои иранского общества – от богатой верхушки до беднейших низов. Тем не менее, несмотря на изощренность сотрудников немецких спецслужб и их агентов, советская разведка, находясь в непрекращающейся и непримиримой борьбе с нацистами, не только не уступала им, но выходила победительницей в смертельных схватках. Порой на смену сложным, многоходовым комбинациям приходили неожиданно простые, весьма эффективные решения. Об одном из таких шла речь между резидентом Агаянцем и его помощником Поповым в кабинете советского полпредства. Вопрос касался немецких планов по организации восстания иранских племен вдоль железнодорожного маршрута доставки американских и британских грузов в СССР с целью сорвать эти важнейшие поставки. Были назначены день и час проведения диверсий. Советская разведка, перехватив донесения с датами начала диверсий, «скорректировала» сроки и подготовила контрмеры по срыву терактов. Однако дезинформация не прошла.
Тогда по предложению одного из оперативных сотрудников было принято, можно сказать, неординарное решение проблемы.
Планы фашистских спецслужб было решено сорвать не совсем обычным образом. Племенные старейшины и вожди, контролировавшие важные стратегические районы и получившие от гитлеровцев щедрые вознаграждения за будущее содействие, неожиданно исчезли. Их просто выкрали, не мудрствуя лукаво, советские оперативники. Всех. В одну ночь. В самый канун операции. Когда наступил час совершать диверсии, выяснилось, что командовать некому. Напрасно немцы чего-то ждали. Только потратились зря да вождей подставили. Те как пропали, так и не появились больше.
Майер пребывал в болезненно-подавленном состоянии. Будучи настоящим нацистом, сверхчеловеком, он воспринимал неудачи как непозволительную наглость и вызов со стороны дикарей и недочеловеков, подлежащих тотальному уничтожению. Неудачи доводили его до истерического состояния, а невозможность вымещать накопившиеся злость и ненависть вводила в депрессию. В такие минуты Майер запирался в конспиративной квартире и брал в руки дневник, в котором оставлял записи, которые, как ему казалось, приводили в порядок мысли. Вот и в этот раз он призадумался, пошуршал страницами и остро заточенным карандашом стал убористо писать: «Когда я просматриваю свои записи, то вижу, что они всегда делаются после того, как события, о которых они гласят, уже закончились и являются достоянием истории. Достоянием истории не в смысле вопросов, которые разрешаются, а в смысле моих чувств и переживаний. Но в такой момент я не в состоянии сесть и выразить свои чувства. Если бы я это сделал, то мои записи превратились бы в записи судьбы индивидуума, которая хотя и довольно тяжела, все же не может сравниться с судьбой миллионов моих товарищей, которые сражаются на Восточном фронте. Для меня важнее духовные страдания».
Майер поставил точку и с опаской посмотрел на окно, за которым, как ему почудилось, мелькнула тень человека. И вдруг раздался стук в стекло. Звук был резкий, неприятный. Осторожно подойдя к занавеске, он слегка поправил ее сбоку, чтобы с улицы нельзя было разглядеть, что происходит в комнате. Вскоре стук прекратился. Майер кожей почувствовал опасность и замер на минуту. Тишина. «Никакой паники, спокойно. Это мог быть кто угодно. Почему обязательно – враг? – попытался успокоить себя он и по понятной только ему логике подумал: – Если у меня был бы передатчик – связь с родиной – и деньги, стало б намного легче». Он вновь призадумался и, раскрыв дневник, продолжил писать: «Быть отрезанным на годы от всякой связи с родиной; не быть в состоянии связаться с людьми своей расы, страной и континентом; быть вынужденным постоянно иметь дело с людьми, чьи особенности диаметрально противоположны нашим; жизнь врага среди врага – и безжалостного врага; быть каждый час, каждую минуту, каждый день и каждую ночь в опасности, быть выданным, проданным; подвергнуться нападению; погибнуть не смертью героя, как солдат, совершивший геройский поступок, а испытать тюремное заключение, угрозы и быть брошенным палачу, как преступник… Все это делает мое существование роковым. Ни отдыха, ни денег, ни приказаний ускорить работу, ни совета, ни товарища! А вместо этого постоянное подчинение людям, не знающим ни храбрости, ни лояльности, ни отваги, ни дружбы, чьи отцы – обман, а матери – скупость. Никто еще не писал об этом; возможно, нет больше ни одного человека, настолько понимающего и привыкшего к опасности, как я».
Закрыв дневник и спрятав его в тайник, Майер тихо выдохнул. Ему казалось, что никогда еще он не был так близок к провалу. Вспомнилось, как два дня назад к нему заходила его связная Лили Санджари, которая выполняла самые ответственные и деликатные поручения, и сообщила, что ГПУ схвачены вождь азербайджанских националистов, три иранца и один армянский активист, сотрудничавший с немецкой разведкой. Теперь из-за них это место, где скрывается Майер, находится в опасности. К нему в любой момент могут вломиться гэпэушники и скрутить руки, а то и убить. «Уж лучше пусть убьют, – подумалось ему тогда. – Хотя… стоит ли спешить на тот свет?..»
Майер посмотрел на тугие формы Лили и, поманив ее к себе, решил еще немного пожить.
– Вот она – жгучая, трепетная плоть, алчущая утех, а не смерти, – промычал себе под нос он, тиская горячее тело персиянки. – К чему эти никчемные мысли о кончине? Они для слабаков!
Лили, позволяя сдергивать с себя одежду, что любил делать Франц, услышала его бормотание и, не поняв, о чем оно, вопросительно посмотрела на него:
– Что-то не так?
– Детка, – перешел с немецкого на фарси Майер, – не отвлекайся на слова, сопротивляйся… – Лили не позволила ему завершить фразу, потому что тут же нанесла звонкую оплеуху и удар коленом под дых. – Гу-ут! – задыхаясь прохрипел он в экстазе и страстно подмял под себя девицу.
Это было два дня назад. Два дня, за которые что-то радикально успело измениться в мире? Во Вселенной? Вокруг дома, в котором находился он, Майер, запертый на замок и затравленный негодяями? Каких-то два дня назад… тогда Майер тоже услышал стук в окно и отпер дверь без капли волнения. Потому что, это был условный стук. Стук Лили. Теперь же постучал кто-то чужой, напористый. Майер достал из-под подушки свой парабеллум, повертел в руках, бесшумно подошел к окну и… в этот момент кто-то вновь постучал по стеклу. Майер инстинктивно сжал рукоятку пистолета, хорошо, что палец был не на спусковом крючке. Собравшись с духом, он все же решил посмотреть