— Also! Если вы сделаете все возможное для меня, то я, независимо от успеха или неудачи, помогу вывезти вашу семью и устроить их в безопасности, по крайней мере, пока вы не вернётесь с этой войны.
Капитан сидел, молча довольно долгое время. — "Вы предлагаете, вкратце, совершить кражу со взломом французского шато?"
— Возможно, так, а возможно, и больше, в зависимости от обстоятельств. Во-первых, мы должны выяснить, есть там Труди, а во-вторых, если она там, мы должны вызволить ее любыми средствами.
— У вас есть план действий?
— У меня их много, некоторые из них, я должен признать, довольно дикие. Мне удалось подружиться с сотрудником посольства, и я подумал, что мы могли бы похитить его и обменять его на своего пленника.
— Aber nein, Genosse Budd! Нацисты не заботятся о людях, и пожертвуют многими жизнями, чтобы найти, где наше подполье берёт свои средства. Вычеркните этот план.
— Я думал, что мы могли бы заставить человека из посольства говорить, и, возможно, помочь нам.
— Нацисты вас безнадежно обставят в этой игре, по той причине, что у них нет угрызений совести, в то время как у вас они есть. Как вы думаете, вы сможете пытать человека?
— Ну, у меня есть ощущение, что если бы я был совершенно уверен, человек имел Труди, я был бы готов разорвать его на клочки, чтобы заставить его говорить.
— Вы думаете, что сможете, но вы, вероятно, обнаружите, что эти усилия разрушат вашу нервную систему. Кроме того, вы упускаете из виду тот факт, что посольство уведомит французскую полицию, как только их человек пропадёт без вести. А вы не пользуетесь дипломатическим иммунитетом.
— Я думал, что мы могли бы нанять небольшое судно и взять парня в море.
— В таком случае, вы стали бы пиратом, и любой страна, которая поймала бы вас, могла бы вас повесить.
— Теоретически да, но практически, если у вас есть деньги, вас отправили бы в тюрьму на несколько недель или месяцев, пока скандал не утихнет.
— Вы мыслите, как представитель праздного класса, геноссе Бэдд. Вы привыкли делать, что хотите, и раздражены идеей подчинения закону. Но вы должны помнить, что я социалист и так называемый Красный боец, и мы не имеем права нарушать законы Франции или любой другой страны. А если нарушим, то полиция быстро ополчится против нас, и что еще более важно, капиталистическая пресса поместит все детали на первые страницы. Вы должны иметь в виду, что наши товарищи из подполья во Франции находятся в этой стране в качестве гостей и должны действовать с максимальной осмотрительностью. Реакционеры непрестанно ищут возможность обвинить нас, чтобы потребовать нашей высылки из страны. Мы сталкиваемся с тем, что если преступления совершаются против нас, полиция проявляет очень мало интереса, но если мы осмелимся ответить на это, то каждая форма власти в стране поднимется в гневе против нас.
А Ланни заявил: "Все, что вы говорите мне, это правильно, и это означает только одно, что мы не должны потерпеть неудачу".
"Другими словами, безукоризненное преступление!" — отвечал офицер, улыбаясь в первый раз в этой беседе.
Они долго дискуссировали, и в конце Монк заявил: "Я не могу сказать, как долго эта битва будет продолжаться. Мы заставили противника отступить по всей линии, но мы не смогли разгромить или окружить его, и я очень сомневаюсь, что у нас есть на это ресурсы. В таких обстоятельствах мы расширяем наши коммуникации насколько сможем, чтобы иметь возможность получать продовольствие и боеприпасы, а затем мы должны остановиться на пару месяцев, пока обе стороны не подведут новые войска и не подвезут снабжение. В течение этого времени я могу честно подать заявление на отпуск на месяц и встретиться с вами в Париже. А там посмотрим, что вы смогли выяснить и какие планы смогли выработать. И сможете ли вы представить мне действительно безукоризненное преступление, которое я захотел бы совершить. Но я предупреждаю вас заранее, что не сделаю и шага, если это нанесёт ущерб для нашего движения, и настоятельно призываю вас не делать того же. Это то, что нацисты больше всего желают, и то, что Труди запретила бы, если бы она имела право голоса в этом вопросе".
Печально, но Ланни был вынужден признать всё правильным. Он спросил: "В самом лучшем случае, когда можно ожидать вас в Париже?"
— Я бы сказал, через три недели, возможно, четыре.
— Это долгое ожидание для женщины под пытками, геноссе Монк.
— Не нужно так давить на меня. Сколько человек умирает сейчас на этих холмах, пока мы с вами разговариваем, а сотни тысяч наших товарищей пытают во всех концлагерях и тюрьмах диктаторов Испании, Германии и Италии.
"Я больше ничего не скажу", — ответил Ланни. — "Я вернусь в Париж и посмотрю, что было выявлено, и, возможно, начну дальнейшие расследования. А может быть, что я сяду на быстрый пароход в Нью-Йорк, где у меня есть шанс получить крупную сумму денег, а также поговорить с влиятельным человеком. Никогда не знаешь, имея дело с нашими правителями, что принесёт результат. Это как стрельба наугад".
— Мы в этом месте часто стреляем наугад. Но мы предпочитаем использовать пули и снаряды, когда мы можем получить их. Попробуйте, как вы умеете, растопить жесткие сердца искателей прибыли и их политиков и получить любую помощь для нас, какую сможете, но, конечно же, не ставя под угрозу свою социальную позицию.
Опять была улыбка на лице говорящего. Но она быстро исчезла, так как раздались пулеметные очереди, звук которых приближался в горах слева. "Это могут быть фланговые атаки", — сказал он. — "Я боюсь, что я больше не могу говорить. Adios, Compañero!"
Глава восьмаяЭтот жёлтый раб[28]
Возвращение в Валенсию было непримечательным. Рауль рассказывал об образовании взрослых в армии, а также о больших успехах в этой области. Он был уверен, что фашисты, наконец, отступают. Все бойцы были согласны с этим. Ланни не сказал ему, что рассказал капитан. Он вообще не упомянул офицера, сказав лишь, что его собственная задача была выполнена, и что он глубоко благодарен. Рауль сказал: "Приезжайте чаще, как сможете".
Они обсудили проблему вывоза картины из Испании. Это было нарушением закона, но на фоне неурядиц войны законы строго не соблюдались, и Рауль знал, что деньги были предназначены для движения. "Наши сокровища искусства не принесут нам никакой пользы, если Франко будет здесь", — признал он. Он продолжал настаивать, что у Ланни могут возникнуть проблемы на границе, если он появится там с картиной старого мастера под мышкой. Чиновники могли бы настаивать на соблюдении правил и передать этот вопрос обратно в Валенсию с бесконечной волокитой и проволочками. "Кроме того, это может привести к излишней огласке", — выразил мнение Рауль.
Очевидно, нужно было найти иностранный пароход, предпочтительно идущий в Марсель. Никто не обратит внимания на багаж пассажира, взятого на борт. Подводные пираты были отогнаны, а путешествие не займёт много времени. Рауль обязался посетить пароходные компании и выполнить все необходимые формальности. А Ланни отправится на машине за картиной, а затем заедет за Раулем на квартиру, а потом в гавань, где швартуются пароходы.
Адрес, который дал сеньор Хименес, был к югу от города за кладбищем. Бензина для поездки хватало, и Ланни нашел без большого труда крестьянское жилище. Седой старый слуга работал в огороде в черном жилете и хлопковых брюках с широким поясом темно-красного цвета. Его глаза загорелись от восторга, когда этот иностранный джентльмен предложил ему сигарету, которую он не видел в течение длительного времени. Ланни сказал: "У меня есть письмо от сеньора, и он сказал мне показать его только вам".
Они уселись под виноградником, и huertano, которого звали Томас, взял письмо в руки и посмотрел на него, преисполнившись высоких чувств. Читать он не умел, но ему было стыдно признаться в этом. Его бывший хозяин, предвидя это, сказал Ланни, как поступить. Ему нельзя было позволить отнести письмо к сельскому писарю. С ним следовало терпеливо поговорить и убедить его в том, что приезжий был другом семьи. С этой целью хозяин предоставил различные детали, и теперь Ланни рассказывал о том, как они живут, о детях в школе, и так далее. Ланни пояснил, что он согласился купить картину, если он поймёт, что она подлинная. Он описал работу, как о ней рассказал сеньор, упомянув тот факт, что один из шести маленьких оборванцев ел гроздь винограда. "Это убедит Томаса", — сказал владелец. — "Он видел эту картину, висящую на стене, большую часть своей жизни и считал, что искусство должно идеально передавать текстуру виноградной кожицы".
"Bueno, Señor," — наконец, сказал человек. Положив письмо в карман вместе с тщательно затушенным окурком, он направился к barraca, лачуге с соломенной крышей, с отмытыми до голубизны стенами и крестом наверху. Трех женщин, как и трех детей Ланни не представили, но он любезно их поприветствовал. Женщины вежливо поклонились, а малыши смотрели с открытыми ртами. Томас притащил стул, и сверху среди стропил из под старых досок и тряпок, связок чеснока, лука и сушеного инжира он извлек холстяной цилиндр больше метра в длину и, больше четверти метра в диаметре. Пыль, накопившая за год, была стерта, цилиндр развернули и держали открытым перед глазами приехавшего.
Искусство вечно! Прошло почти три сотни лет с того времени, когда масла и краски были смешаны и нанесены на эту отлично сплетённую ткань. Царствовавшие короли и королевы погибли, победившие герои были прославлены и превратились в пыль, но здесь полудюжина уличных мальчишек пережили разрушительное действие времени и все еще смеялись и были полны энергии. Их костюмы не так сильно отличались от тех, что были надеты на самых маленьких в этой хижине. Но в их лицах была мягкость, ангельское свойство любви, которая отличала душу Бартоломе Эстебана Мурильо. Она проявлялась во всем, что он написал, были ли это херувимы с неба или беспокойные маленькие оборванцы на узких и кривых улицах старой Севильи.