ал во Францию, а теперь возвращался, получив приглашение от советского посольства. Фут назвал его “приятным старым архаровцем” и был поражен его заявлением, что он “возвращается в Россию, чтобы поставить Сталина на место”.
Вылетев из Парижа в девять утра 6 января 1945 года, Фут погрузился в раздумья и насторожился. Его увлечение коммунизмом всегда было поверхностным. “Я уже давно разочаровался в Центре и был недоволен его отношением”, но до сих пор считал себя отчасти в долгу перед ним. “Самовольно дезертировать с работы было бы все равно что дезертировать при столкновении с неприятелем”. Кроме того, его кураторы должны были расплатиться с ним за его тяжкие труды. Если бы поверили ему.
Во время пересадки в Каире Фут и Радо оказались в одном номере отеля “Луна-Парк”. Венгерский картограф казался мрачнее обычного. “В первый вечер он не проронил ни слова и отказался гульнуть со мной напоследок в Каире”. Ночью Радо скрылся, оставив в номере шляпу, плащ и чемоданы: “Молчаливое свидетельство того, что шпион потерял присутствие духа”, – отмечал Фут. Один из величайших шпионов-коммунистов военного времени не верил, что Сталин по достоинству оценит его преданность, и имел на то все основания.
Самолет приземлился в Москве 14 января. Мясников бахвалился, что Молотов, советский министр иностранных дел, отправит за ним официальный лимузин. Разумеется, машина ждала, но “мрачные физиономии сопровождающих” подсказали Футу, что прием будет отнюдь не такой теплый, как ожидал старый большевик. Мясникова арестовали на месте. Спустя восемь месяцев его расстреляли.
Фута встречала гораздо более привлекательная сопровождающая – майор Вера Полякова из РККА, говорившая по-английски и руководившая швейцарскими агентурами из Москвы на протяжении всей войны. Темноволосая изящная Полякова оказалась “настоящей красоткой”, отметил Фут. Его отвезли в современный многоквартирный дом, проводили в двухкомнатную квартиру, где познакомили с дюжим мужчиной по имени Иван: “переводчиком, конвоиром, охранником – все разом”. Допрос начался на следующее утро и проходил совсем не дружелюбно. “По тону вопросов было очевидно, что Центр считал меня agent provocateur, засланным к нему британцами”. Дни, а потом и недели напролет Полякова то лично, то в письменной форме засыпала его подробными, часто повторявшимися вопросами, стремясь этими путаными и противоречивыми допросами на чем-то его подловить. Шандор Радо, сообщила она ему, был “преступником, присвоившим себе деньги в Швейцарии”. ГРУ вернет его. Разумеется, когда британское посольство в Каире отказалось предоставить ему политическое убежище, Радо – тщетно – попытался покончить с собой. В августе 1945 года его экстрадировали в Россию, где приговорили к десяти годам заключения за шпионаж.
“Вскоре Россия сможет забирать людей из любой точки мира, если они будут в розыске”, – сообщила Футу Полякова, предупреждая о “судьбе, которая может меня ждать в случае побега”. Без всякого кокетства Полякова предупреждала, что Фута водворят и ликвидируют, если он попытается переметнуться на другую сторону.
Футу дали новый псевдоним – Александр Александрович Дымов – и разрешили выходить в город на прогулки, но только в сопровождении Ивана. Во время одной из таких экскурсий их остановил милиционер и попросил предъявить документы. Иван сообщил ему, чтобы он связался со своим начальником. Через несколько минут появился сотрудник КГБ в полтора метра ростом, с ярким фингалом под глазом и поднял крик. Полякова просила Фута не отвечать ни на чьи вопросы, поэтому, когда коротышка злобно потребовал от англичанина представиться, тот, взглянув сверху вниз на крикливого чинушу, медленно и предельно четко произнес: “Fuck off”. Коротышка из КГБ накорябал что-то в своем блокноте. Чтобы устранить непредвиденное затруднение, хватило одного телефонного звонка, после чего Фут с конвоиром вернулись в квартиру; однако этот инцидент стал причиной неустранимого недоразумения: стоило Футу выйти на прогулку, как милиционеры сердечно приветствовали его, обращаясь к нему “товарищ Факов”.
После шести недель ежедневных допросов майор Полякова появилась у Фута снова, теперь в сопровождении старшего офицера, в совершенстве владевшего английским и щеголявшего в неуместно аляповатом галстуке. “Лет сорока с небольшим, он был образован, умен и вел допрос на высшем уровне”. Это был не кто иной, как сам директор ГРУ, явившийся, чтобы лично допросить Фута. Допрос длился до раннего утра и возобновился на следующий день. “Я понимал, что на кону была моя жизнь”, – писал Фут. Наконец генерал поднялся и похлопал Фута по спине: “Он утверждал, что меня не в чем упрекнуть, что я полностью оправдан, и поблагодарил меня за работу в Швейцарии”. Когда Фут спросил, может ли он вернуться к работе ради вящей славы Советского Союза, директор отвечал уклончиво, что его “возвращение к работе за границей придется отложить, пока обстановка не уляжется”. Это было изнурительное испытание, но Фут почувствовал, что опасность миновала. “Мы расстались, и, на мой взгляд, он был убежден в моем пламенном энтузиазме, проявляемом к борьбе в целом и советскому шпионажу в частности. Как раз на это впечатление я и рассчитывал”.
Впечатление было обманчиво. От и без того малой толики рвения Фута к коммунизму суровые реалии жизни в советской России не оставили и следа. “Я был настроен выбраться оттуда и вернуться в тот мир, где слово «свобода» не ограничивалось исключительно пропагандой. Выбраться оттуда живым я мог единственным способом – разыграть воодушевление в ответ на любой предложенный шпионский план и затем как можно скорее освободиться из тисков Центра”. Такой шанс подвернулся лишь через год. Весной 1947 года ГРУ приказало Футу отправиться в Берлин под видом “Альберта Мюллера”, немецкого военного, сына англичанки (чтобы объяснить английский акцент), попавшего в плен к русским под Сталинградом и желавшего вернуться в Германию. После получения немецких документов он должен был добраться до Аргентины. Там в образе непримиримого фашиста он должен был проникнуть в круг высокопоставленных нацистов, сбежавших из Германии, и использовать Южную Америку как трамплин для создания новой агентуры в США. “Агентура Центра в Штатах была в плохом состоянии” после разоблачения нескольких агентов, рассказала майор Полякова, и РККА была “намерена построить ее заново с нуля”. Роль зодчего отводилась Футу.
В конце февраля, путешествуя под псевдонимом Гранатов, Фут вылетел в Берлин. “Казалось, если только в последний момент я ничего не напортачу, – писал он, – у меня в руках все шансы навсегда развязаться с Центром”. В один солнечный летний день в 1947 году Альберт Мюллер, предъявив документы на посту охраны между советской и британской зонами Берлина, прямиком направился сдаваться британской разведке. Спустя два дня он находился уже в Лондоне под конвоем МИ-6.
Александр Фут рассказал МИ-6 почти все. Он описал, как еще молодым бойцом, вернувшимся из Испании, его завербовали в Лондоне и отправили в Швейцарию, как Урсула Кучински – “агент Соня” – учила его с Леном Бертоном радиоделу и созданию бомб; рассказал о неосуществленных планах покушения на Гитлера и взрыва дирижабля, о том, как няня Урсулы едва не уничтожила агентуру. Он во всех подробностях расписал работу агентуры Шандора Радо, свой собственный арест и освобождение швейцарскими властями, а также события, которые привели его из Лозанны в Париж, из Парижа в Берлин и, наконец, из Берлина в Лондон. Безвылазно сидя в явочной квартире по адресу Регби-Мэншнз, 19, W14, шпион выложил все до мельчайших деталей, снабдив МИ-6 первым подробным описанием советской разведки в Швейцарии военного времени. Фут продемонстрировал “полную невозмутимость” и безграничную самоуверенность. “Он считает себя первоклассным оперативником”, – отмечали в МИ-6. На вопрос, почему он решил переметнуться на другую сторону, Фут ответил, что был разочарован “отсутствием свободы” в России и обратился против своих прежних руководителей, “понимая, что они собираются развязать войну”. Допрашивавшего Фута агента это не убедило: “ Сомневаюсь, что у Фута вообще имеются какие-либо подлинные политические принципы”. Фут намекнул на готовность работать на британскую разведку, возможно в роли двойного агента. “Русские мне очень доверяют, они знают, что я способен добиться почти всего, и это правда”. МИ-6 это признание впечатлило. “Фут не утратил самообладания и, безусловно, не стремится скрыться”, но слишком непредсказуем, чтобы его можно было использовать в качестве двойного агента. “Существует вероятность, что человек с характером Фута и в его положении способен встать на преступный путь… наверное, лучше было бы предоставить его самому себе”.
Александр Фут рассказал МИ-6 правду, но не всю. Урсула Кучински, настаивал он, давно удалилась от шпионских дел.
Он описывал, как огорчил Урсулу пакт между нацистами и СССР и вторжение Сталина в Финляндию, что было правдой, – и утверждал, будто после этого она порвала все связи с Москвой, что было ложью. Ее отъезд в Англию, говорил он, подвел черту под ее шпионской карьерой. Он упомянул что-то о “сохранившихся связях с Россией”, но настаивал, что с 1941 года и далее Урсула шпионажем не занималась. “Она была рада вновь окунуться в добропорядочную безвестность, – утверждал Фут. – Москва не меньше нее была рада расстаться с ней. Не думаю, что с того времени она поддерживала какие-то связи с российской агентурой”. Фут знал, что это полнейшая ложь. Он хотел рассказать МИ-6 все о советском шпионаже, но не был готов предать свою давнюю подругу. И этим его попытки защитить ее не ограничились.
Немецкий коммунист Фред Ульман сыграл свою роль в вербовке Фута в 1938 году, когда состыковал Урсулу со своими бывшими товарищами по оружию времен Гражданской войны в Испании. Девять лет спустя в дверь его дома в Хэмпстеде позвонили. “Перед ним стоял взволнованный человек, которого он не узнал, приняв за попрошайку или больного”. Это был его старый товарищ Фути. “Войти он отказался, дрожал и, заикаясь, нес что-то бессвязное: «Лен и Соня, большая опасность, не работать, все уничтожить»”. После этого он убежал. Ульман передал срочное сообщение Урсуле, рассказав об этом странном визите.