Кенилворт.
Возможно, Розмэри никогда не слышала об этом романе, но она не будет слишком нескладной, чтобы обнаружить это. — "А сколько это стоит, Ланни?"
— Я не могу тебе сказать это, потому что я получаю комиссию от покупателя, и я должен представлять ее интересы.
— Я знаю, Ланни, но ты мой друг, а я должна обратиться к тому, кому я могу доверять. Скажи, что ты был бы готов заплатить, если бы покупал картину у дилера.
— Господь с тобою, дорогая, я заплатил бы меньшую сумму, на которую согласился бы дилер, а дилер запрашивал наибольшую, которую, по его мнению, я мог заплатить. На картины действительно нет фиксированных цен.
— Скажи мне самую высокую цену, которую ты мог бы рекомендовать, как справедливую, своему клиенту.
— Ну, если бы ты назвала мне восемьсот фунтов, то я чувствовал бы, что смогу порекомендовать клиенту взять её, если предположить, что человек хотел бы такую картину.
— Это очень старая вещь, Ланни.
— Я знаю, но старые дома Англии полны старых картин, а если у них нет хорошо известного имени, то они просто диковинки. У меня есть серьезные сомнения в том, что это Гаррард, как это предполагается. И я не буду предлагать эту картину, как принадлежащую его кисти.
— Я должна буду телеграфировать Берти, ты знаешь, что это его собственность.
"Конечно" — Ланни знал, что Розмэри получала десять процентов комиссионных за ее ловкость в проведении таких сделок. Это не беспокоило Ланни.
Они вернулись в гостиную, и после того, как был доставлен чай, они снова были одни. Она выглядела прекрасно в японском шелковом платье, надеваемом к чаю, которое соответствовало бледно-голубому цвету ее комнаты. На нём были вышиты золотые цапли и заросли бамбука. Он не был уверен, что должен смотреть на нее. Но, конечно, это было сделано для него. Внезапно она воскликнула: "Ланни, мы когда-то были так счастливы! Не попробывать ли нам снова?"
Всё было, "просто и понятно", как он ожидал и боялся. "Дорогая", — ответил он — "Я нахожусь в таком же положении, как и ты, когда была молода. Я должен думать о моих родителях. Моя мать так хочет, чтобы я угомонился. А я сделал ее настолько несчастной своими эскападами. Мой разрыв с Ирмой нанёс ей удар".
Это была "копчёная сельдь[9]", ловко вытащенная при чрезвычайной ситуации. Розмэри спросила: "Что случилось между тобой и Ирмой, Ланни?"
— Ну, ты знаешь, как это. Ирма хочет одной жизни, а я хочу другой. Я думаю, что ты имела дело с этим. Она увидела, как ты высоко взлетела, и захотела на ту же жёрдочку. Теперь она попал туда, и я надеюсь, что она испытывает удовольствие, которого ожидала.
— Она, вероятно, найдёт это не таким романтичным, как она это себе представляла. Ты думаешь, когда-нибудь вернуться к ней, Ланни?
— Я совершенно уверен, что с этим всё покончено. Моя мать умоляет меня найти правильную жену и держаться за неё. Но ты знаешь мои привычки. Я никогда не оставался очень долго в одном месте, и я боюсь, что будет трудно найти жену, которая сможет меня терпеть.
Вторая копчёная сельдь порождается вдохновением! Она сработала даже лучше, чем первая. "Почему ты не дашь мне попробовать найти тебе жену?" — спросила его старая возлюбленная.
— Господь с тобою, дорогая, как я мог бы остаться здесь так долго? У меня сейчас картинный бизнес в Париже, и после того, я должен ехать в Германию.
Ей было забавно говорить о нем и о той женщине, которая может сделать его счастливым. Пока это была не замужняя женщина, это было безопасной темой разговора, в то время как он пил чай. Когда он прощался, она сказала: "Я дам тебе знать о картине, а также о жене!" Затем она добавила: "Ты был бы поражён, если бы знал, как много я думаю о тебе, Ланни. Приходи снова скорее!" Ей всегда было трудно, не получить то, чего она хотела.
Раз в неделю, пока Ланни путешествовал, он писал письмо своей жене в Париж. У нее было несколько имен. Теперь её звали Жанна Вайль, что по-французски звучит как, Вэй. Предполагалось, что она должна была быть из Женевы, и Ланни достал ей книгу, чтобы она могла прочитать об этом старом городе часовщиков и менял. Не говоря уже о Лиге Наций, которая бессильно цеплялась за жизнь в великолепном дворце, недавно для неё построенном, и который Рик в своей статье назвал мавзолеем. Труди занимала небольшую студию на Монмартре и делала зарисовки, которые продавались на комиссионной основе собственником табачного магазина под боком. Она жила на вырученные деньги, рассказывая о своей работе консьержке и окружающим, сохраняя тем самым необходимую маскировку.
Письма Ланни приходили к ней всегда в дешевых конвертах с адресом, написанным от руки, и ничто в них не привлекало внимания. Содержимое было составлено таким образом, чтобы любой нацистский агент в Париже, прочитав его, не смог ничего не узнать, кроме того, что человек по имени Пол чувствовал себя хорошо, и что он заработал столько-то франков, и собирается быть в Стамбуле такого-то числа. Город на Босфоре был кодом для Парижа, а франки должны были быть умножены на тридцать. То есть, имелись в виду доллары. Труди узнавала из писем, на что могли рассчитывать ее подпольные друзья. Ланни никогда не посылал ей радиограммы или даже телеграммы. Он никогда не оставлял свою машину возле её места и не входил в здание, не приняв тщательно продуманных мер предосторожности. Нацистские агенты однажды нашли ее в Париже, и они не смогут найти ее снова при таких мерах предосторожности. Она больше не имела никаких контактов с другими беженцами, за исключением одного человека, которого она встречала в ночное время и кому вручала деньги и ее случайные писания.
Труди Шульц была одним из тех людей, которые, по немецкой поэме, процитированной Ланни, "принадлежат смерти". Когда он уходил от нее, то никогда не мог знать, увидит ли ее снова. Когда он получал сообщение от нее, говорившее, что с ней всё в порядке, он не мог быть в этом полностью уверен, по той причине, что прошло уже несколько дней или недель, и он никогда не мог знать, что могло произойти в этом промежутке.
Как мог мужчина любить такую женщину? Первое, что нужно сказать, что, несмотря на то, что он чрезвычайно невнимателен к своим собственным интересам и душевному спокойствию, он её не любил. Ланни попал в это положение из-за той слабости, о которой так сильно сокрушались его мать и отец и все их друзья. Его сентиментальность заставляла его жалеть неудачников и очень старательных, попавших в бедствия, которые были в мире долгое время, и которые не мог изменить человек. Гитлер захватил Германию, а его мерзкие нацисты избивали и пытали бедных евреев и других, кто выступал против них. Можно было пожалеть жертву этого террора и помочь бедняге снова встать на ноги. Но когда дело дошло до объявления частной войны против гитлеровцев и организации их свержения, то Дон Кихот с ветряными мельницами был разумным гражданином по сравнению с таким человеком.
Но этот искусствовед встрял в это. Он пошел и женился на подпольщице, чтобы забрать ее в Америку, если бы только он мог убедить ее уехать. Но до сих пор у него не было смелости, даже чтобы попробовать! Действительно любил ли он? Может ли мужчина действительно любить женщину, которая привела его к такой жизни. Женщину, давшую ему лишь маленькие обрывки радости, и никакого комфорта или душевного спокойствия? Ланни не рассказал о ней ни одному из своих светских друзей, но он мог вообразить их комментарии. — "Боже мой, мужчина мог бы с таким же успехом влюбиться в циркулярную пилу!" Женщина, которую он не мог держать в своих объятиях, без мысли о том, что банда головорезов может ворваться в дверь и убить их обоих! О ком он не мог думать, когда он был далеко от нее, не видя её голой, растянутой на столе, забитой тонкими стальными прутьями! Было неприлично даже знать о таких вещах!
Труди предвидел все это. Она прямо предупреждала его об этом много раз. Она не хотела выходить за него замуж, она не хотела даже жить с ним. Она настаивала на том, что вещи, которые она видела и испытала, не позволят ей когда-нибудь снова стать нормальной женщиной и дать счастье мужчине. Но он думал, что он может дать счастье ей. Он утверждал, что мужчины, уходящие на войну, жадно цепляются за радости любви перед отъездом, и почему это не могло быть так же с женщиной солдатом? Было ли это потому, что мужчины, естественно, более эгоистичны? Или потому, что женщины не предназначены быть солдатами, и в меньшей степени способны выдержать напряжение принадлежности к смерти? Wir sind all des Todes Eigen!
Он мог быть уверен, что дал ей много счастья. Он забирал ее на тёмных углах улиц и вывозил ее из города в безопасную местность. Они останавливались в маленьких гостиницах, и он видел, что она ела нормальную пищу. Он дал ей любовь, для ума и души, а также для тела. Он сохранил в ней веру и помог возродить её смелость. Да, она иногда говорила, что не могла бы жить без него. Но даже тогда, когда она сказала это, ее черты затемняло облако, и она умолкала. Он будет знать, что она думает о своих товарищах, попавших в лапы немецких тайной полиции, и об ужасах, которые даже в этот момент совершались в них.
Действительно ли Ланни Бэдд любил Труди Шульц, она же Мюллер, она же Корнмалер, она же Корнинг, она же Вайль, et alia, или он просто жалел ее и был полон уважения к ее интеллекту и целостности характера? Это был вопрос, который он задавал себе, задача, которою он пытался решить в своей собственной душе. Он никогда не мог полностью любить ее, потому что она была существом твердых скал и разреженной холодной атмосферы, в то время как он играл в теплом ласковом океане удовольствий. Труди никогда не могла дать ему то, что дала Розмэри, или Мари де Брюин, или Ирма Барнс. Все они были "леди". Они умели одеваться, танцевать, говорить и вести себя в светском мире. Они знали, как "очаровать" своего мужчину. Труди, хотя и вышла из немецкого среднего класса, добровольно присоединились к рабочим, чтобы помочь им. Её имя и фамилия были очень простыми. Фамилию Шульц носили мясники или бакалейщики, а Труди было