На протяжении большей части жизни Ланни Канн был зимним курортом, а Жуан-ле-Пен, на краю которого располагалась усадьба Бэдд, был крохотной рыбацкой деревушкой. Но реклама и пропаганда недвижимости плюс культ солнечных ванн превратили весь Лазурный берег в летний курорт. Были построены новые казино для азартных игр, танцев, обедов и ужинов. Негритянские оркестры выписывались из Америки, и всю ночь над заливом Жуан раздавались стук барабанов и стенания саксофонов. Люди отсыпались утром на песках пляжа или на матрасах абрикосовые цвета, положенных на скалах мыса. Мужчины, носили узкую полоску ткани, прикрывающую пах, и пару роговых темных очков, женщины добавляли к этому небольшой лифчик. Природа не всегда создаёт части тела с возможностью их такой демонстрации. И при их виде хочется отвести глаза, да некуда. Особенно так случалось, когда прибывал один из новых немецких экскурсионных пароходов и выгружал груз в тысячу плотных нордических мужчин и блондинок, и все они бросались на пляжи, чтобы поесть колбасы и выпить пива. Ланни бежал от таких захватчиков и укрывался за воротами Бьенвеню, где у него была небольшая студия с пианино, на котором он мог бы выколотить своё недовольство.
Старшие жители Ривьеры, по крайней мере те, кого знали Бэдды, имели свои поместья с частными бассейнами, и поэтому не должны были вступать в контакт с тем, что они вежливо называли "публикой". Здесь можно увидеть с большим вкусом оформленные костюмы на телах, которые хорошо выглядели, и за которыми тщательно ухаживали с детства. Можно было услышать вежливый разговор о других людях, о том, что они делают, о танцах, званых ужинах и путешествиях. Сыграть много партий в бридж и съесть скромные, но отличные блюда, подаваемые с этикетом. Все это было очень правильно, но скучно. Иногда можно услышать разговоры о новой книге или предстоящих выборах, и если быть розовым, как Ланни, то можно заметить, что речь всегда шла о защите этого приличного образа жизни и права собственности, на которых он был основан. Ничто не должно было быть изменено, и идею стать лучше нельзя было даже упомянуть. Для этих серьёзных времён и с Испанией лишь в нескольких сотнях километров, это был случай, описанный поэтом "Какого короля, скажи, бродяга, Иль дух испустишь![23]"
Теперь Ланни собирался в Испанию уже в четвертый раз, и это было, несомненно, опасно, и очень огорчало его мать. Картины, да. Но ведь разве не было много картин во Франции и других частях Европы? Не мог бы он заняться продажей работ Дэтаза? Бьюти всегда может использовать свою долю денег, и Марселина, его сводная сестра, всегда просила больше денег. Кстати, что с Марселиной? Бьюти сообщила, что муж ребенка был по-прежнему с итальянскими войсками в Севилье. А сам ребенок несчастлив в этом ужасном жарком климате с комарами, кусающими ее лодыжки, а также блохами. Обычная кутерьма в военное время, цены на все запретительные, и Марселина проклинает день, когда она позволила своему однорукому герою приехать в это место. Не может ли Бьюти заставить Ланни отправить ей деньги, по крайней мере, на карманные расходы?
Бьюти знала, что она не должна ругать своего своенравного сына или пытаться его заставлять. В противном случае его визиты в ее дом могут стать еще реже. Он был упрям. У него были свои обязанности, как он их понимал, и Бьюти должна хранить его темные тайны в своём сердце. Когда он приехал, она гордилась им. Все его старые друзья хотели видеть его. Его приглашали всюду. Он мог очутиться "в гуще событий" и ввести туда свою мать. Но у него было что-то серьезное на уме, что она могла увидеть сразу, и она не верила ни на минуту, что это был картинный бизнес, звавший его в Испанию. Нет, он собирался на какое-то другое из своих безумных заданий. Мать была вынуждена скрывать свою тревогу и отпустить его.
Бьюти Бэдд была замужем за тем, кого она называла добрейшим человеком в мире, а тот был твердо убежден в том, что он был женат на самой замечательной женщине. На Парсифале Дингле не отражались признаки возраста, как на любом из его поколения, которых знал Ланни. Парсифаль не о чём не беспокоился. Он любил всех, независимо от того, насколько омерзительны они могли бы быть. И когда они попадали в беду, он разговаривал с ними о Божественной Любви, никогда не ссылаясь на их прошлые действия, но заверяя их, что они могли бы иметь счастье и исцеление всякий раз, когда они были готовы открыть свои сердца, чтобы получить их. Он произносил свои молитвы и читал свои книги и газеты, касающиеся предмета Новой Мысли. Кроме того, каждый день он проводил параномальные эксперименты с польским медиумом, поселившейся в доме с семьей Бэддов с тех пор, как Парсифаль нашёл ее в Нью-Йорке восемь лет назад.
Мадам Зыжински, старая унылая бывшая служанка, не отличалась умом и разрешала другим пользоваться ее редким даром. Её усаживали в кресло и позволяли войти в транс. Она тут же начинала говорить странными голосами и рассказывать вещи, о которых мадам сама ничего не знала во время бодрствования или сна. Парсифаль всё еще накапливал заметки о буддийском монастыре под названием Додандува на острове у берегов Цейлона, и о монахах, которые жили там давным-давно. Он написал и узнал, что на самом деле там было такое место, и теперь он посылал туда копии своих записей, которые будут проверены.
Большую часть времени "контролем" у мадам был дух индейского вождя по имени Текумсе. Но в последнее время он заявил, что "устал так много говорить", и его место занял голос по имени "Кларибель", который сказал, что она была фрейлиной королевы Генриха Шестого Английского. Это была поэтическая дама, и если ей задавался вопрос, независимо от того, насколько он был нечёток или понятен лишь посвящённым, она разражалась какой-то сонной рапсодией в поэтической прозе. Это могло быть образом, выраженным словами. Как правило, очень неопределенным, но всегда необычным, так как исходил от тупой польки, чье чтение ограничивалось в основном дешёвыми газетами с картинками. Парсифаль лазил в энциклопедию, чтобы найти самые маловероятные предметы, такие как " Хорегический монумент Лисикрата"[24], или "старославянский Иосиф"[25] или ископаемое под названием "glyptocrinus decadacrylus." Кларибель об этом последнем сказала: "Моими десятью пальцами я встряхну мир", — и это было правдой, так как правда, что все движется на земле. Но вопрос был: Как голос, исходящий из мадам, знает значение длинного греческого слова?
Труди Шульц проводила сеансы с мадам, и на последнем из них появился Захаров, объявив о своей собственной смерти, как только она произошла, и перед тем, как газеты с новостями появились на улицах Парижа. Поэтому, естественно, у Ланни была мысль: "Труди может прийти ко мне". Одним из первых его дел при приезде домой стало пригласить мадам в свою студию и усадить ее комфортно в кресле, а затем ждать с карандашом наготове над блокнотом.
Но, увы, это была не Труди, а только Захаров, нежеланный незваный гость в этот момент. Но Ланни не должен это показывать. Ни в коем случае, ибо это был голос Текумсе, и двухсотлетний Ирокез был чрезвычайно обидчив при контактах с внуком Бэддов, принимая его так называемое научное отношение за насмешку над собой, и часто дразнил его, отказываясь говорить ему то, что он больше всего хотел узнать. Ланни научился быть скрупулезно вежливым, говорить, как преданный поклонник спиритизма, и не пропустить ни одну из церемоний, положенных лицу королевского ранга.
"Это тот старик, вокруг которого всегда гремит оружие", — объявил вождь. — "От такого грохота у меня болит голова! И люди кричат, что ненавидят его. Бедный старик мучается, он всегда говорит о деньгах. Что случилось с ним. Он не имел возможности закончить свои дела, прежде чем ушел?"
"Он ушел внезапно", — ответил Ланни. — "Но я знаю, что он сделал завещание. Возможно, он не доволен".
— Он продолжает кричать: "Золото! Золото!" Он имел дела с золотом? Он говорит, что золото на дне моря. Что это?
— Я понятия не имею, Текумсе.
— Он говорит, что оно покрыто песком и грязью. И будет потеряно навсегда. Этот старик Бэзиль, его так зовут?
— Это его первое имя.
— Он говорит о человеческой руке в воде, и он говорит, что это Китченер.
— Был ли это лорд Китченер? Он утонул в море.
— Он говорит, что да, корабль был полон сокровищ, и он, Бэзиль, пытался их достать. Он что ныряльщик?
— Я очень сомневаюсь.
— Он говорит, что они достали некоторое количество золота, но большая часть все еще там он говорит, что это очень важно. Там военные доклады.
— Разве он не знает, что война закончилась?
— Это новая другая война. Золото было в хранилище. Это целое состояние для вас. Человек, который может открыть хранилище, его имя, я забыл имя.
Эти последние слова исходили от Захарова. Голос был до сих пор Текумсе, но слова, обращенные к Ланни, должны были исходить от "духа", и надо было играть в эту игру. Ланни сказал: "Вы никогда не говорили мне, что вы когда-либо искали сокровища, сэр Бэзиль."
— Есть много вещей, о которых я никогда не говорил тебе. Я все свои дела держу для себя. Имя человека, он является мастером по самым сложным замкам.
"Мастером по самым сложным замкам?" — повторил Ланни. — "Вы имеете в виду взломщика?" Ланни прочитал несколько книг о преступлениях и таинственных историях.
"Мастер по самым сложным замкам" — настаивал бывший командор и кавалер. — "Он открывает все замки. Американец. Вы можете его найти".
— Я должен иметь какой-то ключ к его имени, сэр Бэзиль.
— Хафф-это Хаффи-или Хаффнер? Скажи ему, что там золото, величайшее сокровище, оно было для России, чтобы остановить революцию.
Голос затих, и наступила тишина. Ланни боялся, что старик замолкнет, и быстро спросил: "Сэр Бэзиль, вы встречали моих друзей?"