Он быстро придумал и заметил: "Вы знаете, Билл, вы, вероятно, в скором времени будете иметь дело с новым французским правительством".
"Вы думаете, что это будет в очередной раз Блюм?" — спросил посол, готовый говорить о политике, думая, что Ланни может иметь инсайдерскую информацию.
"Ничего подобного", — ответил искусствовед. — "Я имею в виду Кагуляров".
— О, Боже мой! Вы что принимаете этих людей всерьёз!
— Я хотел бы рассказать вам, что я знаю об их военных приготовлениях.
Остальная часть фешенебельного общества была забыта, и Буллит увёл молодого человека на террасу. Стоял теплый вечер, хотя была поздняя осень, и они нашли два стула. "Слушай, старик", — сказал посол. — "Я тот человек, который имеет право знать о таких вещах".
— Вы, наверное, уже слышали о заговоре.
— Люди говорят с вами гораздо более свободно, чем они делают это с человеком в моем положении. Расскажите мне, что вы слышали.
— Так случилось, что мои источники являются конфиденциальными. Вы знаете позицию моего отца, и, возможно, вы знаете, кто мои друзья.
— Вы можете рассчитывать абсолютно на мою осторожность. Я не скажу ваше имя ни одной живой душе.
— Даже в ваших шифровках?
— Конечно. Вашингтон не спрашивает, откуда я это знаю. Они удовлетворены, тем, что я знаю.
Ланни объяснил: "Я не могу позволить себе принять сторону в этих гражданских войнах, потому что у меня есть деловые связи в разных странах, как и у моего отца. Но мы, американцы, и вы действительно должны знать, куда сейчас дуют ветры".
Так сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт сообщил по секрету новости о тайных складах оружия, финансистах, которые поддерживали заговор, о гитлеровских агентах, которые давали средства. Это было не больше, чем за месяц до переворота и до того, как по выражению Гитлера, "покатятся головы". Буллит задавал много вопросов, и Ланни усмехнулся внутри себя, чувствуя уверенность, что посол в эту ночь спать не будет, а будет готовить шифровку в Госдепартамент или, возможно, напрямую президенту. ФДР прочитает её, но будет знать, что Ланни Бэдд был первым, и так Ланни станет самым хорошим мальчиком!
Но в этой игре он имел более серьезные цели. Долг платежом красен, и в том случае, если Гораций Хофман попадёт в беду, у Ланни будет основание просить заступничества. Кроме того, он хотел выяснить, что Буллит знал о Шато-де-Белкур. Он сказал: "Я не знаю, кто даёт на заговор больше денег, Курт Мейснер или граф Герценберг. Я понимаю, что один работает на Вермахт, а другой на Эсэс".
"Все их агенты набиты деньгами", — заявил посол. — "Я хотел бы иметь для нашей работы хотя бы одну десятую часть от их денег".
Ланни спросил, что он знает о Герценберге, а другой свободно ответил. Граф был одним из ранних нацистов, и имеет сильные позиции в партии. В те дни не многие аристократы пришли в движение. Их коллеги-аристократы смотрели на них свысока, считая, что они повредились умом, когда действительно приняли идеи Гитлера всерьез. Теперь Юнкера заключили союз с нацистами и использовали их, или пытались сделать это. Но они по-прежнему смотрели на них сверху и считали дни, когда они смогут избавиться от этой кучи выскочек и чужаков. Ланни знал все это, но промолчал. Он слушал и узнал, что Герценберг был своего рода надсмотрщиком над немецким послом, как и комиссары, которых русские поставили смотреть за их армейскими офицерами. В то же время Герценберг мог выполнять грязную работу, которая была слишком опасна для сотрудников посольства. У него была любовница рыжеволосая австрийская актриса, у которой, говорили, была еврейская кровь, и которая, очень вероятно, шпионила во французских правительственных кругах за нацистские деньги.
Всё сходилось. И когда он вёз свою мать обратно в отель, Ланни спросил: "Ты когда-нибудь встречалась с Лили Молдау?"
— Я встретила ее случайно в Берлине, и несколько лет назад в Вене.
— Она находится сейчас в Париже, и мне сказали, что она amie графа Герценберга. Не хочешь выполнить для меня небольшое поручение?
— Что это?
— Ты знаешь, что Герценберг арендует шато у герцога де Белкур, который является старым другом Эмили. Я был там и видел тамошние картины, и я полагаю, что мог бы найти для них рынок, если Герценберг захочет расстаться с ними. Естественно, ничто из убранства не будет тронуто без его согласия в течение всего срока аренды. Там есть исторические картины, и я не думаю, что ему особенно приятно смотреть на картины, представляющие победы французских войск над немцами. Если бы я встретил его в обществе, я мог бы подвести разговор к этим картинам и тактично предложить убрать их с его глаз. Все, что тебе придется сделать, это получить от Лили Молдау приглашение к чаю, а я тебя бы сопроводил. Я думаю, что там я смог бы сделать все остальное.
Бьюти Бэдд уже долгое время жила в мире, больше, в чем она могла бы признаться, и уже почти тридцать восемь лет она наблюдал за своим драгоценным сыном. — "Что такое, Ланни? Ты опять принялся за свои радикальные трюки?"
— Бог с тобой, дорогая! Это сделка, на которой я мог бы сделать несколько тысяч долларов, и мог дать тебе одну один из них, или обеспечить твоё пребывание ещё некоторое время в этом центре мировой элегантности.
"Это почему ты меня пригласил?" — спросила она, готовая расплакаться.
"Ну!" — сказал он. — "Ты знаешь, что я должен зарабатывать себе на жизнь". Он не возражал задеть ее чувства, если это может отвлечь ее мысли от его "радикальных трюков".
Но он видел, что ему это не удалось. "Когда ты собираешься познакомить меня с твоей этой новой amie?" — потребовала она.
— Её нет в Париже, иначе бы я, честное слово.
Что за странная интуиция, из-за которой Бьюти почти невозможно обмануть? "Ты не доверяешь больше своей матери", — сетовала она. — "Когда я тебе не помогала, когда ты просил меня? Я прекрасно знаю, что ты занят чем-то более важным, чем продажей картин. Я знаю, что ты привёз Хофмана в Париж, не для экспериментов с мадам".
— Я занят десятком вещей, дорогая. Робби просил меня получить информацию от барона Шнейдера, а Рик хочет знать, собирается ли французское правительство соблюдать Ньонское соглашение. Хофман хотел приехать, а я подумал, что он будет хорошей компанией для Парсифаля, в то время, как я сопровождаю тебя на вечеринки. Разве я не вел себя, как полагается?
Почему он не доверился ей? Она за него пошла бы на всё и хранила бы его страшную тайну вечно. Но она бы волновалась и заработала кучу морщин. А потом за это она бы попыталась взыскать с него один и тот же платеж, как Робби. Обещание, что он никогда, никогда, никогда всю свою жизнь не будет участвовать в безумии противодействия существующим властям или установленным правам собственности. У Бьюти было не намного больше социального сознания, чем у тигрицы. А у тигрицы только любовь к ее собственному потомству. Кроме того, у нее было то, что не было у тигрицы, способность лить слёзы и быть несчастной в течение неопределенно длительного периода времени. Каждый мужчина знает, как это действует на нервы мужчин, а также женщин. А что толку?
Джесс Блэклесс взял лист нотной бумаги и неровно порвал его на две части. Один кусок Жану, а другой Ланни. Последний отдал его Монку, он же Брантинг, вместе с адресом Жана. Французу было сказано, что к нему придет когда-нибудь человек с другой половиной бумаги. По этому знаку он узнает человека, в чьё распоряжение он должен поступить.
Следуя инструкциям Ланни, Монк арендовал небольшую и неприметную французскую машину и поехал на мельницу, где обосновался сам Жан. С тех пор как немец взялся за эту работу, он усердно использовал карманный словарь французского языка, и теперь был в состоянии дать себя понять. Он постучал в дверь покрытого мхом старого здания, которое стояло, возможно, в десяти метрах от дороги с открытым пространством и платформой, у которой могут разгружаться тележки или небольшие грузовики. Скрипучую дверь открыл невысокий узкогрудый парень с клочковатыми рыжеватыми усами и сигаретой, угрожающе свисающей под ними. Это был Жан, как его описали. Монк произнёс тщательно отрепетированное предложение: "J’ay un papier pour vous".
Он вручил половину листа, а другой посмотрел, потом вынул из кармана свою половину и тщательно сложил оба куска на раме двери. Когда он удовлетворился, он сказал: "Entrez", и Монк вошел в главную комнату мельницы. Её не использовали в течение длительного времени, и мучная пыль посерела и покрылась плесенью. Шум воды, проходившей через плотину, звучал так, как будто вода шла прямо через комнату. Всё смертельно отсырело и промозгло, но там была круглая чугунная печка с длинной трубой, уходящей в потолок, так что, вероятно, место можно было обиходить для жизни. На одной стороне, которая использовалась в качестве спальни и кухни, был навес, но крыша прохудилась, и Жан сам установил поддон на полу в сухом углу. У него был стол с небольшой масляной горелкой и немного еды. Он заявил, что хорошо проводит время, ночуя на открытом воздухе.
Ему было сказано, что цель этой кампании проникнуть в тайны шато, чтобы обеспечить партийную прессу разоблачительным материалом, а Жесса Блок-лесса фактами для выступлений в палате депутатов. Жану было разрешено думать так, пока рейд не закончится, ну и всю оставшуюся жизнь. Только три лица знали правду: Ланни, Хофман и Монк, он же Брантинг. Во всяком случае, такова была надежда. Конечно, если Ланни не сможет осуществить свою замечательную идею стать ночным гостем графа Герценберга, то необходимо будет подкупить одного или нескольких бывших работников поместья, или, возможно, даже немца, в настоящее время работающего там.
Терпеливо и справляясь со словарём, Монк обобщил факты, которые собрал Жан. Француз был коммунистом, а немец социал-демократом. Те и другие обычно спорили между собой. Но Монка предупредили ничего не говорить о политике и партиях, или о том, откуда он приехал и кем был. Его единственная трудность состояла в регулировании скорости речи Жана.