"Что-то не так?" — Тон Бьюти был полон беспокойства.
— Я не могу быть уверен, пока не переговорю с тобою и другими. Пожалуйста, обещай мне, ничего, пока я не приеду.
Она пообещала, а продавец картин согласился отложить картину до следующего разговора. Ланни взял такси до своего отеля, упаковал свои вещи и отправился по бульвару Елисейские поля к знакомой route nationale.
Ланни помчался, никуда не сворачивая, а Бьюти ждала его с нетерпеньем. Во время ожидания, она пыталась гадать, что произошло, и он обнаружил, что они думали об одном и том же. Он рассказал ей о том, что узнал в Париже, и получил еще раз ее уверение в том, что она не давала никому доступ в хранилище. Он просмотрел свой каталог, который находился в его комнате, пока он был в отъезде. Номер 94 был отмечен буквой "Х", что означало, что он должен был быть в хранилище. Ключи хранились в верхнем ящике его шифоньера, и он посмотрел и нашел их на своём месте.
Взяв фонарь, он поспешил в свою мастерскую. Двери и окна оказались целы, и он прошёл внутрь, сначала через входную дверь, а потом через ту, которая вела из главной комнаты в хранилище сзади. Все, казалось, было на месте, как он оставил в последний раз. Ряды глубоких полок окружали стены, и картины стояли на них по номерам. Потребовалось лишь мгновение, чтобы убедиться, что номер 94 исчез. Выявление пропаж других требовало проверки каталога.
Ланни запер двери снова и вернулся к своей матери. — "Кто-то взял одну картину, вероятно, три, а возможно, и больше. Либо вор является специалистом по открыванию замков, или он имеет доступ к нашему дому и знает, где я держу ключи. Либо он работал в сотрудничестве с Агриколи в Ницце, или он заставил дилера думать, что он пришел с ними честно. Хочу подчеркнуть, что он отправился к итальянцу, что мне кажется важным".
— О, Ланни, это не может быть правдой!
— Я не хочу сказать, что это правда. Я поговорю с Агриколи утром, и увижу, что я могу узнать. Но я знаю, и ты это хорошо знаешь, что человек, играющий в азартные игры, всегда подвергается искушению, а я не считаю Витторио слишком стойким. Где он сейчас?
— Спит в своей комнате.
— Ну, пусть они спят, теперь там больше нечего делать.
— О, это будет так ужасно, если это правда! Что мы будем делать, Ланни?
— Пустая трата времени делить шкуру неубитого медведя. Все, что я хочу знать, это своё место в этом вопросе. Юридически я не имею никаких прав на эти картины. Они являются твоей собственностью по завещанию Марселя, а я просто твой агент.
— Это не так, Ланни. Я заключила определенное соглашение с вами по продаже картин и о дележе выручки на три части, тебе, мне и Марселине. Я должна представить его в письменном виде, и я сделаю это сейчас.
— Ты заплатила Марселине все деньги, вырученные от продаж Гитлеру?
— Нет, я давала ей понемногу время от времени, как ты предложил. Она хотела больше, конечно. О, Ланни, ты думаешь, что это возможно, что она могла знать об этом?
— Я думаю, это была собственная блестящая идея Витторио. Но сейчас бесполезно строить догадки. Единственное разумное, это пойти спать, и не беспокоиться о проблемах, с которыми можешь никогда не столкнуться.
— Если Марселина не знала об этом, то она будет ужасно расстроена!
— Важно, что мы не покажем, что мы заметили что-нибудь плохое. Главное для тебя сейчас, лечь в постель. Благодари Всевышнего и молись!
Мать стала весьма религиозной под влиянием примера своего мужа, и когда что-то хорошее случалось с членами её семьи, она благоговейно относила это к своим молитвам. Ланни задал себе вопрос, молилась ли она за Витторио, чтобы тот добился успеха со своими "системами" в казино? Если это так, что ее вера была жестоко подвергнута испытанию!
Сам Ланни спал мало. Он встал рано, оделся и перекусил. Его обслуживал одетый в черное хромой испанец, захвативший управление домом, смотревший на молодого хозяина, как на сошедшего с небес на колеснице. Как и все слуги, Хосе выяснил отношения, существовавшие среди членов этой семьи. В отличие от большинства слуг, он держал свои мысли при себе из-за лояльности к Ланни. Знал ли он или подозревал, что-нибудь о картинах? Ланни ни намеком не задел эту тему. Он бросил взгляд на утренние газеты с новостями о бомбардировках в Барселоне и Валенсии, и заметил: "Хорошее время находиться во Франции, Хосе". Затем он вышел к своей машине и уехал. Он был не в настроении для лицедейства с молодой парой.
В Ницце он нашел художественный магазин еще не открытым и сидел в автомобиле, читая удручающие новости со всего мира. Примерно в десять туда прибыл полноватый, круглолицый итальянец с остроконечной черной бородой в надлежащей визитке и брюках в тонкую полоску. Было теплое утро, и он шел, вытирая пот со лба. Он повторил это гораздо больше, когда весьма уважаемый пасынок Марселя Дэтаза вошёл вслед за ним и поведал, что тот купил краденое. "Dio mio, Mister Budd!" — воскликнул дилер несколько раз одно и то же.
"Позвольте мне облегчить вашу тревогу, синьор Агриколи", — сказал обходительный эксперт. — "Я не хочу никакой огласки или создавать ненужные проблемы. Если вы будете откровенны со мной, то я буду считать вас союзником и другом, и я уверен, что это будет лучше для вас".
"Si, si, Mister Budd, sicuramente-naturellement — с моим сердцем". — Испуганный человек не понимал на каком языке говорить, на итальянском, французском или английском, поэтому он говорил сразу на всех трех.
— Я хочу две вещи: во-первых, получить картины обратно, а во-вторых, выяснить, кто взял их, чтобы остановить утечку. Что касается потери денег, я готов щедро обойтись с вами.
— "Merci, M. Budd-grazie — я благодарю вас, я сделаю все-tout possible!
Услышав рассказ, Ланни понял, что человек имел основания для беспокойства. Он купил три работы Дэтаза по абсурдно низкой цене, и продал их за половину того, что он, возможно, получил бы в торговых залах отеля Друо в Париже. Такие сделки, казалось, указывали на страх, что картины пришли не совсем честно. По его словам, молодой итальянец, имевший хороший внешний вид, пришел к нему, назвавшись Джильотто, и сказал, что у него есть три французских картины, принадлежавших его недавно умершему отцу в Генуе. Он признался, что не знает имя художника, но ему было сказано, что работы были ценными, поэтому он привез их во Францию. Пара долго торговалась, и незнакомец дважды забирал холсты и уходил из магазина. Наконец, дилер согласился выплатить восемьдесят тысяч франков. У него осталась купчая, и Ланни осмотрел её, но не узнал почерка, и не признал продавца по описанию. Он, однако, заинтересовался, когда дилер рассказал ему, что видел этого человека два вечера спустя, выходящим из казино с другим молодым итальянцем, носившим форму офицера с левым пустым рукавом.
Дилер назвал имена клиентов, которым он продал картины. У него были копии своих купчих, и он показал свои книги, в которых были проведены эти покупки и продажи. Это было все, что он мог сделать, и все, что хотел Ланни. Он заявил: "Картины являются собственностью моей матери, и по закону вы будете обязаны возместить лицам, которым вы продали их. Вы, вероятно, не получите назад много от вора, так как кажется, что он часто посещает казино. Но все это предполагает огласку, которую моя семья не хочет. Я предпочитаю урегулировать этот вопрос спокойно, и делаю вам предложение, если вы увидитесь с вашими клиентами и выкупите картины назад, то я возмещу вам восемьдесят тысяч франков, которые вы заплатили вору. Не кажется ли вам это разумным?"
— "Si, si, M. Budd, очень щедро-vraiment. Però —А не нарушим ли мы какой-то закон?
— Я не думаю, что с законом будет проблема, если никто не будет жаловаться. Я уверен, что я могу узнать, кто вор, и убедить его покинуть страну и не возвращаться. Французский закон был бы удовлетворён.
— Mille grazie, мистер Бэдд. Я сделаю все возможное, sans delai.
— Это будет означать для вас поездку в Париж, поэтому я думаю, что будет лучше ничего не оставлять в письменной форме. Мсьё Брюге, уверен, будут сговорчив, и если кто-нибудь из других ваших клиентов усомнится в вашей добросовестности, вы можете предложить им позвонить домой моей матери по телефону, и она или я подтвердим ваши заявления.
Так что этот вопрос был решен. Ланни поехал обратно в Жуан, где нашел своего зятя на крыльце, погруженного в чтение романа в желтой обложке, который он поспешно засунул в карман на подходе Ланни. Капитано Витторио ди Сан-Джироламо питал пристрастие к порнографической беллетристике, которую, он знал, его родственник не разделял. Последний сказал: "Будьте так добры, спуститься в студию. Мне надо переговорить с вами по вопросу большой важности".
Ланни успел продумать план действий и не стал тратить время на вступление. Он жестом предложил Витторио стул и другой взял себе, а затем приступил к осуществлению своего плана: "Ваш друг, назвавшийся Джильотто, только что рассказал мне свою часть истории, так что теперь вы можете рассказать мне свою". Капитано едва коснулся стула. Теперь он подскочил с него. "Это ложь!" — закричал он.
— Не тратьте слов, Витторио. Я уверяю вас, я не в настроении слушать ерунду. У вас есть один шанс избежать тюрьмы, рассказав мне всю историю откровенно.
— Я не имею малейшего понятия, о чём вы говорите.
— Я хочу только знать, брали ли вы ещё какие-либо картины, за исключением тех, что этот парень продал Агриколи?
— Проклятье, это ложь. Я никогда-
— Хорошо, Витторио. Если вы так считаете, я дам полиции возможность урегулировать этот вопрос. Они лучше подготовлены для таких случаев, чем я.
Он встал и подошел к телефону на своем столе, и потянулся снять трубку, когда Капитано вышел из аристократического образа, в котором он обычно находился. — "Хорошо, я буду говорить". Ланни повесил трубку, а другой вернулся на свое место и сказал: "Я взял только три картины, мне было больно видеть, как вы удерживаете деньги Марселины".