Однажды Зорге втащил к ней в дом чемодан с документами, попросив Урсулу подыскать для него какое-нибудь надежное место. Она спрятала его во встроенный буфет за тяжелым, обработанным от моли сундуком с зимней одеждой. Так Урсула стала хранительницей пленок агентуры Зорге, а также печатных материалов коммунистической пропаганды и прочих компрометирующих материалов. Спустя несколько недель Зорге вернулся с тяжелым запертым дорожным сундуком и двумя носильщиками-китайцами, которые внесли его наверх. Его Урсула поставила рядом с чемоданом.
Приезжие немцы, чья компания раньше так утомляла Урсулу, превратились теперь в ценный источник информации. По наущению Зорге она стала обращать больше внимания на сплетни в “Конкордии”, у бассейна Каттвинкелей и на чаепитиях у Бернардин Сольд-Фриц. Константин фон Унгерн-Штернберг и Карл Зеебом проявляли удивительную неосмотрительность, обсуждая деловые контракты своих нанимателей, “Сименс” и “ИГ Фарбен” – немецких компаний, поставлявших китайскому правительству военные технологии. Урсула внимательно слушала пространные политические лекции журналиста Плаута, даже не подозревавшего, что она “без зазрения совести выуживает из него все до капли”. Даже генеральный консул Генрих фон Колленберг-Бёдигхайм получал удовольствие от бесед с привлекательной юной женой муниципального архитектора. “Мне не приходилось мучить себя, прикидываясь нацисткой”, – писала она. Вместо этого она играла роль любопытной, безобидной и слегка скучающей молодой домохозяйки, которая не прочь пройтись по магазинам и нисколько не интересуется политикой. Зорге просил ее давать собственную оценку собранной информации. “Одних фактов Рихарду было мало. Если я бывала излишне лаконична, он говорил: «А что ты думаешь на этот счет?»” Когда она возвращалась с более полным докладом, он хвалил ее: “Хорошо, вот достойный анализ”. Она впитывала методы шпионской работы, почти не осознавая этого: внешняя оболочка и скрытая внутренняя жизнь, отсеивание посторонних материалов, неусыпная бдительность, обманные приемы.
“Скрытность стала моей второй натурой”, – писала она.
В любой вечер за ужином у Гамбургеров могли оказаться Джимсон из муниципального совета, Плаут из Трансокеанского телеграфного агентства Гоминь, обладательница самой первой точки G Рози Грэфенберг, журналисты, военные чиновники и коммерсанты из клуба, Агнес Смедли и профессор Чэнь Ханьшэн из университета. Подогретые вином из запасов Руди, гости непринужденно болтали, в большинстве своем не допуская даже мысли, что в их компании скрываются шпионы, и уж тем более не подозревая в шпионаже хозяйку дома. Частым гостем таких ужинов бывал Рихард Зорге. Руди нравился этот бесшабашный немецкий журналист, разъезжавший на большом мотоцикле и знавший множество откровенных анекдотов. Развлекая своих гостей, Урсула то и дело ловила на себе взгляд Зорге, ощущая незримую чувственную связь с ним. “Мне нравилось наблюдать, как Рихард меня слушает, по выражению его лица я могла судить, значим для него обсуждаемый предмет или нет”. Как писал биограф Зорге, “застольные беседы в изложении Урсулы стали регулярно появляться в его телеграммах Центру”.
В своих донесениях в Москву Зорге дал Урсуле кодовое имя Соня.
По-русски Соня – это не только имя, но еще ласковое наименование любителя поспать. Таким образом Зорге отметил способность Урсулы скрываться у всех на виду, быть “кротом”, как на жаргоне разведчиков называют агента глубокого внедрения. Но в Шанхае 1930-х годов Сонями называли еще и русских проституток, стоявших вдоль Норт-Сычуань-роуд, которые зазывали клиентов “дежурной фразой: «Прынц, не откажи в любезности, купи Сонечке бутылочку вина»”. А шлягером в ночных клубах Шанхая была песня со словами: “Когда Соня пляшет под русскую песню, нельзя перед ней устоять. Ей в подметки никто не годится. В крови ее бурлит Волга, водка, Кавказ. И Владимир влюбился без памяти, водку прочь отставляет, лишь бы на Соню глядеть…”
Это кодовое имя скрывало смысл, понятный лишь Зорге и Урсуле.
Как и многих разведчиков, Урсулу все сильнее пьянила рискованность ее двойственного положения, переплетение опасности и семейного быта, необходимость вести публичную и глубоко засекреченную жизнь одновременно. “Никто из наших знакомых даже в самых безумных снах не мог бы себе представить, что я, мать маленького ребенка, буду рисковать семьей и всем, что мы создали своими руками в Китае, связавшись с коммунистами”. И все же мысль о том, чтó может произойти, не давала ей покоя во сне. В одном из ее кошмаров полиция выбивала дверь их дома, находила компрометирующие доказательства и хватала ее ребенка. Урсула просыпалась в ознобе и холодном поту. Она знала, что подвергает семью огромной опасности. Но одного этого знания было мало, чтобы ее остановить.
Шпионаж требует огромного напряжения. Как и воспитание ребенка, ведение домашнего хозяйства в чужой стране и сокрытие внебрачной связи. Разрываясь между супружеским долгом и любовником, буржуазными светскими обязанностями и подпольной коммунистической деятельностью, ребенком и идеологией, Урсула должна была идеально распределять приоритеты в различных сферах своей жизни и обладать повышенной психологической выносливостью. “Подпольная работа глубоко отразилась на моей личной жизни, – писала она. – Руди был добр и внимателен как никогда, а я не могла говорить с ним ни о самых близких мне людях, ни о работе, вокруг которой строилась вся моя жизнь”. Ее брак дал трещину, не выдержав двойного давления – разведки и супружеской неверности.
Рудольф Гамбургер был мягким и доверчивым человеком, но не дураком. Он наверняка заметил, что жена проводит все больше времени со своими друзьями-леваками, рыжеволосой Изой и мрачноватым Гришей. Урсула просила мужа приглашать на ужин чиновников. Неужели его не удивил ее внезапный интерес к общению с теми, кого она раньше презирала? Неужели он не задавался вопросом, почему едва ли не на каждом званом ужине в их доме появляется Джонсон, немецкий красавец журналист с английским именем? Неужели он не подозревал, что у его жены могут быть какие-то дела днем, пока он работает в конторе в центре Шанхая? Большинство рогоносцев, зачастую не догадываясь об этом, являются соучастниками измен. Не закрывал ли он глаза на то, чего не желал замечать?
Агнес Смедли, разумеется, знала, что происходит между Урсулой и Зорге, и не была этому рада. Агнес выступала за свободную любовь, пока свобода была в ее руках. Романтический аспект ее отношений с Зорги уже исчерпал себя, как она и предсказывала, но она была не готова к тому, что ее юная протеже станет любовницей ее бывшего любовника. “Агнес плохо восприняла слухи о нашем романе”. Наедине с Урсулой она была все так же приветлива, но в присутствии других людей, особенно Зорге, отпускала презрительные ремарки и всячески старалась унизить подругу. Она высмеивала интерес Урсулы к нарядам, стряпне и развлечениям. У радиста Клаузена сложилось мнение, что Агнес – “истеричная, самовлюбленная женщина”. Смена любовниц Зорге добавила к и без того взрывной смеси из секса и политики новый, совершенно непредсказуемый элемент.
Однажды днем Зорге появился в доме Урсулы в компании крупного мужчины “с круглой, почти лысой головой, маленькими глазками и неожиданно дружелюбной улыбкой”. К ним присоединились два китайца, которых Урсула никогда раньше не видела. Спустя полчаса она принесла поднос с чаем в комнату на верхнем этаже и увидела в руках у четверых мужчин револьверы. “В открытом чемодане и на ковре лежало оружие”: ружья, пистолеты, автоматы и боеприпасы. “Два китайских товарища учились собирать и разбирать оружие”. Зорге вывел ее из комнаты, но, безусловно, весь этот арсенал предстал перед глазами Урсулы неслучайно. Этот эпизод был новым подтверждением важности ее роли. В шкафу ее спальни хранилось достаточное количество улик, чтобы подвести их всех под эшафот. Теперь Урсула была не только любовницей, доверенным лицом, курьером, секретарем, тайным агентом и архивариусом Зорге, она была еще и хранительницей арсенала его группы. “Я была гораздо полезнее, чем подозревала”, – писала она. Гораздо опаснее было теперь и ее положение.
В конце июня Зорге появился в ее доме без предупреждения, взмокший от пота и взволнованный, у входа его ждали двое носильщиков. “Приготовь чемодан себе и Мише, – сказал он ей. – Возможно, тебе придется срочно покинуть Шанхай и скрыться с товарищами во внутренних районах страны”. Зорге дал ей адрес конспиративной квартиры, где она сможет спрятаться с ребенком и ждать эвакуации в Китайскую советскую республику. О том, чтобы их сопровождал Руди, речи не шло. Зорге обещал позвонить с условным сигналом, если настанет момент для побега. Когда носильщики выволокли сундук и чемодан с оружием и документами вниз, Зорге поспешил прочь. Трясущимися руками Урсула немедленно собрала небольшой чемодан с пеленками, детской одеждой, стерилизованной водой, сухим молоком и сменным бельем. В ожидании звонка она пыталась убедить себя, что, раз “Рихарду было известно о конкретной опасности и о путях к отступлению, положение было не более опасным, чем прежде”. Лежа по ночам без сна рядом с Руди, замирая от волнения и зашкаливающего адреналина, она ждала сигнала к побегу. Пока няня играла в саду с Мишей, Урсула оставалась в доме, не отходя от телефона дальше чем на метр. Военные часто рассказывают, как, оказавшись под обстрелом, испытывают острый прилив воодушевления. Урсула была очень напугана – и окрылена. Перед лицом смерти в ней было больше жизненных сил, чем когда-либо прежде.
Урсула знала о причинах этого кризиса и без лишних вопросов: агентура была скомпрометирована. За несколько дней до этого, 15 июня 1931 года, муниципальная полиция Шанхая арестовала профессора Хилэра Нуленса и его жену Гертруду в их доме на Сычуань-роуд.
Нуленс обладал обескураживающим количеством имен, национальностей и профессий, и все они были фиктивными. В зависимости от обстоятельств он называл себя Полем Кристианом, Ксавье Алоисом Бере, Полем Ругом, Донатом Буланже, Чарльзом Алисоном, Филиппом Луи де Бакером, Самуэлем Херсенсом, Фердинандом Ванеркрюйсеном, Ричардом Робинсоном-Рубенсом и доктором У. О'Нилом. В разное время он провозглашал себя гражданином Бельгии, Швейцарии и Канады, преподавателем французского и немецкого языков, оклейщиком обоев, чернорабочим, механиком и организатором пацифистского профсоюза. Под стать мужу, мадам Нуленс называла себя Софи Луизой Эрбер (урожденной Лоран) и Мари Мотт. Нуленс был низкорослым, “крайне нервным” мужчиной под сорок с пронзительными глазами, он “находился в постоянном движении и, по-видимому сам того не замечая, говорил то на одном, то на другом из трех известных ему языков”.