Техника выживания Яна Берзина в конце концов подвела его: директора 4-го управления уволили, арестовали и расстреляли в подвале Лубянки, штаб-квартире НКВД. Его предшественник тоже был убит. Его преемник продержался на своем месте всего несколько дней, после чего тоже был расстрелян. “К сожалению, начальство тогда часто менялось”, – писала Урсула, употребляя мрачный эвфемизм. Это “сожаление” даже отдаленно не передавало масштаба беспорядочных, непрекращающихся убийств. “Все 4-е управление оказалось в руках Германии”, – заявил Сталин в мае 1937 года. Из шести начальников военной разведки в период с 1937 по 1939 год погибли все, кроме одного. Легендарные вербовщики британских коммунистов-шпионов, членов “Кембриджской пятерки”, были вызваны в Москву и отправлены на эшафот.
Многие из самых любимых и почитаемых Урсулой людей были арестованы и жестоко убиты, один за другим, кто-то – до ее приезда, кто-то – во время ее пребывания в Москве, а многие другие – после ее отъезда. Сотни немецких коммунистов, бежавших в Россию, были убиты или отправлены в нацистскую Германию, где их ждала та же участь. Габо Левин, друг детства Урсулы, был осужден за контрреволюционную деятельность и отправлен в ГУЛАГ. Незадолго до него в заточении оказался Хайнц Альтман, убеждавший Урсулу вступить в Коммунистический союз молодежи в 1924 году. Манфред Штерн, с которым они познакомились в Шанхае в 1932 году, возглавил Международную бригаду в Гражданской войне в Испании, присвоив себе nom de guerre “генерал Клебер”. Штерн был приговорен к пятнадцати годам лагерей и умер в ГУЛАГе в 1954 году. Завербовавшего Агнес Смедли и принявшего Урсулу в Воробьевку Якова Мирова-Абрамова после выбитых под пытками признательных показаний расстреляли 26 ноября 1937 года; через три месяца та же судьба постигла его жену. Карл Римм был ликвидирован в 1938 году за участие в “контрреволюционной террористической организации”, а вскоре та же участь ждала и его жену Луизу. Рихард Зорге выжил благодаря разумному отказу вернуться из Японии, когда его вызвали в Москву; в условиях постоянной текучки и расстрелов в руководящем составе это неповиновение сошло ему с рук. Венгерский журналист Лайош Мадьяр и писатель Карл Радек – люди, которых Урсула чтила как верных революции интеллектуалов, – подлежали немедленной расправе и были преданы забвению. Борис Пильняк, чей роман Урсула прочитала сразу же после рождения Миши, был обвинен в шпионаже и заговоре с целью убийства Сталина; его дело рассматривалось 21 апреля 1938 года, в тот же самый день он был расстрелян. Михаил Бородин умер на Лубянке после жестоких пыток. Зепп Вейнгартен пропал без вести. Как и Иза Видемайер. Иностранных коммунистов в России отправляли под нож: приговор бывшему мужу Агнес Смедли Вирендранату Чатопадайе был вынесен 2 сентября 1937 года и немедленно приведен в исполнение. Дружба со Сталиным не гарантировала никакой защиты. Через год после того, как Урсула получила свою медаль из рук Михаила Калинина, его жену-еврейку Екатерину арестовали, пытали в Лефортовской тюрьме и отправили в лагеря.
В дальнейшем Урсула утверждала, что ничего не знала о чистках, о масштабах кровопролития, о несостоятельности сфальсифицированных обвинений и личном участии Сталина в преступной резне. Она принимала миф, будто шпионы капитализма сеют в Советском Союзе атмосферу недоверия, создавая условия, в которых “руководству непросто провести грань между ошибками честных товарищей и вражескими действиями”. На жаргоне массовой бойни слово “ошибки” применялось для оправдания казней, не имевших под собой никаких реальных оснований.
Однако Урсула знала, что ее друзей и коллег уничтожают и что они невиновны. Позже она писала: “Я была убеждена, что они коммунисты, а не враги”. Но в то время она этого не говорила. Она не спрашивала, в чем они обвинялись и куда пропадали, потому что проявление любопытства уже само по себе служило приглашением на казнь. Как и миллионы других, она держала рот на замке, не проронив ни слова возмущения и гадая, кто будет следующим.
Гриша Герцберг пропал, словно его и не было, вскоре после той идиллической прогулки, когда они купались с Урсулой у берегов канала Москва – Волга. Дата и место его казни неизвестны. Как и многие другие, тридцатидвухлетний поляк просто внезапно исчез. Они с Урсулой договорились поужинать вместе. Гриша так и не появился. Урсула не спрашивала в Центре, куда он пропал. Лишь много лет спустя она осмелится вновь упомянуть его имя.
В глубине души Урсула была напугана. Она и раньше сталкивалась с опасностью, но это было несопоставимо с затаенным, всепроникающим ужасом ожидания ложных обвинений в государственной измене. Как шпионка, родившаяся за границей, поддерживавшая связи со многими из тех, кто был ликвидирован, она находилась в смертельной опасности. Исходившая от советского государства угроза была намного больше, чем все опасности, грозившие ей от врагов коммунизма. То, что она была женщиной, ни в коей мере не могло служить ей защитой, потому что для убийцы-Сталина все были равны. Просьба о возвращении в Польшу могла быть расценена как признание вины. Как многие люди, столкнувшиеся с невыразимым ужасом, Урсула предпочла сделать вид, будто ничего не происходит, что ее друзья вернутся, а остальные, должно быть, совершили ошибки. Она отводила взгляд и жила теперь с постоянной оглядкой.
Как ей удалось уцелеть, остается загадкой. Она объясняла это удачей, но дело было не только в ней. Урсула обладала уникальным свойством, побуждавшим окружающих хранить ей верность. В ремесле, основой которого были обман и двуличие, ее ни разу не предали. Жертв чисток вынуждали называть имена других изменников, на Урсулу же не было ни одного доноса. Годы спустя она предположила, что кто-то, вероятно, был ее ангелом-хранителем. Этим “кем-то” был полковник Туманян, грузинский армянин, ветеран революции, подстегнувший карьеру Урсулы в Маньчжурии и Польше. Тумс всегда прикрывал ее тылы и верно хранил ее секреты. Он знал о ее отношениях с Патрой, о неудавшемся браке, трудностях при попытке совместить шпионаж с повседневным бытом. “С таким человеком можно было обсуждать подобные вещи”, и хотя он всегда “сохранял авторитет своего воинского звания”, в его темных глазах читалось участие. Урсула стала относиться к нему как к другу. И пока Туманян был ее командиром, она ощущала себя в безопасности.
Но потом, как и многие другие, Туманян исчез.
Когда Урсулу вызвали в Центр, в кабинете начальника уже не было никаких его личных вещей, а за его столом сидел коренастый мужчина в форме полковника, лысый, с глубоко посаженными глазами, бесстрастно заявивший, что полковник Туманян получил “новое задание”. Куда делся Тумс, она так и не узнала, а выражение лица ее нового начальника подсказывало, что спрашивать об этом было бы крайне неразумно.
Хаджи-Умар Мамсуров, известный как “товарищ Хаджи”, вырос в семье крестьян-мусульман из Северной Осетии и считался одним из самых суровых бойцов в РККА. В годы Гражданской войны в Испании он командовал партизанским отрядом в тылу националистов и своей беспощадностью снискал бессмертную литературную славу: Умар Мамсуров отчасти послужил прототипом Роберта Джордана, главного героя романа Эрнеста Хемингуэя “По ком звонит колокол”.
Умело лавируя в кулуарных интригах, полковник Мамсуров приспособил техники партизанской войны к коварной сталинской бюрократии, дослужившись до заместителя начальника советской военной разведки. Его несгибаемая стойкость вызывала у Урсулы восхищение, но он был начисто лишен чуткости Туманяна. Товарищ Хаджи не прикрывал тылы Урсулы, будучи слишком занят собственной обороной.
Спустя пять месяцев в Москве, за день до своего возвращения в Польшу, Урсула удостоилась аудиенции у нового директора 4-го управления Семена Гендина, заслуженного военного, офицера НКВД, назначенного вместо наместника Берзина. Он высоко оценил ее работу, дал указания о возвращении в Польшу и попросил передать Руди слова благодарности. Несколько месяцев спустя Гендин, как и его предшественники, был расстрелян.
Чистки в конце концов сойдут на нет, оставив неизгладимый, кровоточащий шрам в сознании советского народа. Лояльность Урсулы была непоколебима, но теперь к ней примешивался страх. В душе поселился червь сомнения. Отныне она не знала, чем обернется новый вызов в Москву – медалью или пулей.
Вернувшись в Польшу и встретившись с детьми, Урсула была счастлива вновь хотя бы ненадолго окунуться в домашнюю жизнь. Ее письма родным были полны подробностей о воспитании детей, о походах к парикмахеру, о привязанности Олло к Нине и ее перебранках с Мишей, о попытках продления вида на жительство. Вместе с Руди они выполняли родительские и шпионские обязанности, но этим все и ограничивалось. Они переехали в новый дом в Закопане, курортном городке у подножия Татр.
Михаэль будет вспоминать это время с горькой ностальгией, пронизывающей вереницу детских впечатлений: как он учился свистеть, карабкался по деревьям, строил с отцом домики из картона с целлофановыми окнами. Он вспоминал мать: “Теплые карие глаза, слегка спутанные черные волосы, смеющийся рот, крупный нос”. Моменты, запомнившиеся семилетнему Михаэлю как “райская идиллия”, на самом деле были тлеющими искрами брака.
Раз в две недели Урсула устанавливала радиосвязь с Москвой, принимая сообщения и передавая сведения от болгарского флориста и резидента Стояна Владова. В Москве ее научили взрывать мосты и давать указания агентам внедрения, в Польше же она выполняла функции подпольного почтальона.
В других странах мира на фоне эскалации нацистской угрозы и забрезжившей на горизонте войны в Европе ее коллеги-коммунисты вели отчаянную борьбу. Йохан Патра возвращался в Китай, взяв на себя руководство новой агентурой и подрывниками против Японии. В Испании отступали республиканцы. В Берлине уничтожались последние крупицы прежней жизни Урсулы. К середине 1938 года из Германии и Австрии уже бежали 250 тысяч евреев и еще сотни тысяч пытались спастись. Оставшиеся участники коммунистического подполья готовились к вооруженному сопротивлению. В Англии Юрген без устали строчил антифашистские трактаты, стремительно становясь де-факто лидером коммунистов, эмигрировавших туда из Германии.