– Около 23:00… Вчера ночью опять был очень плохой сигнал.
Накануне вечером Урсула отправляла в Москву длинное сообщение.
Дама продолжала щебетать:
– Муж говорит, кто-то тут рядом радирует. Он хочет распорядиться, чтобы дом в пятницу окружили…
В тот вечер, после того как свет в квартире этажом выше был потушен, Урсула отправила в Москву молнию, сообщив, что немедленно переносит передатчик в другое место и ждет ответа. Она установила его в тайнике, принадлежавшем одному из членов агентуры Хофмана. Москва повторила свой ответ несколько раз: “Возвращайтесь в Польшу”.
Миссия в Данциге продлилась три месяца.
Еще одно сообщение поступило после ее возвращения в Варшаву: через несколько дней на оговоренном месте с Урсулой должен был встретиться один товарищ. При виде самого полковника Туманяна с его широкой улыбкой она едва сдержала порыв расцеловать его. Отмеченные наградами советские военные герои не бросаются друг к другу с лобзаниями. Туманян передавал поздравления от генерала Берзина, вернувшегося в Москву на пост руководителя разведки Красной армии, проведя год в Испании в роли военного советника завязших в гражданской войне республиканцев.
– Директор доволен вашей работой, – говорил ей Туманян, но во время их прогулки по Варшаве он вдруг помрачнел. – Можно я буду говорить с вами как друг, а не как начальник? Вы больше не излучаете счастья, как прежде. Как ваши дела с Руди?
К собственному удивлению, она выложила полковнику Тумсу все, что было на душе, рассказав и о состоянии своего “брака”, и об отношениях с Йоханом Патрой, в результате которых на свет появилась Нина. “Я сказала ему, что высоко ценю Йохана и до сих пор по нему скучаю, но не хочу к нему возвращаться”. Она описала неудовлетворенность работой в Польше.
– Я чувствую, что мне недостает опыта, – говорила она. – Я плохо разбираюсь в современной радиотехнике. А главное, я бы хотела продолжить учебу.
Туманян сочувственно кивал:
– Значит, отправитесь на несколько месяцев в Москву, а потом вернетесь в Польшу.
Без всякого на то умысла Урсула перевернула еще одну страницу своей истории.
Глава 11За английский пенни
15 июня 1937 года, в самом сердце Кремля, один из старейших большевиков награждал медалью одну из самых юных восходящих звезд Красной армии.
Михаил Калинин, бывший лакей и один из первых последователей Ленина, был первым президентом Советской России[6], членом Политбюро, председателем Президиума Верховного совета СССР, услужливым подельником Сталина и фигурой невообразимого масштаба в глазах обычных советских граждан. Его именем был назван город Калининград. К 1937 году он стал номинальной фигурой – почти никаких функций в правительстве он не выполнял и появлялся исключительно на торжественных церемониях. В тот день, как уже не раз до этого, он вручал орден Красного Знамени двум десяткам солдат и моряков за разные мужественные подвиги. Единственным отличием на сей раз было то, что среди награжденных была женщина тридцати лет.
В то утро Урсула надела серый костюм, начистила до блеска туфли и села в военный грузовик. В Кремле всех награждаемых проводили по длинным коридорам в зал, где должна была проходить церемония. Через несколько минут “в помещение зашел пожилой седой человек”.
Пожав Урсуле руку, он прикрепил к лацкану ее пиджака орден номер 944. “Красноармейцы долго и громко аплодировали, вероятно, потому, что я была единственной женщиной”. Лицо пожилого мужчины излучало, как ей казалось, “исключительную доброту”. Это впечатление было обманчивым, потому что Калинин отличался невероятной жестокостью. Тремя годами позже, как член советского Политбюро, он подписал приказ о расстреле 22 тысяч польских офицеров, находившихся в заключении в лесу под Смоленском, – это был печально известный Катынский расстрел.
Из Варшавы в Москву Урсула добиралась через Чехословакию, где она оставила детей на попечение родителей Руди и неутомимой Ольги Мут. Эльза Гамбургер была больна, ей оставалось жить всего год. Из Польши Руди умолял Урсулу “не доставлять его матери новых огорчений в это тяжелое время”, и они продолжали делать вид, будто Нина – его дочь. Добравшись до Финляндии с выданным Туманяном поддельным советским паспортом на имя Софьи Генриховны Гамбургер, Урсула пересекла границу России.
Красная армия устроила торжественный прием. По настоянию Туманяна Урсула отправилась в небольшой отпуск в специальный санаторий в Алупке на Черном море, а в Москве гостила в квартире его семьи. В Красной армии действовала строгая иерархия, но Урсуле дружба со старым советским воякой – и одновременно ее начальником – казалась чем-то само собой разумеющимся. Снова оказавшись в Воробьевке, она приступила к новому напряженному курсу: училась управляться с мудреным “двухтактным” передатчиком, готовить взрывчатку и сооружать самые разные дистанционные взрыватели с помощью электропроводки, воспламенительного фитиля и кислоты, разъедавшей резиновую прокладку и приводившей в действие детонатор. В поле недалеко от Москвы она тренировалась взрывать железнодорожные пути. Некоторые ее наставники успели пововевать в Испании, где шла ожесточенная гражданская война между националистами Франко (которых поддерживал Гитлер) и республиканцами (чьи тылы прикрывал Советский Союз). Другие были опытными агентами глубокого внедрения, преподававшими то, “что должен знать партизан, действующий в тылу врага”. Коллеги и наставники относились к ней с уважением. На лацкане она носила врученный ей легендарным Калининым орден Красного Знамени.
В свободное время (и не говоря ни слова об этом своему руководству, которое бы явно этого не одобрило) Урсула написала небольшой роман. Взяв за основу обстоятельства жизни Зеппа “Трезвенника” Вейнгартена, она рассказывала в нем историю разведчика-коммуниста, влюбившегося в русскую белоэмигрантку и скрывающего свои истинные убеждения. Придя в восторг от чудесной жизни в СССР, героиня романа встает под знамена марксизма-ленинизма и живет с мужем долго и счастливо в советском социалистическом раю. “Рукопись на самом деле никуда не годилась”, – отмечала Урсула впоследствии. Но для образца неприкрытой пропаганды ее опус был на удивление хорошо написан и отражал природный писательский дар.
Урсула остро переживала разлуку с детьми, ощущая уже знакомую смесь вины и тревоги. По крайней мере, дети вместе, утешала она себя. Но вдруг они отвергнут ее, как Миша после их первой продолжительной разлуки? Она с жадностью бросалась читать каждое письмо из Чехословакии. Ей не давало покоя, что некоторые первые впечатления дети получат без нее, но она ни разу не допускала мысли отказаться от своей службы. Как и все шпионы, она проводила грань между разными аспектами своей жизни: Москва была одним миром, а материнство – другим. Но многое выводило ее из равновесия.
Из штаб-квартиры поступило сообщение: “Один ваш добрый друг в Москве и хотел бы увидеться, если вы не против”.
“Боже мой, ты все такая же худющая”, – воскликнул Йохан, заключив ее в свои объятия в прихожей дома 19 по Большому Знаменскому переулку. Патра вернулся из Китая, чтобы усовершенствовать свои навыки радиста. Вскоре он должен был уехать обратно в Шанхай.
Беспечно рассчитывая на возобновление их отношений после почти двухлетней разлуки, Патра немедленно попросил Урсулу вернуться с ним в Китай. Она ответила, что это невозможно. Да, у них есть общий ребенок – она с гордостью предъявила ему фотографии дочери, – но от романтической привязанности не осталось и следа. “Несмотря на все свои несомненные достоинства, он стал еще более раздражительным, жестким и нетерпимым, чем прежде”. Расстались они друзьями.
Многие из ее немецких приятелей-коммунистов находились теперь в Москве в вынужденном изгнании, в том числе Габо Левин и Хайнц Альтман, учивший ее стрелять в Грюневальдском лесу в далеком 1924 году. Левин теперь издавал коммунистическую газету на немецком языке, а Альтман работал журналистом. Карл Римм, сменивший Зорге в Шанхае, появился однажды в Воробьевке в форме старшего офицера. Она обняла его – “несколько нарушив этикет”, – и в тот вечер они поужинали вместе. Больше всего она обрадовалась встрече с Гришей Герцбергом, польским фотографом из Шанхая с темными глазами и чинными манерами, стремительно поднимавшимся теперь по карьерной лестнице Разведупра. Вместе они отправились в плавание по недавно открытому каналу Москва – Волга, и их возобновившейся дружбе разве что самую малость мешал запрет рассказывать друг другу, где они побывали, чем занимались и что собираются делать в дальнейшем. Они плавали, загорали на берегу канала, “нежась в лучах солнца под безоблачным небом”.
И все же счастье Урсулы было омрачено: ее друзья и коллеги все чаще становились жертвами жестоких расправ.
За время сталинского Большого террора страну захлестнула едва ли не самая огромная волна убийств за всю историю. Охваченное безудержной паранойей, убежденное, что враг угрожает революции изнутри, в период с 1936 по 1938 год советское государство арестовало 1 548 366 человек по обвинению в измене родине, контрреволюционной деятельности, саботаже и шпионаже. Из них 681 692 человека были убиты. Большинство из них были невиновны. НКВД вытягивал признания при помощи пыток, заставляя каждую жертву называть имена других “врагов народа”, усугубляя неотвратимо растущий водоворот подозрений и убийств. Тех, кому везло больше, отправляли в ГУЛАГ. Остальных расстреливали: партийных деятелей, интеллектуалов, зажиточных крестьян (кулаков), поляков и другие национальные меньшинства, троцкистов, полутроцкистов, чиновников, ученых, священников, евреев, музыкантов, писателей – всех, кто представлял даже самую маловероятную угрозу власти Сталина. Ежедневно визируя расстрельные списки, Сталин заметил при ком-то: “Да кто вспомнит об этом отребье лет через десять, двадцать? Никто”.
Советская армия расценивалась как потенциальный рассадник государственной измены, и в адрес конкурировавшего с НКВД Разведупра посыпались обвинения в укрывательстве фашистских шпионов. Офицерский состав Красной армии и ВМФ был практически уничтожен, как и большая часть Коминтерна. Шпионы были под подозрением, а шпионы, контактировавшие с иностранцами, или шпионы других национальностей – тем более. А поскольку сам НКВД состоял из шпионов, то он начал обвинять, а потом и систематически уничтожать собственных сотрудников.