Ганси и Бесс жили в зоне досягаемости на автомобиле, и Ланни проводил с ними много времени. Он слушал, как они готовились к новому концерту. Затем, пока Ганси давал уроки своим избранным ученикам, Ланни и его сводная сестра играли произведения для фортепиано в четыре руки. Бесс собиралась завести еще одного ребенка, и на этом закончить, так она объявила. У американцев была старая пословица "два человека компания, а три уже толпа", и она применила её в новой области. Ланни взял у этой пары клятву, что они будут держать в секрете его рассказы, и поведал им историю о Труди и своих стараниях спасти ее. Это был способ высказаться о ней и получить одобрение этих дорогих друзей. Ланни получил из сейфа своего отца запечатанный конверт, содержащий его завещание и фотографию Труди. Он уничтожил завещание, а фотографию принёс с собой. Он показал её Ганси и Бесс. Разглядывая её прекрасные тонкие черты лица, он рассказывал о её идеях, ее манерах и образе жизни, пока у молодой пары не появились слезы на глазах. Ланни закажет увеличение с фото и оставит здесь копии. Он не посмеет взять её фотографию с собой в свои путешествия.
Конечно, все это имело эффект появления еще одной женщины, которая взялась найти правильную подругу для несравненного Ланни Бэдда. Бесс видела эту женщину мечты, как последователя линии партии, которая удержит ее неустойчивого единокровного брата на прямом и узком пути. Он, конечно, относился к этой линии непочтительно, настаивая на том, что она была неустойчивой, в то время как он неуклонно шёл к цели демократического социализма. Но Бесс не сдавалась в надежде. Кругом было так много богатых и культурных дам, которых можно было считать "попутчиками", и всякий раз, когда Бесс встречала новую, она задавалась вопросом, подойдёт ли она для Ланни. Но она не могла объяснить, как он мог бы продолжать притворяться поклонником нацизма, имея красную жену.
Также Ланни посетил дом семьи Робинов и поцеловал свою еврейскую Маму и рассказал еще раз печальную историю Аарона Шёнхауса. От пропавшего человека не было ни слова, не дали никаких результатов и тщательно завуалированные запросы друзей в Нацилэнде. Ланни пришлось придумать оправдание своей собственной бездеятельности, и он сказал: "Я боюсь, что я нарушил закон, и нанес бы Робби большой вред, если бы я сам пытался бы что-нибудь сделать". Бедные евреи, которые должны довольствоваться только теми крошками доброты, которые им давали!
Ланни играл с очаровательным серьезным маленьким восьмилетним мальчиком, который был так похож на Фредди Робина, своего отца. Маленький Йоханнес до сих пор помнил Бьенвеню и свою подружку, маленькую Фрэнсис. Ланни рассказал ему о её жизни в большом старинном английском замке. Это звучало как сказка, и Ланни оставил это сказкой. Рассказ не склонен был сбыться, Ирма вряд ли согласилась, чтобы ее ребенок стоимостью в двадцать три миллиона долларов возобновил близость с немецко-еврейскими беженцами, да ещё с оттенком ненавистного розового цвета.
Нью-Йорк был рядом и громко звал. Картинный бизнес необходимо было продолжать и даже наращивать, что означало принятие определенного количества приглашений и излияние того же количества социального шарма. Истории Гитлера и Шушнига обеспечили Ланни пропуск в самые состоятельные дома. И, так же, как и в Ньюкасле, полные гостиные затихали при его словах и засыпали его вопросами. Захват Австрии поразил мир и заставил его признать приход новой социальной силы. Мужчины и женщины, которые ненавидели Новый курс с таким пылом, что их трудно было понять, когда они говорили об этом. Они интересовались, не могут ли они последовать национал-социалистскому примеру. И если да, то они хотели бы знать, как это сделать.
Ланни поделился с ними своими наблюдениями. Ади Шикльгрубер получил власть, потому что поманил средний и низший класс немцев сверкающими радужными надеждами. По правде говоря, он не выполнил свои обещания, за исключением разграбления евреев. Все остальное было силки для простаков. Он поймал этих простаков в двойные силки национализма и милитаризма, а теперь они у него в руках. Ланни не сказал: "Вы предлагаете сделать то же самое с американским народом?" Он просто замолчал и разрешил им говорить о том, когда и как это может быть сделано, и где на политическом горизонте был лидер, который смог это сделать.
Забавно, если бы не было так страшно. Их проблема не имела решения, потому что они так любили свои деньги и свою власть, что не могли позволить любому демагогу сказать что-либо против них даже в целях маскировки! То, что они на самом деле хотели, был еще один консервативный режим, другой президент Гардинг. Весь цикл Гардинг, Кулидж, Гувер. У Ланни был соблазн добавить: "И еще один биржевой крах на Уолл-стрите?" Но нет, они забыли о нём и свою благодарность тому человеку, который позволил банкам возобновить свою деятельность. Они просто хотели еще двенадцать лет мира и изобилия, за которые они могли бы получить такую власть на дела страны, что сделало бы невозможным появление другого демагога.
Нити разговора выскользнули из рук Ланни, и они начали говорить о каком-то многообещающем республиканском губернаторе в каком-то реакционном штате. Гость слушал и думал, что он вернулся во времена Короля Солнца, который провозгласил: "L'état, c'est moi". Но случайно там оказалось один или два умника, который поняли, что этот европеизированный американец действительно мог быть полезен для них. Они увели его в сторону и спросили, где они могли бы получить программу нацистской партии для изучения. Они поддаются на агитацию американских демагогов, в поисках того, кто действительно имел стоящие вещи.
Шанс для сына Бэдд-Эрлинга, чтобы узнать что-то о своей собственной стране! Хьюи Лонг, к сожалению, был расстрелян. Проницательный дьявол, он сказал: "Будет легко установить фашизм в Америке, просто назвав его Антифашизмом". Это надо принять к сведению! Был отец Кафлин, но, к сожалению, католик и не может быть избран. Были Золотые рубашки, Серебряные рубашки, Серые рубашки и Белые рубашки крестоносцев, Ку-клукс-клановы ночные рубашки и многие другие странные костюмы. Был оратор парень по имени Джеральд Смит, кто должен провести тщательное изучение всех этих друзей "народа'' и выбрать того, кто знал, на какой стороне бутерброда намазывать масло.
Уходя c одного из таких приёмов на Парк-авеню, Ланни направился в гостиницу пешком. Приятный вечер весной, а он любил ходить пешком, наблюдать быстрое движение транспорта по этому широкому проспекту, разделенному на две полосы бульваром, под которым проходила подземка. Он думал о людях, с которыми он разговаривал. С хозяевами Америки, и что они собираются делать со своей страной? У них были тесные деловые отношения с немецкими картелями, и они знали, что немецкие крупные бизнесмены, как правило, сотрудничают с нацистами, выпуская день и ночь военную продукцию, зарабатывая огромную прибыль, и вкладывая деньги обратно в производство. Джентльмены с Уолл-стрита и Парк-авеню делали то же самое, и хотели продолжать делать это. У них были деньги, и они знали, что "Когда говорят деньги, всё остальное молчит", "За деньги и кобыла поскачет", "Кто платит, тот и заказывает музыку". Сейчас это была нацистская музыка, режущая ухо Ланни Бэдда.
Пересекая боковую улицу, он услышал крики толпы и, взглянув в сторону Лексингтон-авеню, увидел мерцание факелов. Он стоял, слушая шум голосов, а потом повернулся и пошел в этом направлении. Любопытство, но совсем не праздное, ведь надо знать, что происходит в этом городе, население которого превышало население целых стран, таких как Швеция и Австрия, в настоящее время Остмарк. Нью-Йорк был центром издательской индустрии, и все, что возникало здесь, быстро распространялось на девять миллионов квадратных километров Америки. Апрель не месяц выборов, и это должно быть каким-то пропагандистским митингом, красным или розовым, черным или коричневым, белым, серым, серебряным, золотым, зеленым или фиолетовым, не было цвета рубашки или брюк, которые не имели бы социального значения в эти оголтелые времена.
Это должно быть религиозное собрание, подумал Ланни, потому что он увидел большой белый крест, стоящий в свете факелов над головой выступающего. Оратор стоял на грузовике, большой человек с красивыми чертами лица и густыми черными волосами, которые он то и дело отбрасывал со своего лица. Очевидно, он достиг предела в своих усилиях, стараясь перекричать шум движения на оживленном проспекте. Боковая улица ближе к углу была заполнена слушателями, и каждое предложение прерывалось взрывами аплодисментов. Ланни с удивлением обнаружил евангелиста, возбуждающего такой энтузиазм в этом циничном городе. Но потом он увидел плакат: "Христианский фронт" и понял, что это был американский нацизм, а оратор мог стать кандидатом на внимание господ с Уолл-стрита и Парк-авеню.
У этого налицо была явная квалификация. Личность, голос, энергетика, хитрость и, прежде всего, ненависть! Ненависть для всех и всего, что забитый и невежественный бедный человек полагал, своим угнетателем и врагом. Ненависть к власти денег, праздным богачам, образованным и культурным. Ненависть к правительству, Новому курсу, чиновникам, политикам. Ненависть к красным, коммунистам, социалистам. Ненависть к иностранцам, к неграм, и прежде всего, к евреям. Рузвельт был евреем, и его правительство было еврейским правительством. Новый курс был еврейским курсом: Моргентау и Дж П. Морган, Феликс Франкфуртер и Фрэнсис Перкинс, Барух и Икес, — оратор смешивал евреев и неевреев, и никто в толпе этого не знал или не хотел знать. Они орали и требовали крови каждого из них по очереди.
"Это Америка?" — спрашивал оратор, и ответ пришел как шипение змей: "Да! Да!" Потом: "Мы собираемся отдать её евреям?" И ответ, как удар грома: "Нет!"
— Мы вернём Америку американцам?
— Да! Да!
Случилось так, что Ланни прочитал