Самолет вернул путешественника в Париж, и его автомобиль понёс его по хорошо известному маршруту на Ривьеру. Там Бьюти ждала его с нетерпением, чтобы узнать каждую подробность жизни ее любимицы. Во-первых, Ланни рассказал ей все, что мог вспомнить, а затем она начала жаловаться, потому что этого было не достаточно. Она должна слышать каждое слово, которое вышло из этих драгоценных маленьких губ. Она засыпала Ланни вопросами: Чем они ее кормят? Во что одевают? Сколько она весит сейчас? Была ли она действительно счастлива? О чём она говорит? Мужчины так неразговорчивы. И это был такой позор, что Фанни Барнс могла быть с внучкой круглый год, в то время как Бьюти должна для этого бросить все свои дела и ночевать под открытым небом в Англии! Это было не совсем точно, потому что она и мистер Дингл могли иметь коттедж в поместье Уикторпов в любое время, какое выберут, и надлежащая квота слуг ждала их. Что касается путешествий, это было главным наслаждением жизни Бьюти Бэдд с тех пор, как ее сын её помнил. Правда заключалась в том, что теперь на Лазурном берегу был высокий сезон, и Эмили Чэттерсворт не могла отказаться от приёмов и не могла обойтись на них без Бьюти и Софи Тиммонс. Позже, когда придёт жаркая погода, Бьюти уедет сама и увезёт с собой своего мужа в Англию, куда переедет также и высокий сезон. Там она будет делить свое время между замком Уикторп и Блюграсс, домом Марджи, вдовствующей леди Эвершам-Уотсон, куда Софи также привезёт своего мужа. Эти старые подружки, все четверо американки, держались вместе, непокоренные временем, и не желая отказываться от удовольствия тратить деньги и показывать себя миру, даже если они сами содрогались, глядя на себя в зеркале. Эмили было хорошо за семьдесят, а Бьюти была только одной из банды, которой не перевалило за шестьдесят.
На Бьенвеню гостили сводная сестра Ланни, Марселина Дэтаз, и ее муж. Марселина вернулась, потому что она ждала ребенка и хотела, чтобы ее мать была рядом в такое время, и Марселина была на данный момент менее самоуверенной и своевольной девчонкой. Но ей по-прежнему хронически не хватало денег, и для неё было приятной новостью, что Гитлер платит высокую цену за Дэтаза. Одна треть этой цены будет принадлежать ей, и когда он заплатит? Она начала свою старую песню: Почему ее брат не может уделить немного свободного времени и продать побольше этих картин, ведь для него это было бы так легко сделать?
Ланни знал, что это был Витторио, который толкал ее на это. Это означало, что Витторио снова начал играть в азартные игры, если на самом деле он никогда не бросал. Он давал обещания, но что значит любое обещание для фашиста? Уклонение от них было частью той веры, которую они называли sacro egoismo. Капитано ди Сан-Джироламо был одним из тех бесхарактерных лиц, которые всегда обнаруживают новую "систему" для взлома банка в казино независимо от города, где они оказались. Ланни, которому в течение жизни на Ривьере было известно множество таких людей, и видел, как они все обанкротились и исчезли, стремился убедить своего зятя, что существуют законы математической вероятности, которые никогда не терпят неудачу в долгосрочной перспективе, и что шансы на колесе рулетки рассчитаны на эту определенность. Но что значит быть фашистским героем, если бы пришлось признать существование законов, стоящих выше собственных желаний?
Капитано был предоставлен отпуск на месяц, чтобы сопровождать свою жену. Он считал, что заслужил это, проведя целый год в этой забытой богом дыре Севилье, где в военное время цены выросли втрое и вчетверо, и где было почти недостижимо приятно провести время. У Витторио начали открываться глаза, и он обнаружил, что это был совсем не пикник, таскать каштаны из огня для бездельничающей испанской аристократии и неприлично богатого Хуана Марца. Он задавался вопросом, что Италия собирается получить из этого, и особенно то, что собирается получить однорукий герой. Он никогда не сможет летать и должен заниматься канцелярщиной, которая сильно надоела ему, особенно при небольшом жаловании и необоснованной задержки продвижения по службе. Витторио начал думать об отставке и осесть в поместье своей жены и тёщи. Если бы только он мог получить достаточно денег, чтобы опробовать безошибочную новую систему, которая была объяснена ему одним бездельником в баре казино!
Но ни одно из этих личных недовольств никогда не коснулось основ религиозных верований Капитано. Древняя Римская империя восстанавливается, Средиземноморье должно было стать "Нашим морем", и статуи дуче будут воздвигнуты на всех берегах вокруг него. Ницца, Савойя, Корсика были непосредственными итальянскими требованиями, и "Ницца" означало этот Лазурный берег, а Тулон, необходимую военно-морскую базу. Витторио напыщенным и безапелляционным тоном проинформировал народ Бьенвеню, мыса Антиб, Жуана и Канн, что он должен стать будущим хозяином этой земли. В один прекрасный день в ближайшее время партия признает его особую квалификацию и сделает его секретным агентом при высоком окладе. Тем временем он пил и ел за счёт богатых друзей Бьюти и занимал у них деньги, хвастал и не понимал, почему французские фашисты не носятся с ним и не восхищаются им. Упуская из виду тот факт, что играющая в поло и стреляющая голубей золотая молодёжь Юга Франции имела свою собственную программу экспансии, которая включала итальянскую Сардинию, итальянское Триполи и даже кусок Лигурийского побережья.
Так как Ланни вернулся со встречи с Гитлером и собирался к нему снова, его можно было считать своим, и Капитано задавал вопросы о нацистах, их партийной организации и особенно об их военно-воздушных силах. Он показал, что сильно не любит всех немцев, считая их жуликами, укравшими идеи и методы дуче. Но не может быть никаких сомнений в том, что у них были большие ресурсы и индустриальная мощь, и что они имеют право на экспансию. Только пусть они делают это на востоке и оставят Балканы и Средиземноморье первооткрывателям и создателям фашизма. Все это Витторио изложил за обеденным столом своей тёщи дома, а Ланни учтиво выслушал. Бьюти, больше не знавшая, во что ее сын действительно верил, была удовлетворена, увидев его поддерживающим мир в семье, и переключила свои ее мысли на soirée в Семи дубах, где он должен был аккомпанировать певцу из оперной труппы в Каннах.
Завершив круг общественных обязанностей, Ланни упаковал полдюжины лучших пейзажей Дэтаза и отправил их экспресс — доставкой фюреру в Берхтесгаден. Он позвонил по телефону, чтобы убедиться, что великий человек был там, и что его визит будет приемлем. Затем он сказал мадам сложить свои вещи в пару сумок и быть готовой отправиться с ним. Он не сказал, куда они едут, только в горы Южной Германии. Этого было достаточно, чтобы заставить ее старое сердце забиться. Он не стал рисковать в феврале везти ее на машине через Альпы. Для нее это было похоже на романтику побыть с человеком, которого она обожала, и который был так похож на сына, которого она потеряла. Она надеялась и молилась, чтобы Текумсе отправился в это путешествие, а не Кларибель. До сих пор он всегда путешествовал на яхте, или поезде, или на автомобиле. Он не рассказывал, как у него это получалось, но он всегда был там, готов к услугам.
Эти странно подобранные попутчики хорошо ладили, потому что Ланни любил читать, а мадам любила раскладывать пасьянс в течение нескольких часов, а затем вздремнуть в своем кресле. Они достигли Мюнхена без приключений, и, так как Ланни телеграфировал час их прибытия, их ждал элегантный лимузин с нацистским шофером в униформе и лейтенант с эмблемой мёртвой головы рядом с ним. "Герр Бэдд?" — спросил последний, а затем: "Bitte, могу ли я увидеть вашу карту?" Ланни показал ему гравированную визитную карточку, меньшую по размеру, чем это было принято в Германии. Офицер осмотрел её, а затем: "Bitte, einzusteigen". Они проехали весь путь до города Берхтесгаден, всё заняло несколько часов по одной из этих современных автострад, полностью очищенной от снега. Во время поездки они не обменялись ни словом. Гости фюрера разделяли его высокий статус, и с ними не разговаривали, пока они не заговорили сами.
Из города дорога на Бергхоф устойчиво шла вверх. Ланни ехал по ней два с половиной года назад, когда он и Ирма вывозили Труди из Германии, и Ирма была настолько разъярена этим, что села в поезд, идущий в Бремен, и на пароход, идущий в Нью-Йорк. Такой был конец первого брака Ланни. И можно сказать, начало его второго, хотя он не имел ни малейшего представления об этом в то время. Тогда это было ночью, и огни его машины, крутившиеся с каждым поворотом дороги, освещали склоны гор, покрытые высокими елями. Теперь это было днём, и склоны, и деревья были покрыты глубоким снегом, сверкающим в ярком солнечном свете. Воздух был чист и полон лесными запахами.
Частная дорога в поместье охранялась еще более тщательно, чем в предыдущем случае. Люди из бригады Мёртвая голова патрулировали каждые несколько сотен метров или около того, и они приветствовали своими "Хайль Гитлерами", на которые отвечал лейтенант. У главных ворот они были остановлены, и им не было оставлено никаких шансов. Даже лейтенант с его эмблемой Мертвой Головы не мог провезти двух человек в Бергхоф. Ланни Бэдду снова пришлось представить свою визитную карточку и претерпеть унижения, когда с его колен подняли меховую полость, чтобы никто не мог под ней скрыться. Багажник автомобиля также был обыскан. И все это время пулеметы, по одному с каждой стороны стальных ворот, были направлены на машину. Внук владельца Оружейных заводов Бэдд имел много дел с пулеметами в течение своей жизни, но никогда прежде не с того конца.
Когда ворота открылись, они медленно поехали, по обе стороны их сопровождали эсэсовцы. Ланни слышал, что были покушения на жизнь фюрера, и контроль стал гораздо более жестким, чем во время его предыдущего визита. Он не предпринял никаких неверных шагов, и не вышел, по американскому обычаю, у входной двери резиденции, ожидая инструкций.