аза, и Ланни сразу подумал: "С ним надо держать ухо востро. С ним не так, как с Рёрихом".
Они были возбуждены, как двое школьников. Они собирались увидеть настоящую порочность Парижа, известную всему миру. Представителей расы господ учили презирать французский декаданс, и, конечно, они смогут презирать его лучше, если узнают, что это такое. И они были полны любопытства, чтобы узнать. Ланни никогда не занимался такого рода вещами, но он наслушался рассказов своих беспутных друзей, как здешних, так и зарубежных, художников, журналистов, дипломатов, приобретателей вооружений, туристов и прочих подонков, которые приезжали в этот город, котрый они назвали "весёлый Пари" в поисках острых ощущений, которые они пропустили дома.
Ланни привёл своих нацистов в одно из самых шикарных мест развлечений, где можно получить всё за деньги. Он заказал отдельный кабинет с обедом на шесть персон. Они заметили дополнительные места и спросили, кто придет. Ланни ответил: "Каких дам, они предпочитают, немок?" Они сказали, что нет, у них было много немецких дам дома. Он продолжал: "Дам из Алжира? Сенегала? Или, возможно, из Дагомеи?" Он шутил. И они тоже пришли в состояние весёлости. Они сказали, что хотят французских дам. Они слышали разговоры, что французские дамы были чрезвычайно страстны, но до сих пор они были разочарованы.
Ланни позвал официанта и заказал три канапе, три литра шампанского и трёх страстных французских дам. Официант трижды поклонился и сказал: "Oui" три раза, и все пришли в веселье. В кабинет горделивой походкой вошли три дамы, несомненно, французские и достаточно молодые, все в макияже и пудре, с почти голыми грудями. Юбки выше колен, открывающие вышитые подвязки не первой свежести, ажурные чулки и туфли с ненормально высокими каблуками. Они вошли, улыбаясь с ямочками на щеках, и намётанными глазами каждая выбрала своего мужчину и уселась справа от него. Они назвали свои первые имена, а джентльмены сделали то же самое. Захлопали пробки шампанского, и быстро начался лёгкий разговор по-французски. Ланни увидел, что к нему села самая молодая и красивая из трёх, и лейтенанту Фидлеру это не понравилось. И как идеальный хозяин Ланни сказал своей даме: "Посвятите себя другому джентльмену, Фифи, он новичок в Париже и хочет больше, чем ему досталось". Это было сочтено восхитительно остроумным, и веселье продолжилось.
Ланни оставил свой бокал почти нетронутым, и сосредоточился на придумывание ярких замечаний, предоставив своим друзьям хорошо проводить время. Вдруг Ганс Рёрих заметил, что их хозяин не пьёт, и сказал: "Вы нас не уважаете, мистер Бэдд! Выпейте свой бокал".
"Я должен сделать неловкое признание", — ответил американец. — '' Я не могу пить шампанское".
— Почему нет?
— Оно сразу ударяет мне в голову.
Молодые нацисты сочли это восхитительным. Американский миллионер, человек, умудренный жизненным опытом, и так уверенный в себе, признаёт, что он не может выпить! "Позор на вас!" — крикнул Фидлер. — "Пить до дна!"
"Вы пригласили нас на вечер, а потом испортили все удовольствие!" — вставил другой нацист. Конечно, это было частью удовольствия.
"Я теряю голову", — признался Ланни. — "И веду себя, как дурак."
"Kolossal!" — вскричал Фидлер. А Фифи захлопала в ладоши: "Ça sera fameuse!"
Хозяин покраснел от смущения. "На самом деле", — сказал он, — "вам это не понравится. Я говорю вещи, которые шокируют".
"Merveilleuse!" — вскричала Туанетта, а Белла и Фифи застучали по столу своими ножами и вилками: "Buvez! Dites les choses horrible!"
Короче говоря, все они хотели увидеть Ланни пьяным, и он повёл бы себя неспортивно, если бы он отказался уважить их. "Хорошо", — сказал он. — "Я вас предупредил", и осушил свой бокал шипучего напитка. Официант, разделяя удовольствие, быстро опять наполнил его, и они хотели, чтобы их хозяин сразу его выпил, но он сказал: "Нет, нет, пожалуйста. Подождите некоторое время". Таким образом, они ждали, скрытно наблюдая за ним, притворяясь, что говорят о других вещах.
В течение двух десятилетий модной жизни Ланни Бэдд имел возможность наблюдать действие спиртных напитков на любимцев фортуны. Один из них Дик Окснард, гениальный художник и любимец нью-йоркского общества, умер от белой горячки. Ланни знал каждый симптом. Так в течение нескольких минут он изобразил глупую ухмылку на своём лице, а затем изо всех сил старался убрать её, но не смог. Нацистские офицеры посмотрели друг на друга и перемигнулись. Рёрих посмотрел на свою даму, а Фидлер на своих двух, и все были в восторге. Ланни будет мигать, и закатывать глаза, а затем все пятеро будут хихикать и вряд ли их можно будет остановить. "Пейте больше!" — вскричал Рёрих, а Фифи предложила бокал Ланни. Он взял его и держал неустойчиво, проливая. Потом встал, поднял его высоко, помахал им неустойчиво в воздухе, и провозгласил: "Heil Hitler!" Конечно, два нациста встали и подняли свои бокалы. Французские дамы, которым заплатили, чтобы они делали то, что им скажут, последовали его примеру. Они выпили за этот тост и сели на свои места. Ланни моргнул, сглотнул два или три раза, и снова поднялся, восклицая: "Der grösste Mann der Welt!" Все встали и снова пили, а он промолвил: "Mein Freund Adi! Prosit, Adi!" и выпил немного ещё. Он пил маленькими глотками, говоря и дико икая между словами, что позволило ему казаться выпившим очень много.
Опьянение действует на разных люди по-разному, и теперь с Ланни Бэдд оно приняло форму дифирамбов lieb' Vaterland и всем его достижениям. Постоянно икая, заплетая язык, он сказал, что немецкий язык был его любимым языком, а немцы были людьми, с которыми он любил находиться вместе. Он был одним из них в душе, и просил их, чтобы они позволили ему видеть их чаще. Он надеялся, что они извинят его за слёзы от счастья, проступавшие во время рассказов о своих посещениях в детстве Замка Штубендорф, о Курте Мейснере, который готовился стать величайшим музыкантом в мире, о Генрихе Юнге, сыне Oberförster, который, не зная об этом, готовился стать одним из лидеров Гитлерюгенда. Он рассказал, как после войны, Генрих посетил великого Ади в тюрьме и рассказал Ланни об этом новом фюрере, предназначенном спасти сначала Германию, а потом весь мир.
"Мир прогнил" — объявлен плейбой. — "Франция глядится прогнившей, и вы можете увидеть эту гниль здесь". Он махнул рукой, указывая на кабинет, на стол, на пищу и Damen. Он говорил по-немецки, так что Damen не знали, что они были Damen и не услышали, что они сгнили verfault. Ланни икнул, сказал Verzeihung и объяснил, что это было от огорчения, когда он думал о коррупции Frankreich, и что он становится absolut schwärmerisch, когда думает о достоинствах Deutschland. Он не возражал от нагромождения чепухи, какую он нёс, потому что он должен казаться пьяным, и к тому времени его друзья также несколько опьянели.
Его трогательную речь была встречена многими Hurra и Heil. Она завершилась объявлением, что гнилая Frankreich будет очищена, как и остальная гнилая Europa. Ланни знал все об этом, и предположил, что его друзья национал-социалисты также знали. Но, возможно, они не понимали, насколько близок Der Tag. "Мы готовы действовать, мы Люди в капюшонах", — и Ланни стал снимать свой капюшон, показывая себя, как лидера грядущего государственного переворота, одним из его финансовых спонсоров и наперсником людей действия, которые доведут переворот до конца. Ланни сделал еще один глоток шампанского и назвал всех лидеров и важные социальные позиции, которые они занимали. Он рассказал, где хранилось оружие, и назвал ключевые объекты, которые должны быть захвачены. Он не беспокоился о точности, потому что молодые нацисты были в состоянии экзальтации, видя свою пятую колонну, захватывающую Францию без единого выстрела, и они были не в том состоянии, чтобы делать заметки или запомнить детали. Ланни наблюдал за женщинами, чтобы убедиться, что они не понимали немецкий язык, а находились в своём обычном состоянии, стремясь выпить столько шампанского, за сколько американский миллионер был готов заплатить.
Это был разговор, к которому два эсэсовца не были готовы. И озадаченный хозяин понял это и икнул: "Я чего-то там говорю. Я пьян, Боже. Я же вас предупреждал!" Он почувствовал себя несчастным из-за своих плохих манер. Но его друзья утешили его, что это был самый интеллектуальный разговор. Они хотели доказать, что тоже могли бы принять участие в таком разговоре, и заверили его, что американцы тоже великие люди и достойны разделить высокое предназначение Германии. Ланни Бэдд и его гости стали друзьями на всю жизнь. Да, они знают, что делают Люди в капюшонах, и были всегда готовы им помочь, когда возникнет необходимость.
"Nein, nein, wartet nur, подождите, пусть французы это делают — ик!" — Но Ланни приготовил другую роль для своих нацистских товарищей. — "Вы должны заняться немцами, немецкими предателями. Вы знаете, что в Париже есть немецкие предатели?"
Хозяин пустился в другие запутанные рассуждения. В Париже были Красные и все виды предателей Фатерланада, клевещущие на великого фюрера и благородных нацистов, и посылающие свою ложь обратно в Германию. — "У нас, Кагуляров, есть шпионы среди них, и мы знаем, кто они, может быть, вы-ик, хотите, чтобы я рассказал вам о них?"
Эсэсовцы ответили, им не нужны рассказы всяких посторонних о немецких предателях. У них самих есть собственные средства наблюдать за этой нечистью, но все-таки они были благодарны своему американскому другу за это предупреждение. У всех троих опять случился взрыв Schwärmerei. Они пожали руки через стол, это было легко, потому что коррумпированные французские дамы уже утонули в своих креслах и были почти готовы заснуть. Трое не коррумпированных джентльменов запели песню о дорогом Фатерланде, который может спать спокойно, потому что его героические сыновья стоят на страже. Они пели об улицах, свободных для коричневых батальонов, а потом уже о Германии, принадлежащей нам сегодня, и об остальном мире, который будет принадлежать нам завтра. Между песнями симпатизирующий нацизму американец прихлебнул еще несколько капель шампанского и возобновил свое предложение узнать для своих немецких друзей, что делают здесь предатели, змеи и гады в Париже.