В ту ночь, когда все в доме улеглись, она рассказала Лену о произошедшем. Они разобрали приемник, в темноте вынесли его из дома в лес, спрятали в яму и крадучись вернулись в кровать, “промокшие, грязные и уставшие”.
На следующее утро они, расположившись под солнцем на скамейке у дома, пили кофе в прохладе, дети играли в салочки. Олло еще не выходила из своей комнаты. “Лужайки были все еще усыпаны осенними цветами. Нина визжала от удовольствия, Миша смеялся”.
Лен повернулся к Урсуле.
– С кем она только уже не говорила! Нужно что-то делать, пока она не сдала тебя и остальных полиции и не похитила Нину, – сказал он. – Тебе придется ее убить.
Глава 15. Счастливое время
Урсула лежала без сна в мучительных раздумьях, нужно ли убивать няню.
Лен был непреклонен. “Во время Гражданской войны в Испании он не раз заглядывал смерти в глаза”. Если Олло не остановить, по ее вине они все могли погибнуть. “А вдруг она обратится к швейцарским властям или даже пойдет на контакт с немецкими фашистами?” Шпионаж – ремесло беспощадное, и Урсуле это было прекрасно известно. “В прошлом мне приходилось не раз сталкиваться со смертью”. Но мысль о “ликвидации” Ольги Мут, несмотря на ее предательство, была для Урсулы невыносима. “Мы не были террористами или преступниками, черствыми и жестокими”. К тому же Урсула любила няню. Она вспоминала, как добра была Олло к ней в детстве, как стойко и мужественно держалась во время обысков гестапо в Шлахтензее, как была деликатна, как отважилась передать деньги Розе Тельман, отправившись в нацистскую Германию. Она “изумительно приспособилась к нелегальной атмосфере и как ни в чем не бывало помогала мне”. Урсула винила в этих ужасных обстоятельствах саму себя. “Ее страх потерять нас возник от любви к ребенку и ко мне. Олло заслуживала моего понимания и терпения”. Олло рисковала ради Урсулы жизнью. Нельзя было ее убивать или допустить, чтобы Москва отдала подобный приказ.
В ту долгую бессонную ночь у Урсулы созрел план: она вывезет детей в надежное место, где Олло до них не доберется, тайком снимет в Женеве квартиру и разместит там передатчик. Далее она уволит Ольгу Мут и отправит ее в Германию. После этого она объяснит Москве, что произошло, и будет ждать указаний. Однако ничто из перечисленного не было возможно, пока Олло оставалась под одной крышей с ними, следя за каждым их шагом. Урсула обсудила положение с Александром Футом, который с сочувствием отнесся к “верной старушке”, признав, что “она представляет опасность для всех нас… в любой момент преданная прислуга может предпринять очередную попытку доноса”.
Повисшее в доме напряжение сказывалось на детях. Во время очередной перебранки с няней Миша обозвал Олло “ведьмой”, на что она ответила ему пощечиной. Урсула взорвалась: “Всё, довольно, с тобой уже никто жить не может. И так сводишь нас всех с ума своими бесконечными рыданиями и бреднями, а теперь еще и мальчика ударила. Все кончено”. Скрепя сердце Олло согласилась перебраться в дом жены фермера, пока обстановка не разрядится. Покидая дом, она мрачно бормотала: “Я с тебя глаз не спущу, уж можешь быть в этом уверена”. На следующее же утро чуть свет у дома Фюссли на скамейке возникла маленькая ссутулившаяся фигурка, направлявшая бинокль в сторону “Кротового холма”. “Стоило одному из нас выйти за порог, как она подносила к лицу свой бинокль. Если я шла в деревню, она наводила его на меня, пока я не исчезала из виду”. Несколько дней спустя фрау Фюссли пришла вынести навоз из коровника и отвела Урсулу в сторонку: Олло рассказала ей, что Урсула – шпионка. “Я не разбираюсь в политике, – заметила фрау Фюссли, – но понимаю, что война и Гитлер – это катастрофа. Я возмущена ее поведением и тем, что еще она намерена сделать”. Олло изучала расписание поездов, следовавших в Германию, и планировала наведаться в немецкое консульство в Женеве. Жена фермера обещала предупредить Урсулу, едва Олло отправится в город. Теперь фрау Фюссли шпионила за Олло, пока та шпионила за Урсулой. Время было на исходе.
Школа-интернат Les Rayons, расположенная за озером у Глана, согласилась немедленно принять Мишу и Нину на условиях предоплаты. Державшие школу немцы казались добрыми людьми, и Урсула была уверена, что они некоторое время присмотрят за детьми, если ее и Лена арестуют. Потом она подыскала двухкомнатную квартиру в центре Женевы, “с холодными неоштукатуренными стенами”, ничего общего с “теплым, дышащим домом на холме”. Мысль о расставании с “Кротовым холмом” удручала Урсулу. “Горный пейзаж стал частью моей жизни. Каждый день он был источником радости для меня”.
“Я буду скучать”, – сказала фрау Фюссли, когда Урсула объявила ей о своем отъезде. О его причинах жене фермера спрашивать не требовалось.
В ту ночь они упаковали вещи, и Лен под покровом темноты отнес багаж в деревню вместе с извлеченным из ямы в лесу передатчиком. Плотный туман накрыл холм на рассвете следующего утра, Урсула укутала детей потеплее и повела их в Ко.
Лен остался в доме, чтобы помешать Олло, если та вдруг увидит, как они уезжают, и пустится следом. Но этого не произошло. “Холодный осенний туман был на нашей стороне”, – писала Урсула. От разлуки с детьми у нее разрывалось сердце. “Ты надолго нас сюда отправляешь?” – спрашивал Миша у ворот интерната. Нина цеплялась за Урсулу и плакала. “Увижу ли я когда-нибудь своих детей?” – недоумевала она. Происходящее с мучительной ясностью напомнило ей момент, когда она впервые оставляла Мишу в горах Чехословакии: “Мамочка, останься с Мишей, пожалуйста, останься с Мишей”. Вернувшись в шале, Урсула пережила, по ее словам, “один из редких в моей жизни моментов отчаяния”, за которым последовала новая вспышка ярости. “Виной всему была вовсе не моя работа – в этом случае я бы держала себя в руках, – а выжившая из ума старуха. Из-за нее нам пришлось бросить дом, отослать детей, прервать революционную работу, из-за нее мы могли даже оказаться в тюрьме”.
Няня появилась в полдень, застав Урсулу в пустой прихожей.
– Где дети? – спросила она. – Где моя Нина?
– Они в безопасности, – отвечала Урсула. – В надежном месте, где ты не доберешься до Нины, даже если со мной что-то случится. И неважно, что со мной теперь случится. Можешь делать что хочешь. Ты слишком хорошо меня знаешь и сама понимаешь, что мне не страшно.
Лицо Олло стало пепельным, и она рухнула на каменный пол.
– Что же теперь с тобой будет, Олло? – заботливо спросила Урсула, уложив голову старой няни себе на колени.
– Мне все равно, – всхлипывала Олло.
– Я могу дать тебе денег – на полгода тебе хватит.
– У тебя столько и нет.
Урсула рассказала, что продала брошь, последнюю остававшуюся у нее ценность.
– Можно я поеду с тобой на станцию? – спросила Олло.
– Тебе от этого только тяжелее будет.
– Пусть это будет мое последнее желание.
Когда Урсула садилась на маленький поезд в Ко, Ольга Мут тихо рыдала на платформе. “Она знала, что мы прощаемся навсегда”. И снова уходящий поезд, снова любовь, иссеченная из жизни Урсулы. Состав тронулся, а низенькая женщина неуклюже потрусила рядом, спотыкаясь и пытаясь сказать что-то сквозь слезы. Урсула не могла разобрать слов. Ольга Мут, верная и любящая предательница, все еще стояла на платформе, когда поезд с грохотом исчез за поворотом.
Приказ Москвы был категоричен: покинуть Швейцарию.
Донос Олло британским властям скомпрометировал всю агентуру. Франц Оберманс все еще был в тюрьме, и по меньшей мере трем лицам за пределами агентуры было известно о шпионаже; агент Соня стала помехой, а риск разоблачения был слишком велик. Майор Полякова дала Урсуле указание передать передатчик Футу, назначить его своим заместителем в роли радиста Радо и отправиться в Британию через вишистскую Францию, Испанию и Португалию, взяв с собой Лена и детей.
Шандор Радо счел грядущий отъезд Урсулы “едва ли не дезертирством”, зато ее заместитель, англичанин “Джим”, произвел на филина-разведчика отличное впечатление. Радо отмечал, что Фут, несмотря на “полное отсутствие политической подготовки”, “умен и целеустремлен”; он, очевидно, “талантливый ученик Сони” и “незаурядный радист с потрясающей работоспособностью”. Урсула передала указания Москвы: Фут должен был обучить еще одного радиста для Радо, собрать еще один приемопередатчик и перебраться в Лозанну. Она оставляла агентуру в хорошей форме. К концу 1940 года, писал Радо, “в моем распоряжении было два передатчика и три квалифицированных радиста”.
Одним из этих радистов, проявлявшим меньше всего энтузиазма, стал Лен Бертон. Урсула без проблем получила визу на транзит через Испанию, а Лен столкнулся с отказом. Как бывший участник интербригад, он числился в списке иностранцев, считавшихся во франкистской Испании персонами нон грата. Испанское консульство категорически отказалось выдавать ему транзитную визу. И Лен застрял в Швейцарии.
Урсула упаковала все свои вещи в один чемодан, забрала детей из интерната и попрощалась с несколькими друзьями, остававшимися в Швейцарии. “Еще труднее прощаться с людьми, которых любишь и уважаешь, когда знаешь, что, возможно, прощаешься с ними навсегда”, – размышляла она. В одном из последних своих донесений в Центр Урсула предложила способ для встречи с представителями советской разведки, когда она окажется в Великобритании: “Уэйк Армс. Эппинг 1 и 15. Г. 3”. В расшифрованном виде это означало: встреча в пабе “Уэйк Армс” у леса Эппинг на севере Лондона (в давние времена завсегдатаем этой таверны был разбойник с большой дороги Дик Турпин) 1 – го и 15 – го числа каждого месяца, в три часа дня по Гринвичу. Москва же предлагала другое место встречи – перекресток к югу от Мраморной арки в центре Лондона. Центр также отправил новый набор шифров и график выхода на связь, который Урсула передала Футу.
Урсула должна была сообщить в британское консульство, что направляется в Великобританию. Когда консул оповестил об этом иммиграционные власти в Лондоне, те немедленно забили в набат.