Вниз по ступенькам особняка, переваливаясь, спускался толстяк-коротышка с круглым и красным лицом, как у как полной луны. Будучи нацистом, он сказал: "Хайль Гитлер!" а затем, будучи баварцем, он добавил: "Ggrüß Gott, Herr Budd!" Это был бывший кельнер мюнхенской пивной, который теперь был мажордом фюрера. Он знал герра Ланни Бэдда, потому что играл ему на аккордеоне и пел при его последнем визите. Боялись ли они, что потенциальные убийцы могли оглушить и похитить настоящего Ланни Бэдда и с его визитной карточкой прибыть сейчас в пристанище фюрера?
"Ggrüß Gott, Herr Kannenberg", — ответил Ланни, возвращая непрерывную улыбку. — "Позвольте мне представить моего друга мадам Зыжински". Все было в порядке. Эсэсовцы открыли двери автомобиля, гости вышли из него, и их багаж был выгружен. Одного взгляда было достаточно для Ланни, чтобы увидеть, что строительные работы, которые шли уже осенью 1935 г., были завершены. И простое шале, раньше называемое Haus Wachenfels, теперь имело с каждой стороны по длинному двухэтажному крылу. Так что гости никогда не будут снова спать в палатках. Он отметил своему сопровождающему превосходный вкус новой работы, и мажордом ответил тоном и выражением, как будто он пел псалом перед алтарем: "Unser Führer ist der grüsste Architekt der Welt!"
Ланни не сказал мадам, в какое место она приедет. Это было его обычаем, и она понимала, что каждый её визит был проверкой. Она не могла не заметить все это великолепие и пышность и, возможно, видела фотографии Бергхофа в газетах, которые читала. Конечно, она узнает все лица, публикуемые в газетах, включая лицо с мясистым носом и усами Чарли Чаплина. Но некоторое время она его не увидит. Она приехала посетить другого джентльмена по имени Гесс, но всё было так устроено, что его имя также не упоминалось. Как только она вошла в дом, над ней взяла шефство англоговорящая горничная, которая сопроводила ее в комнату со всеми удобствами, включая обед и возможность прилечь и отдохнуть после поездки.
Коротышка, бывший кельнер, отвёз Ланни в лифте в другую комнату, и после того, как он принял ванну, он появился в приемных комнатах на первом этаже. Самая большая из них была "большим залом", мечтой архитектора о комфорте и элегантности. Большая часть ее передней стены была из стекла, открывая вид на чреду гор в австрийских Альпах. Потолок был обшит филёнкой, с десяток тяжелых балок шли в одном направлении, и еще десяток пересекал их, образуя квадраты. Они были из какого-то красивого резного темно-коричневого дерева, а на них висели люстры, на каждом кольце тридцать тонких белых свечей с электрическими лампочками наверху. В дальнем конце был помост, как терраса, три ступени высотой и, возможно, метров шесть глубиной, простиравшийся через всю комнату и вдоль части одной стороны. Здесь был большой открытый камин с креслами с высокими спинками перед ним. Стены комнаты были обшиты дубовыми панелями высотой выше метра, сверху весели картины, повсюду были гобелены, за которые эксперт смог бы выручить несколько миллионов долларов, но он предположил, что они были выставлены здесь не на продажу.
В ожидании гостя в этом роскошном помещении находился человек в коричневой форме. Он был известен как Führerstellvertreter, и Ланни последний раз видел его на очень торжественном событии, стоящим на трибуне перед одним из гигантских нацистских собраний, называя мучеников, тех партийных товарищей, которые были убиты в ходе более десяти лет борьбы за власть. Он стоял очень прямо, высокий атлет в простой коричневой рубашке, и теперь он носил то же самое в очень непростом доме своего фюрера. Он был рейхсминистром, главой нацистской партии и человеком номер три в Regierung, но он не носил сценических костюмов, как номер два. Как и его хозяин, он не пил и не курил, и подавал пример рядовым членам партии и презирал и отвергал тех многих, кто не следовал его примеру.
У Уолтера Ричарда Рудольфа Гесса было лицо фанатика. Его рот был прямой, как линия, с едва заметными губами, а другую линию представляли его густые черные брови, росшие поверх его носа. Его глубоко посаженные глаза были зеленовато-серого цвета. И он был известен тем, что мог переглядеть любого согрешившего партийного руководителя. Все они боялись презрения, которое они видели на его смуглом лице. В нём не было ничего нордического. Его волосы были черными и очень толстыми, а в верхней части его головы был длинный шрам, и там не росли волосы. Он получил его в одном из тех Saalschlachten в первые дни партии на собрании в пивной, где происходили бои с красными, и один из врагов швырнул пивную кружку в голову самого верного телохранителя Ади Шикльгрубера.
Сначала он был пехотным офицером, а затем летчиком в мировой войне, а затем, услышав выступление бывшего ефрейтора на одном из митингов в Мюнхене, стал его обожателем и верным секретарём. За участие в попытке переворота он был приговорен к крепости Ландсберг вместе с Гитлером. И, будучи человеком с более высоким уровнем образования, чем его хозяин, он терпеливо записал каждое слово высказываний хозяина и придал им форму книги. Ади предложил озаглавить эту работу: "Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости", но Гесс рассудил лучше, предложив "Mein Kampf". С тех пор пара была неразлучна, и когда Грегор Штрассер почти разрушил партию, уйдя в отставку, и напав на фюрера, то Гесс был назначен ответственным и уполномоченным говорить от имени фюрера.
В течение четырех лет он делал это, становясь все более суровым и мрачным с каждым днем сталкиваясь с пороками нацизма. Он редко появлялся в общественных местах, считая их пустопорожней тратой времени. Так что единственный раз Ланни встретил его здесь в Бергхофе, когда был там с Ирмой. В тот вечер он ничего не говорил и сидел, выглядя очень мрачным, наблюдая за двумя американскими гостями, как будто сильно не одобряя фюрера, тратящего свое время на таких людей.
Ланни рассказывали, что этот человек мог быть дружелюбным и даже очаровательным, когда он чувствовал это, и посетитель очень хотел бы видеть его таким. "Герр рейхсминистр", — начал он говорить по-английски, он знал, что другой понимал и говорил на нём свободно, — "вам может быть интересно знать, когда я первый раз услышал о вас. Это было на Рождество 1924 года, Генрих Юнг вернулся из Ландсберга и рассказал Курту Мейснеру и мне о двух замечательных людях, которых он встретил в крепости".
"Wirklich?" — сказал смуглый человек. Вряд ли он мог сказать меньше.
— Курт и я были друзьями с детства, и я посещал его в Штубендорфе. Генрих был сыном старшего лесничего там, как вы, вероятно, знаете, и с тех пор он никогда не отставал от меня. Не реже одного раза в месяц я получал от него издания вашей партийной литературы. Я много лет твердо держался в сторне этого, но, в конце концов, я пал под её обаяние. Так что вы видите, герр Гесс, я своего рода ваш ученик.
Слышать такое от гостя, всего на четыре года моложе себя, было большой любезностью. Даже у самого сурового человека есть что-то в его душе, к чему он относится с сентиментальностью. У Гесса это был период, который он провел в тюрьме с Ади и другими героями НСДАП. Плотный почти безгубый рот расслабился в улыбке, и человек, относящийся ко всему с подозрением, заметил: "Это были великие дни".
"Такие великие, я считаю, что никто из нас не сможет их повторить", — ответил посетитель. С этого момента он стал членом братства и больше не чувствовал глаз заместителя фюрера, следящими за ним с подозрением.
Сидя в одном из вместительных кожаных кресел, которых было множество в зале, Ланни рассказал о своих восьми годах исследований паранормальных явлений. Он знал, что его хозяин увлекался спиритизмом. Когда он зачитывал имена мучеников перед собранием нацистов, он был уверен, что дух каждого из мучеников парил над сценой и был охвачен той же гордостью, что и выступающий. Так что теперь Ланни развивал эту линию. Текумсе был подлинный дух бывшего индейского вождя. Ланни также слышал, что Гесс был поклонником "Морального Перевооружения" и последователем Бухмана, который вернулся в Америку, говоря: "Слава Богу за такого человека, как Гитлер". Поэтому Ланни рассказал, как присутствовал на заседаниях Бухманитов в Англии, и, как недавно говорил с лордом Лотианом.
Ланни, кроме того, знал, что Гесс верил в исцеление верой, и что, невзирая на насмешки других руководителей партии, созвал конгресс по этому вопросу. Ланни знал язык этих многочисленных культов, которым на протяжении более десяти лет его учил его отчим. Он рассказал истории о необыкновенных исцелениях, которых добился Парсифаль Дингл. Гость объяснил свою убежденность в том, что "исцеляющая вера" не должна обязательно быть связанной с христианской религией или еврейской Библией. Это была не вера в Иегову или в любого другого племенного божества, а вера в творческий принцип, который управляет вселенной и есть во всех наших сердцах. Ланни не был уверен, что его хозяин верил в Вотана и старый Тевтонский сонм богов, но он был достаточно осторожен, чтобы не осуждать их. Кроме того, имея богатый опыт общения, он был достаточно осторожен, чтобы дать хозяину дома возможность поделиться своим собственным опытом и изложить выводы, извлеченного из него. Таким образом, они приятно провели пару часов, и в конце стали приятелями.
Американец поднял тему о Бруно Прёфенике и рассказал о своем визите к нему. Гесс сказал: "Он человек, которому я не слишком доверял бы". И Ланни, не желая связывать себя, ответил: "Я знаю, что в этой области есть мошенничество, а также, у меня есть основания полагать, что есть медиумы, которые порой производят подлинные явления, а также, поддаются искушению выручить духов, когда у тех бывают сбои".
Гесс согласился с этим. Он сохранил свой интерес к Прёфенику, потому что он был уверен, что старый чародей входил в транс по-настоящему и на самом деле не посмел бы вводить в заблуждение заместителя фюрера. В этом была угроза для чародея, и Ланни засмеялся и сказал: "Не будьте слишком жестким с любым из них. Помните, что мужчина или женщина, в подлинном трансе может обмануть, не подозревая об этом, или ничего не смогут поделать с этим!"